Врата Рима - Конн Иггульден

Солдаты поддержали речь криками, и Гай невольно закричал вместе с ними. Марий заметил его у повозки.

— Где мне встать, дядя? — спросил Гай.

— Прямо здесь, парень. Встань у моего правого плеча, пусть все видят, что ты любимец моего дома.

Гай широко улыбнулся и вскарабкался на повозку. Отсюда было лучше видно все, что происходит вокруг; от предвкушения у него засосало под ложечкой.

Марий резко опустил руку. Затрубили рога, отдаваясь эхом далеко сзади. Легионеры шагнули вперед по плотно утоптанной земле.

По обе стороны повозки шли люди, знакомые Гаю по первому кровавому походу к сенату. Даже в такой торжественный день Марий держал при себе отборную гвардию, хотя лишь безумец стал бы бросать в него нож, когда по улицам идет его легион и ясно, что разъяренные солдаты вырежут весь город. Тем не менее Марий говорил своим телохранителям, что безумцы найдутся всегда, и те шли вперед без улыбок.

— Прожить такой день — драгоценный дар богов, — звучно произнес Марий. Гай кивнул и оперся рукой о трон. — В городе живет шестьсот тысяч людей, и никто сегодня не будет работать. Они уже выстраиваются вдоль улиц и покупают места у окон, чтобы приветствовать нас. Дороги выстелены свежим тростником, и по этому ковру мы пройдем шесть миль. Форум для нас освободят, и все пять тысяч легионеров встанут вместе как один. Я принесу в жертву быка Юпитеру и кабана Минерве, а потом мы с тобой пойдем в сенат на первое голосование.

— А за что мы будем голосовать? — спросил Гай. Марк рассмеялся.

— На голосовании будет один простой вопрос — твой прием в ряды нобилей и совершеннолетних мужчин. Между нами говоря, это просто формальность. Ты имеешь это право через отца и, если уж на то пошло, через мое опекунство. Помни, что этот город стоит на талантах. Есть старые, чистокровные нобили, как тот же Сулла. А есть и новые, кто добился власти сам, как я. Мы уважаем силу и дорожим тем, что хорошо для города, независимо от происхождения человека.

— А твои союзники — из новых? — спросил Гай.

Марий покачал головой.

— Как ни странно, не все. Многие осторожничают, не хотят показать, на чьей они стороне. Многие из новых поддерживают Суллу. Среди моих друзей есть и люди благородного рождения, и новые волки в стае. А есть еще народные трибуны, которые кричат, что политика их не интересует, и голосуют от себя, хотя и так всем ясно, что они отдадут голоса за удешевление зерна или новые права для рабов. Но поскольку у них есть право вето, их нельзя игнорировать.

— Значит, они могут возразить против моей кандидатуры?

Марий хмыкнул:

— Перестань так нервничать! Трибуны не голосуют по внутренним вопросам вроде принятия новых членов. Только по городской политике. А если и так, покажите мне того, кто отважился бы голосовать против, когда мои тысячи стоят прямо на Форуме. Сулла и я — консулы, верховные главнокомандующие всей военной мощью Рима. Мы управляем сенатом, а не наоборот.

Марий улыбнулся, довольный собой, и приказал принести вина. Ему налили полный кубок.

— А что будет, если ты в чем-то не согласишься с сенатом или с Суллой? — спросил Гай.

Марий фыркнул в кубок.

— Не так уж редко это бывает! Люди выбирают сенаторов, чтобы те создавали законы и следили за их выполнением — и строили империю. Кроме того, из сенаторов назначают важные посты — эдилов, преторов и консулов. Мы с Суллой стали консулами, потому что люди отдали за нас голоса, а сенат этого не забывает. Консул может запретить любой закон, и его немедленно снимают с обсуждения. Сулле или мне достаточно просто сказать: «Вето», и дебаты откладывают на весь год. Точно так же мы можем ставить палки в колеса и друг другу, хотя так бывает нечасто.

— А как сенат ограничивает власть консулов? — заинтересовался Гай.

Марий сделал большой глоток вина и с усмешкой похлопал себя по животу.

— Они могут проголосовать против меня и в принципе даже снять с поста. Однако на практике мои союзники и клиенты не допустят этого, так что власть консула практически неприкосновенна.

— Ты говорил, консула выбирают только на год, а потом он должен уйти с поста, — сказал Гай.

— Для сильных людей законом можно частично пренебречь. Каждый год сенат требует, чтобы сделали исключение и переизбрали меня. Я полезен Риму, видишь ли, — и все об этом знают.

Марий говорил очень тихо, и Гай был рад такой доверительной беседе. Теперь ему было ясно, почему отец с опаской относился к этому человеку. Марий как молния в летнюю грозу — невозможно угадать, куда ударит в следующий раз. А сейчас Марий держал на ладони весь город, и Гаю хотелось быть там же, в центре событий.

Еще задолго до городских ворот до них стал доноситься рев толпы. Когда они встали у сторожевой башни, звуки затопили их бесформенной мощной волной. Городская стража приблизилась к золотой повозке, и Марий поднялся навстречу. Стражники в начищенных доспехах и нарядной одежде держались торжественно.

— Ваше имя и цель посещения, — вопросил один.

— Марий, командир Перворожденного легиона. Я пришел провести триумф на улицах Рима.

Стражник чуть-чуть покраснел, и Марий ухмыльнулся.

— Можете войти в город, — произнес стражник, отходя назад и делая жест, чтобы открыли ворота.

Марий сел и наклонился к Гаю.

— По обычаю я должен был попросить разрешения, но сегодня слишком замечательный день, чтобы кланяться городской страже, не способной прославиться в легионах… Впускайте!

Он подал сигнал, и снова по всему войску разнеслось пение рогов. Ворота открылись, и из-за них показалась взволнованно кричащая толпа. Шум молотом ударил по легиону, и вознице Мария пришлось крепко дернуть за поводья, чтобы кони двинулись дальше.

Перворожденный вошел в Рим.

— Сейчас же вылезай из постели, если хочешь посмотреть на триумф! Все говорят, как будет красиво, твои родители уже оделись, а ты все валяешься!

Корнелия открыла глаза и потянулась, не обращая внимания на покрывало, упавшее с ее золотистого тела. Ее няня, Клодия, отдернула оконные занавеси, чтобы проветрить комнату и впустить солнечный свет.

— Смотри, солнце уже высоко, а ты даже не оделась. Бесстыдница! А если бы вошел мужчина, твой отец, например?

— Отец не вошел бы. Он знает: когда жарко, я не терплю ночной одежды.

Все еще зевая, обнаженная Корнелия поднялась с постели и потянулась как кошка, выгибая спину и упираясь сжатыми кулачками в воздух. Клодия подошла к двери спальни и опустила засов на случай, если кто-то вздумает войти.

— Может, сначала искупаешься? — проворчала Клодия.

В ее голосе слышалась любовь, которую не могла скрыть никакая напускная строгость.

Корнелия кивнула и босиком прошла в комнату для купания. От воды шел пар: весь дом с самого рассвета трудится. Корнелия даже почувствовала себя немного виноватой, однако чувство вины быстро растворилось, когда она перекинула ногу через край, забралась в ванну и вздохнула. Она любила себя побаловать утром, не дожидаясь обычного дневного купания.

Клодия ворвалась в комнату с охапкой теплого белья. Эта невероятно энергичная женщина, казалось, пребывала в вечном движении. Незнакомый человек по ее одежде и манерам не догадался бы, что она рабыня. Даже ее драгоценности были настоящими, а одежда — богатой.

— Быстро! Вытирайся вот этим и надевай мамилларе.[21]

Корнелия застонала.

— Эта повязка слишком тесная для такой жары!

— Зато через несколько лет твои груди не обвиснут как пустые мешочки! — фыркнула Клодия. — Тогда порадуешься, что ее носила. Вставай! Вылезай из воды, ленивица! Сбоку стоит вода, прополощи рот.

Пока Корнелия промокала кожу полотенцем, Клодия разложила ее одежду и открыла множество маленьких серебряных коробочек с красками и маслами.

— Одеваемся, — сказала она, опуская длинную белую тунику на вытянутые руки Корнелии.

Девушка потрясла руками, чтобы туника упала, и села за стол, поставив перед собой овальное бронзовое зеркало.

— Хорошо бы завить волосы, — задумчиво сказала она, зажав прядь пальцами — густую, цвета темного золота, но прямую.

— Тебе не пойдет, Лия. И сегодня некогда! Твоя мать и ее орнатрикс[22] уже наверняка все закончили! Мать будет тебя ждать! Сегодня ты будешь простой скромной красавицей.

— Тогда положи немного охры на губы и щеки, если, конечно, ты не хочешь намазать меня этими мерзкими свинцовыми белилами.

Клодия раздраженно фыркнула:

— Скрывать цвет лица тебе придется через пару лет, не раньше. Сколько тебе уже, семнадцать?

— Ты сама знаешь. Помнишь, как ты напилась на празднике? — улыбнулась Корнелия, стараясь не двигаться, пока ее красили.

— Я повеселилась, милочка, как все остальные. В умеренной выпивке нет вреда, я всегда так говорила. — Клодия кивнула сама себе, растирая краски. — Теперь немного порошка сурьмы вокруг глаз, чтобы мужчины думали, что они темные и загадочные, и займемся прической. Куда руки! Запомни: руками не трогать, а то размажешь.