Борьба без проигравших - Памела Бэрфорд

Наконец сцена опустела, и зажегся свет. Зрительный зал был таким маленьким, что во втором акте, в сцене драки в баре, зрители первого ряда должны были подбирать ноги.

Этот театрик на окраине Нью-Йорка известен как «небродвейский». Калеб решил, что будет точнее, если прибавить еще несколько «не». Все же игра актеров была на удивление профессиональной, и Элизабет в главной роли была, конечно, очень хороша.

Калеб вышел из зала, взял меховую куртку в раздевалке и подошел к молодой билетерше.

— Я — друг Элизабет Ланкастер. Где я могу ее найти?

— Женские гримерные там. Она выйдет через несколько минут.

Калеб пристроился за углом, откуда мог беспрепятственно наблюдать за дверью женской гримерной. Он ждал, пока пройдут актеры и актрисы. Прошло десять минут… пятнадцать. Он думал о том, как Элизабет изгибается, вылезая из этого изящного красного платья, переодевается… Неслышно выругавшись, Калеб запахнул полы длинной куртки. Увидев, что Элизабет выходит из гримерной, Калеб весь подобрался, как дикий зверь перед прыжком.

На ней была толстая лыжная куртка до талии, длинная широкая юбка и поношенные ковбойские сапожки. Да, она не раба моды, его Элизабет!

В коридоре к ней подошел худощавый молодой человек. Он был невысокого роста, самоуверенный. Элизабет сначала отшатнулась — ей, должно быть, приходилось сталкиваться с поклонниками, — но тут же расплылась в улыбке. Глаза ее заблестели, а на щеках заиграл румянец. Они отступили в сторону, чтобы поговорить.

Понаблюдав несколько минут, Калеб почувствовал, что с него хватит. Покинув свой наблюдательный пункт, он вышел в коридор. Элизабет даже не взглянула в его сторону, настолько была поглощена беседой. На лице ее было выражение, которое можно назвать мечтательным. Калеб не мог решить, чего ему больше хочется: расцеловать ее и прогнать это глупое выражение с ее лица или дать парню хорошего пинка, чтобы тот летел вперед ногами.

Когда Калеб приблизился к беседующей парочке, мужчина вручил Элизабет визитную карточку.

— Я позвоню. Мы что-нибудь придумаем на следующей неделе, Лиз.

— Ее зовут Элизабет, — прорычал Калеб.

Ах, леди наконец-то его заметила! В одно мгновение румянец исчез с ее лица. Тощий кавалер бросил быстрый взгляд на Калеба и вежливо улыбнулся.

— Пока, Элизабет.

— Пока, — едва вымолвила она. — До следующей недели. Я буду ждать.

Калеб и Элизабет стояли в неловком молчании глядя, как актеры, рабочие сцены и завсегдатаи театра снуют мимо них.

— Что ты здесь делаешь, Калеб?

Нет, это совсем не такая встреча, на какую он надеялся.

— Наслаждался пьесой.

Элизабет опустила глаза.

— Я не это имела в виду… Ты меня удивил.

— Знаю, — сказал он ласково. — Послушай, я… Уф! Я не должен был вмешиваться. Это не мое дело, с кем ты…

Элизабет снова ослепительно улыбнулась и с благоговением взглянула на визитку, которую все еще держала в руках.

— Знаешь, кто это был?

— Уф-ф! — У него на языке вертелась дюжина язвительных ответов. Он с трудом сдержался, чтобы не выпалить ни одного из них. — Нет. Кто же?

— Филипп Огилви. — Элизабет посмотрела на него, ожидая реакции. — Бродвейский продюсер.

Калеб обернулся, но тощий человечек уже исчез.

— Это Филипп Огилви?

Она прямо-таки приплясывала на месте.

— Да, да! Он говорит, что моя игра ему понравилась, хочет прослушать меня для своего нового шоу, собирается позвонить моему агенту завтра! Это был Филипп Огилви!

Калеб никогда не видел ее такой счастливой и взволнованной, никогда Элизабет не испытывала в его присутствии такой сумасшедшей радости. Сможет ли он сделать ее счастливой?

Открылась дверь мужской гримерной, и оттуда вышел актер, игравший роль Тони. У Калеба вновь застучала кровь в висках, но тут другой мужчина крепко обнял актера, поцеловал его и преподнес коробку шоколадных конфет.

— Ну, будь я проклят! — сказал Калеб, наблюдая, как два красивых молодых человека прошли по коридору, крепко обняв друг друга. — Этот малый здорово играет.

Элизабет усмехнулась.

— Будь снисходителен.

— А что я такого сказал? — спросил Калеб, изображая невинность.

— Пошли. — Она взяла его под руку. От этого прикосновения у Калеба мурашки побежали по телу.

Они вышли из теплого помещения в холодную февральскую ночь. В воздухе кружились блестящие снежинки и покрывали все вокруг.

Подняв воротник куртки, Элизабет спросила:

— Твой «лендровер» здесь?

— Угу.

— Хорошо. Нам не нужно будет ехать на метро.

— Куда?

— Ко мне домой, в Бруклин.

— Поехали.

Вскоре они катили на юг, в Бруклин. Элизабет указывала ему дорогу.

— Держи все время на Бруклинский мост.

Калеб круто повернул направо.

— Так и не дождался от тебя весточки.

— Я была не готова.

— Понятно. И когда же ты собиралась повидаться со мной?

Элизабет тяжело вздохнула.

— Мне надо было многое… передумать.

— Знаю. Надеюсь, ты нашла ответы на свои вопросы?

— Нашла. И думаю, будет легче поговорить об этом сейчас, чем потом.

— Я слушаю.

Она начала говорить, немного запинаясь:

— Когда ты… похитил меня и держал там, у себя, мне казалось, будто я… растворилась в твоей тени. Будто все то, чем я жила до этого, — мой дом, моя работа, моя жизнь — больше не существует. И я сама больше не существую. Я чувствовала себя предметом, которым ты управляешь. Я утратила свободу воли, власть над своей жизнью. Утратила ощущение собственного «я».

Калеб нахмурился. Он слышал такое от своих приятелей, которые побывали в плену. Он сделал вид, что занят «дворниками» и выключателем печки, не в силах посмотреть в глаза Элизабет. Она продолжала:

— Я не думаю, чтобы ты понимал, какое воздействие оказываешь на людей, Калеб. Может быть, потому, что ты столько лет провел в спецназе, я не знаю. Твое присутствие подавляет. От тебя исходит ощущение власти. Силы. Требования повиновения. Идти против тебя — все равно что идти против паровоза.

— Как мне помнится, тебе несколько раз удавалось превратить этот паровоз в скрипучую телегу, — улыбнулся Калеб.

— Не пойми меня превратно, я не хочу делить все на белое и черное. С тобой я научилась доверять себе на самом примитивном уровне — доверять своим инстинктам и верить в свою способность справиться со всякими, — она усмехнулась, — со всякими неожиданностями, если можно так сказать. И все же мне было необходимо восстановить собственное «я», утвердить свою независимость. Поэтому я сейчас так и надрываюсь, чтобы укрепить свою карьеру.