Труфальдино (СИ) - Путилов Роман Феликсович

— А вы почему не танцуете?

Надо мной навис скучающий педагог — лет двадцать пять, средней полноты, обесцвеченные волосы падают на плечи, белая блузка и черная юбка до колена.

— Присаживайтесь. — я нашел чистое блюдце и фужер: — Что будете?

— Пойдемте танцевать. — и наведенными, над серыми глазами, ресницами хлоп-хлоп.

Из динамиков, судя по голосу Ветлицкая, под рваный ритм барабанов пела о бескрайних полях.

— Давайте эту композицию пропустим…- я наклонился к розовому ушку: — Я не понимаю, как под нее танцевать.

Я всегда знал, что учителя вне академических часов раскрывают в себе множество неожиданных талантов.

Барышня ловко хлопнула грамм семьдесят американской водки из фужера, оставляя на краешке стекла след малиновой помады, похрустела салатиком из капусты, клюквы и огурчика и крепко ухватив меня за руку, как репку из грядки, выдернула из-за стола под «Гуд бай, мой мальчик…» от вечно прекрасной Анжелики Варум.

Тяжелая грудь, вдохновляюще, упиралась в меня, а когда мои ладони, совершенно случайно, соскользнули ниже талии, сладко пахнущие малиной губы прошелестели мне в ухо:

— Меня Таня зовут.

Когда я провожал барышню к ее столу, меня рикошетом задело несколько ненавидящих взглядов ее соседок, но, извините, тети — большинство моих коллег пришло сегодня со своими половинами.

То, что я попал, я понял, когда во время быстрого танца из тесного круга, прямо напротив моего стула вынырнула Татьяна, делая манящие жесты руками, и я вынужден был оторваться от «важного» разговора с опером Мишей Кисловым, который, исходя из принципа «мужики в лесу разговаривают о бабах, а с бабами — о лесе», что-то сбивчиво мне рассказывал о важной и многообещающей оперативной информации. Пока подвыпивший Миша хлопал глазами, пытаясь сообразить, куда делся его собеседник, его заскучавшая жена Лариса, одарив меня благодарным взглядом, вытащила благоверного в круг танцующих.

Не знаю, что чем там занималась Татьяна в краткий миг между танцами, но во время следующей композиции, где молодая Аллегрова щедро роняла звезды на погон младшего лейтенанта, педагог так плотно обвивалась вокруг меня, что иначе, как провокацией назвать это было нельзя.

Так как барышня не была королевой моих грез, но демонстрировала серьезные намеренья, то я решил уйти «по-английски», в первых рядах расходившийся после одиннадцати часов публики. Окликнули меня через пару минут.

— Да метро меня проводишь? — крепкая рука обхватила мое предплечье, и я понял, что «да», проводу.

— А ты какой лейтенант? — глаза учительницы в свете тусклого света окон выглядели загадочно и маняще, а лицо гораздо привлекательней, или в моем мозгу плескались триста грамм буржуйской водки, я не знаю.

— Я — старший. — гордо сказал я, но был тут-же спущен на землю.

— А какой главнее — младший или старший? — наивно спросила выпускница советской школы, у которой в аттестате, я уверен, стояла положительная оценка по начальной военной подготовке.

— Просто лейтенант главнее. — буркнул я и поволок повисшую на мне пацифистку в сторону алеющей вдалеке буквы «М».

— Ты с кем живешь? — как я понимаю, девушка тоже заметила вход в подземку и обмен информации ускорился.

— Сейчас один. — наверное, я был не совсем точен в формулировках, но она же не про ребенка спрашивала? Да и, откровенно, молодая кровь все еще кипела от быстрых танцев, холодной водки и острой закуски.

— Далеко?

— Десять минут по прямой.

— Тогда пошли к тебе…

Я молча свернул в сторону «генеральского» дома, не дойдя двадцать шагов до ступенек, ведущих к голубым поездам.

— Только у меняв холодильнике мышь повесилась.

— Вон киоск…

— Ну да, впереди горела огоньки ночного киоска, а метрах в пятидесяти от него еще одного, а за ним еще и еще, разбросанные гораздо чаще, чем верстовые столбы. После гастрономов, закрывающихся в восемь часов вечера, капиталистическое изобилие и сервис обрушились на граждан бывшего СССР неумолимой лавиной. Правда водку приходилось теперь закручивать винтом, чтобы посмотреть на красивый водоворот пузырьков, и каждый был вынужден стать специалистом по пробкам и этикеткам, если не хотел раньше времени ослепнуть или просто умереть.

— «Магну» возьми мне пожалуйста. — пискнула Таня, с опаской глядя на приближающиеся к нам темные тени.

По моему лицу местные алкаши поняли, что «соточкой» разжиться у меня не удастся, поэтому они со вздохом проводили бутылку, безотказного, как автомат Калашникова, «Амаретто», с развалинами Колизея на этикетке цвета благородной бронзы, которую я крепко держал за короткое горлышко.

— Проходи, раздевайся. — я гостеприимно распахнул дверь пахнувшей нежилой пустотой, квартиры.

— Совсем? — неудачно пошутила Таня, оглядывая мои невеликие хоромы.

— Заметь, это ты сказала. — я стал помогать ей раздеться. На блузке вышла небольшая заминка, а на юбке девушка попросилась в ванную комнату.

Утро.

— Ты что делаешь сегодня вечером. — Татьяна, приоткрыв балконную дверь, курила, явно замерзая от тянущего через щель сквозняка, но продолжая демонстрировать свое тело в выгодном ракурсе.

— Дочь от родителей забираю… -я лежал, откинув руки за голову и любовался темным силуэтом молодой женщины на фоне черного, предутреннего неба.

— Не поняла? Какую дочь? Ты ничего не говорил мне о дочери! — три стадии принятия новости — удивление, возмущение, злость.

— Так ты мне тоже ничего не говорила о том, что у тебя есть ребенок. — я пожал плечами, не понимая ее реакцию: — Как-то о другом все с тобой общались. Ну, иди сюда.

— Не трогай меня! — утреннюю тишину спящего дома разрезал истеричный визг, и Таня, светя в темноте белыми полупопиями, бросилась собирать разбросанные вещи.

От неожиданности реакции дамы, половину ночи требовавшей, чтобы я ее, как раз, трогал, я перекатился к стене, чтобы расстояние меду нами было максимальным.

Она шагнула в комнату через три минуты, практически полностью одетая, только пуговицы пальто были застегнуты криво.

— Ты откуда узнал о ребенке? Ты в моей сумочек шарился?

— Я на твой живот смотрел, по которому видно, что ты рожала. — правду говорить всегда легко и приятно, тем более, как я понял, мы резко стали абсолютно чужими людьми.

— Хам! Сволочь! Извилина у тебя в голове одна и та — от фуражки! — громко грохнула входная дверь и перестук каблучков уносящейся фурии пронесся по длинному коридору.

Надеюсь, что она не понеслась в местную прокуратуру писать заявление, что я ее… совратил.

Я закрыл балкон (пачку «Магны» разгневанная девушка прихватила с собой) и упал на свой матрас, пытаясь понять, правильно ли я поступил, что попустительствовал внезапному скандалу и расставанию. С одной стороны, дама обладала большим бюстом, и это было увесистым плюсом. Во-вторых, она была светло-русой, что тоже было в моем вкусе (зачем Таня жгла свои волосы хлором я так и не понял). Дальше шли сплошные минусы, начиная с того, что мне с ней было просто скучно. Все ее фразы отдавали сценарием какого-то сериала, за которым я не видел живого человека.

Поняв, что не усну, я двинулся на кухню, где меня ждал наш несостоявшийся завтрак — полбутылки ликера, пакетик «Зуко-мультифрут», банка колбасного фарша, импортное печенье с цветастой упаковки в виде цилиндра, с шоколадной помадкой, которую я не люблю, и половинка батончика «Виспа» с «волшебными пузырьками». Шоколад отправился в ведро, печенье и «Зуко» в карман куртки (голодные опера сметали все съестное, которое находили), а я засыпал в турку двойную порцию молотого кофе — мне необходимо было сбросить тоскливую, болезненную сонливость.

Проснулся я не от кофе, а от газеты «Доска объявлений», раздел «Знакомства» своими незамысловатыми «Женщина, блондинка, 26/166/65, 104/80/100, в/о, без в/п, со своим милым сыночком 4 л. желает познакомится с нашим новым папой. Сын — ласковый, спокойный, некапризный. Вы — до 40, не ниже 175, без в/п и м/п, любящий, щедрый, заботливый. Окружим тебя домашним уютом и теплотой».