Егерь: заповедник - Алекс Рудин

Видно, он совсем обессилел.

Я помогаю Трифону встать. Он неуклюже лезет в кузов, рядом с носилками. Беглов садится впереди.

— Поехали, быстрее, — просит Трифон. — Нельзя, чтобы его продуло.

Он и сам в одной насквозь мокрой рубашке. Темные завитки волос прилипли ко лбу.

В палате медпункта мы с Бегловым перекладываем Георгия Петровича на кровать — прямо в фуфайке и шапке.

Генерал бледен. Он тяжело дышит и с трудом может шевелиться.

— Как ты, Жора? — с тревогой спрашивает Беглов.

— Порядок, — еле слышно отвечает Георгий Петрович.

Несмотря на слабость, он пытается улыбаться.

Трифон торопит нас.

— Все, идите! Подождите снаружи, я сейчас выйду.

Он с трудом держится на ногах. Мы с Бегловым послушно выходим из палаты, и за нашими спинами хлопает дверь.

— Ну и дела, — растерянно говорит Владимир Вениаминович, когда мы выходим на улицу. — Что же это за лечение? Ты видел, Андрей Иванович? Трифон чуть сам богу душу не отдал. А Георгий? Да он еле жив.

Беглов трет лоб ладонью.

— Все будет хорошо, — твердо говорю я.

Я верю Трифону.

Над Черемуховкой сгущаются синие сумерки.

Мне на лицо падает холодная капля. Я мельком смотрю на хмурое небо — снова начинается дождь.

— Подождем? — спрашивает меня Беглов.

— Конечно, — киваю я.

Провожу ладонью по скамейке, чтобы стереть дождевые капли. И слышу сзади знакомый голос:

— Андрей Иванович!

Оборачиваюсь — к медпункту спешит председатель. В руках Федора Игнатьевича литровая банка.

— А я генерала навестить, — весело говорит Федор Игнатьевич. — Вот, гостинцы принес.

Он показывает нам банку, в которой тягуче переливается янтарный мед.

— Ездил я сегодня в райком, Андрей Иванович, — радостно говорит председатель. — Представляешь — извинились. Помнишь ту статью-то? Так вот, вчера в газете опровержение вышло.

Федор Игнатьевич осторожно ставит мед на скамейку и достает из-за пазухи газету.

— На вот, почитай пока. Хвалят нашу Черемуховку.

Я мельком пробегаю глазами статью. Она написана сухим, казенным языком и тоже не подписана. Как будто автору самому стыдно за себя.

Ну, и ладно! Главное, что статья подействовала на райком.

— Значит, передумали в райкоме тебя с должности снимать? — спрашиваю я.

— Передумали, — решительно кивает председатель. — Погорячились, говорят.

— Ну, и отлично, — улыбаюсь я.

— Да не в этом суть, — торопится Федор Игнатьевич. — Тут такие дела закручиваются! Ладно, сейчас я генералу мед передам — пусть поправляется. А потом заглянем ко мне, я тебе все подробно расскажу.

Председатель чувствует нашу растерянность и умолкает.

— Что? — спрашивает он. — С генералом плохо?

Я качаю головой.

— Вроде, все в порядке. Вот, ждем.

— Трифон с ним?

— Да.

— Значит, все будет хорошо, — торопливо говорит Федор Игнатьевич. — Трифон столько больных вылечил. И в этот раз справится.

Председатель хочет сказать что-то еще, но тут на крыльце медпункта появляется Трифон. Его щеки уже порозовели, и на ногах он стоит твердо. Хотя видно, что врач здорово устал.

— С Георгием Петровичем все в порядке, — говорит Трифон, поглядев на нас. — Уснул. Я ему укол сделал. Через день или два встанет на ноги.

— Слава богу! — кивает Федор Игнатьевич. — Я же говорил! Трифон, я тут меду принес. Передашь Георгию Петровичу?

— Мед пригодится, — говорит Трифон. — Это хорошо.

Он спускается с крыльца.

— Андрей, у тебя сигареты есть?

— Ты же не куришь, — удивляюсь я. — Нет.

Трифон вопросительно смотрит на Беглова, но тот разводит руками.

— Я давно бросил.

— Сейчас, — торопится Федор Игнатьевич.

Достает из кармана пачку папирос и протягивает Трифону. Потом чиркает спичкой.

Но Трифон отрицательно качает головой. Нюхает папиросу и прячет ее в карман.

— Давно я так не уставал, — говорит он, опускаясь на скамейку. — Вы идите. Завтра рано не приходите — Георгий Петрович до обеда проспит. Да и у меня прием с утра.

— Может, куриного супчику принести? — спрашивает Федор Игнатьевич. — Я своей Марье скажу, она сварит.

— Можно, — устало кивает Трифон. — Идите, мне тоже отдохнуть надо.

* * *

— Андрей, съездим в лес? — спрашивает Беглов. — Может, Нохой вернулась?

Точно, нам же еще надо разыскать собаку Беглова.

— Поедем, — киваю я.

— А что, у вас собака пропала? — спрашивает Федор Игнатьевич.

— Да, — коротко отвечаю я. — Молодая, бестолковая — погнала кабанов, и ушла за ними. Ничего, отыщется. Федор Игнатьевич, а ты о чем хотел поговорить?

Председатель непонимающе глядит на меня.

— Я? А, ладно, потом. Завтра поговорим.

Председатель переступает с ноги на ногу.

— Ну, я пойду? А ты завтра заходи в сельсовет, Андрей Иванович. Там и поговорим. Дело и тебя касается.

Видно, что мысли о сегодняшнем собрании в райкоме не дают Федору Игнатьевичу покоя. Но из деревенской деликатности он не хочет говорить о своих проблемах.

Я улыбаюсь.

— Заходи ко мне через час, Федор Игнатьевич. Расскажешь за ужином, что тебя мучает.

Мы с Бегловым едем к тому месту, где я ставил аншлаг. Нохой не вернулась. В свете фар я внимательно оглядываю рыхлую обочину дороги — свежих следов не видно.

Расстроенный Владимир Вениаминович бродит вдоль дороги и громко зовет:

— Нохой! Нохой!

Его голос гулким эхом будоражит ночной лес.

— Она вернется, — говорю я Беглову. — Обязательно. Мы утром еще раз приедем. За ночь точно набегается.

* * *

Вернувшись домой, мы быстро накрываем на стол. Я ставлю вариться картошку в мундирах и яйца — ужин сегодня будет простой.

Приходит и Федор Игнатьевич — он приносит кусок розового домашнего сала, завернутый в газету.

Беглов разливает коньяк в граненые стопки.

— Давайте, за здоровье Георгия, — говорит он. — Пусть быстрее поправляется.

— Здоровья ему, — кивает Федор Игнатьевич.

Медленно вытягивает коньяк и тянется за соленым огурчиком.

— Так что за новости? — спрашиваю я.

Федор Игнатьевич блаженно щурится.

— В области решили укрупнить наш совхоз, — говорит он. — Представляешь, Андрей Иванович, какая радость?

— В чем радость? — не понимаю я.

— Как в чем? — оживляется председатель. — Будет у нас совхоз-гигант. А Черемуховка станет центральной усадьбой!

Я ставлю на стол кастрюлю с горячей картошкой. Федор