Женские лица русской разведки - Михаил Михайлович Сухоруков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не все успешно было у поэта и на придворной службе. Известно, что он критически отнёсся к пожалованию его 31 декабря 1833 года в низшее придворное звание. Пушкин об этом записал 1-го января 1834 года в своём дневнике: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам)…» Его настроение в ту пору передаёт другая дневниковая запись, от 5 декабря 1834 года. «Завтра надобно будет явиться во дворец. … Ни за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами, молокососами 18-летними»[193]. Судя по всему, поэт рассчитывал на придворное звание камергера, который по Табели о рангах соответствовал действительному статскому советнику — чину 4-го класса, приравненного к военному чину генерал-майора. Здесь тоже не всё понятно. Ведь когда Пушкин был смертельно ранен на дуэли с Дантесом, о поэте почти полтора месяца писали как о камергере во всех военно-ссудных документах по поводу проводимого следствия о поединке. Правда, в самом конце этого расследования по специальному запросу было уточнено, что он имел придворное звание камер-юнкера.
В разное время исследователи, историки и пушкинисты обнаруживали ранее неизвестные документы, подорожные листы и записки, в которых указывались более высокие чины и звания поэта, которые не соответствовали его реальному положению на службе. Например, в 2010 году сотрудник Государственного литературного музея С. Бойко случайно обнаружила в подорожной тетради запись от 27 июля 1830 года о его поездке в Казань. Он был записан как коллежский асессор, в чём он сам и расписался в тетради. Загадка здесь не только в том, что, по сведениям из его официальной биографии, он с 15 июля по 14 августа находился безвыездно в столице. Требует разъяснения и то, что Пушкин в подорожной с его росписью упоминается в чине 8-го класса по Табели о рангах, в то время как он реально оставался коллежским секретарём и был чиновником 10-го класса[194]. К тому же с 1824 по 1831 год поэт пребывал в отставке. И повторно он был принят в июле 1831 года на службу в Министерство иностранных дел прежним чином коллежского секретаря. Хотя уже в декабре того же года ему был пожалован чин титулярного советника, соответствовавший 9-му классу Табели о рангах. Поэт узнал о повышении в чине 4 января 1832 года, во время принятия присяги. В тот день Александр Сергеевич подписал два важных документа — Клятвенное обещание и присягу. И опять загадка: на первом документе он указан как коллежский секретарь, а на втором — как титулярный советник.
«Подпитывает» конспирологические интересы наших современников наличие в биографии поэта некоторых до сих пор не вполне объяснимых событий и фактов. В их числе несколько попыток получить разрешение императора на отъезд за границу. Сначала под предлогом лечения аневризмы (болезнь сосудов), а затем с посольством в Пекин. На все его прошения был наложен запрет покидать территорию империи. Был в его планах и отъезд вместе с семьёй из столицы на несколько лет в своё имение в Болдино. Поэт мечтал о тихой и спокойной барской жизни в сельской местности, вдали от столичной суеты. Озабоченный поиском своего места в непростые периоды жизни, он просился поехать в действующую армию на Кавказ, отказался от предложения Бенкендорфа поступить на службу в III отделение, согласился на предложенную Николаем I роль придворного историка. В одном из своих писем он писал: «Царь взял меня в службу, но не в канцелярскую, или придворную, или военную — нет, он дал мне жалованье, открыл мне архивы, с тем, чтоб я рылся там и ничего не делал»[195]. На самом деле Александр Сергеевич по-настоящему увлёкся отечественной историей и много времени проводил в архивах. Он даже забрал в 1834 году своё прошение об отставке, когда узнал, что в этом случае ему запретят работать в архивах. Успел написать историю Петра I и историю Пугачёвского бунта.
Кстати, в том, что касается вопроса отмены его прошения об отставке с госслужбы, то это решение во многом зависело от мнения графа Бенкендорфа. Глава политической полиции империи 15 июля 1834 года по этому поводу писал царю: «лучше, чтоб он был на службе, нежели предоставлен самому себе»[196]. Граф был сторонником непрерывного гласного и негласного надзора за талантливым, но излишне вольнолюбивым Пушкиным. И поэт вынужден был терпеть унизительный контроль, тайную перлюстрацию его писем и полицейскую оценку его литературных трудов.
По воле царя Александр Сергеевич вынужден был много лет состоять в переписке с А.Х. Бенкендорфом и находиться под его постоянным надзором. Ему предписывалось всякий раз письменно обращаться за разрешением в случае отъезда из столицы и сообщать о своём возвращении. Поэт считал для себя унизительным жандармский контроль за его жизнью и творчеством. По распоряжению императора Николая I все обращения Пушкина на высочайшее имя должны были подаваться только через Бенкендорфа. «Одиннадцать лучших лет своей жизни, — писал М. Лемке, — великий поэт, Александр Сергеевич Пушкин, был, можно сказать, в ежедневных сношениях с начальством III отделения. Бенкендорф, Фок и Мордвинов — вот кто были приставлены к каждому его слову и шагу»[197]. Несмотря на все ограничения, тяготы и неудобства, создаваемые III отделением в повседневной жизни и в литературной деятельности, поэт стремился сохранять со своими «духовными надзирателями» нормальные человеческие отношения.
Когда в конце августа 1831 года управляющий делами III отделения
