Евангелие от Пилата - Эрик-Эмманюэль Шмитт

По-прежнему ничего.

Я встаю с солнцем и ложусь вместе с ним. В промежутке я иду. Наша толпа движется на восток, потом на запад, поднимается, опускается. Все наши движения бессмысленны, но усталость, накопившаяся к ночи, мешает думать, а сон заряжает новой порцией надежд. На самом деле никто не знает, где объявится Иешуа. А я до сих пор не знаю, где меня ждет Клавдия.

Хочу сообщить тебе одну забавную деталь, которая смущает меня.

Несколько раз, во время привалов, я замечал, что на песке нарисованы рыбы. Вначале я не обращал на это внимания, но рисунки систематически повторялись, а иногда выполнялись с помощью булыжников, раковин. И тогда в мою голову вкралось подозрение, что это может быть знак.

Я, старательно скрывая свой римский акцент, обратился к одной женщине, у которой на шее висело изображение рыбы, и спросил, что это значит.

— Как? Ты не знаешь? Это — знак Иешуа. «Рыба» по-гречески дает нам инициалы «Иешуа Христос — Сын Божий, Спаситель». Мы используем это как знак единения и распознавания своих.

Я подумал о Фавии. Будущий царь мира, о котором объявляли все астрологи, имел связь со знаком Рыб. Отказался бы Фавий от следа Иешуа, знай он этот тайный код?

Храни здоровье.

Я все еще не отыскал Клавдию, но у меня есть ответ на вопрос, поставленный в предыдущем письме.

Отдыхая на обочине дороги, я, разморенный жарой, откинул капюшон, и почти тут же на мое плечо опустилась рука.

— Мой славный Пилат, никогда не думал, что увижу тебя с бородой.

Фавий, красавец, двоюродный брат Клавдии, смотрел на меня своим открытым взглядом римлянина, откормленного мясом и обласканного женской плотью. Не дожидаясь приглашения, он сел на корточки передо мной, дав знак носильщикам и охране пустить мулов на соседнее поле.

— Какое разочарование! Нет, прости меня, Пилат, но я думаю, Клавдия отправила нас по ложному пути. Царь, этот Иешуа? Он не может держать копья, не умеет управлять армией. Вместо того чтобы воспользоваться бездонной доверчивостью народа, он унижает себя, стараясь опуститься ниже, чем самый бедный из бедных! А теперь объявляет о своем скором уходе! Какая непоследовательность! Какое отсутствие предусмотрительности и нежелание воспользоваться случаем! А эта фраза, эта идиотская фраза, да, да, уверяю тебя, он ее произнес, как же она?… «Возлюби ближнего своего, как самого себя, в том числе и своего врага». Абсурд! Чушь несусветная! Царь становится царем, потому что у него есть враги, он их побеждает и заставляет уважать себя. Царь не любит! Нет, у этого мальчишки нет никакого политического чутья.

Фавий был настолько уверен в своих словах, что даже не стал ждать моего ответа. Он встал:

— Я ухожу. Теперь отправлюсь на поиски в сторону Вавилона. У людей оттуда репутация хороших воинов. Быть может, из них явится Царь, объявленный астрологами.

Он стряхнул пыль с тоги, как всегда, уверенный в правильности собственного решения. Я даже не стал сообщать ему о своем открытии, касающемся знака Рыб.

— А в общем, Пилат, я рад, что ты сам прибыл на место. Я не вмешиваюсь в то, что меня не касается, но в твоих интересах сделать так, чтобы идеи этого еврея перестали распространяться. Он предлагает опасную мораль, мораль, которая может взорвать равновесие нашего мира, если эхом распространится среди людей. Он утверждает, что все люди равны. Слышишь, Пилат? Ты понимаешь? Ни один человек не может быть лучше другого! Это означает, что он нападает на рабство! Представь себе, что его послушают и свободные люди, и освобожденные рабы, и просто рабы. Он может спровоцировать бунт, опрокинуть существующий порядок, стать Спартаком, к которому придет успех. Ибо слабость Спартака была в том, что он был рабом, который поднял мятеж рабов, а этот еврей обращается ко всему человечеству и утверждает, что разобьет все цепи. Опасайся. Пилат! Следи за ним! Брось его в темницу!

— Я уже распял его. Что же еще можно сделать?

Фавий долго смотрел на меня. Он обдумывал мой ответ. Он пытался убедить себя, что слышал то, что слышал. Потом в его взгляде мелькнула искорка презрительной жалости, и он расхохотался, чтобы окончательно изгнать из головы мои слова.

— Что ты мне рассказываешь, Пилат? Я встретил твоего человека. Не далее как вчера. Не очень крепок, держится на ногах не слишком твердо. Есть обаяние, но нет здоровья.

— Вы говорили?

— Конечно.

— И что?

— Он не убедил меня.

Фавий дал знак своим людям, что они уходят. Его встреча с Иешуа привела к решению изменить район поисков.

Я не мог не воскликнуть:

— Фавий, ты же говорил с воскресшим!

Фавий даже не моргнул. Он вскочил на лошадь и с жалостью взглянул на меня:

— Ну нет, Пилат, ты не заставишь меня поверить, что слопал подобную чушь! Ты слишком долго пробыл в Палестине. Римская власть, греческая культура, еврейское безумие…

Он пришпорил коня и исчез.

Я даже не успел спросить, где Клавдия. А быть может, просто не хотел узнавать это от него.

Я становлюсь сложным. Или излишне простым? Береги здоровье.

Не знаю, по какому дрожанию воздуха, но я ощущал, что приближаюсь к цели.

С утра мы следовали за облаками. Они сначала отложили черноватый след в небе, потом почернели, сгустились, разбухли и потянулись к горе Фавор. Толпа становилась все более плотной на этой горной дороге, а вверх по змеистой тропе тянулась длинная коричневая цепь.

Перейдя через первый перевал, мы узнали, что перед нами идут одиннадцать учеников, что они уже достигли вершины. Нам следовало поспешить.

Тучи сталкивались в небе, готовые пролиться дождем. Они лучились черным светом. Близилась гроза.

Потом образовалась светлая полоса, сверкающее стальное лезвие рассекло тучи и ударило по горе. Сверху обрушилась молния. Я подумал: слишком поздно.

Стена дождя обрушилась с небес. Некоторые паломники спрятались под скалами, а остальные, в том числе и я, продолжали идти вперед.

Когда мы оказались у подножия последнего крутого подъема, мы увидели, что все апостолы на горе.

Я с огромным трудом узнал их. Вместо перепуганных трусов появились сильные, здоровые мужчины, чьи лица сияли радостью и счастьем. Они шли навстречу нам и раскрывали свои объятия каждому. Все они говорили одновременно, речь их была быстрой и заразительной, а слова легко слетали с уст, словно уже не принадлежали им:

— Он присоединился к нам в овчарне, когда мы делили хлеб и вино так, как он нас учил. Он несколько раз спросил нас, любим ли мы его. В его вопросе чувствовалась какая-то тоска, словно весь успех его миссии зависел от правильности нашего ответа. Он казался менее спокойным, чем раньше, быстро переходил от нежности к ярости, и голос у него дрожал, как у человека, отправляющегося в дальний путь и прощающегося с друзьями. Когда Симон успокоил его и трижды повторил ему, что мы его любим, он указал на овец, которые паслись вокруг на склоне горы. «Позаботься о Моих овцах. Паси Моих овец. Говорю тебе истинную правду: когда ты был молод, ты сам одевался и шел, куда хотел. А когда состаришься, то раскинешь руки свои и другой тебя оденет и поведет, куда не захочешь».

Мы не поняли его слов. Конечно, однажды, когда мы приобретем больше мудрости, мы поймем их, как все, что он говорил.

Потом он призвал к себе троих из нас, Симона, Андрея и Иоханана, троих, кто был рядом с ним в ночь его ареста, на Голгофе, когда он ждал смерти. Он хотел, чтобы те, кто видел его униженным, помогли ему взойти на гору.

Мы поднялись на вершину.

Он был слаб, наш Иешуа, худ, костляв. Таким его прибили к кресту. Его темные раны, похоже, не хотели закрываться. Тело выглядело таким хрупким, таким легким, и было трудно поверить, что он еще может стоять на ногах. Откуда он черпал силы? Не в своих разорванных мышцах. Не в своей плоти, иссохшей и лишенной влаги. Не в торчащих костях. Он был скелетом на краю пропасти. Но от его чела, из его глаз струилась сила; именно там сосредоточилась жизнь, жизнь сильная, упорная, яростная, почти гневная.

На вершине Иешуа поскользнулся, и мы испугались, что тело его сломается. Но нет, он встал на колени. Он молился. Потом он благословил нас: «Идите по всему свету и возвестите Радостную Весть всем людям. Тот, кто поверит и примет крещение, будет спасен, а кто не поверит, будет осужден. А знаком, по которому узнают тех, кто поверил, будет то, что их будут сопровождать чудеса: они будут изгонять бесов Моим именем; будут говорить на новых языках; если возьмут в руки змей или выпьют яд, это не причинит им вреда; возложат руки на больных — и те выздоровеют».

Еще раз благословив нас, он отделился от нас. И преобразился. Нет, не жизнь возвращалась на лицо умирающего человека. Оно осветилось странным светом, более ярким, чем нутро пламени, более прозрачным, чем сердце бьющего источника, светом таким светлым, что полдень по сравнению с ним казался сумерками.