Восстание - Дмитрий Павлович Шишкин

большого для одного человека стола разместился Царёв, приготовившись завтракать. Перед ним стояло несколько блюд, пузатая бутылка коньяка и пустой бокал.

Валерий Иванович нетерпеливо потёр руки, жадно бегая глазами по угощениям и не зная, с чего начать. Внутренняя борьба была недолгой, начать решил (что тут думать-то?) с коньяка. Потянулся сразу обеими ручонками, как ребёнок к понравившейся погремушке. Одной рукой – к бутылке, другой – к бокалу.

В этой позе и застал его ворвавшийся в зал злой как чёрт Антон. Приближался он к Лжеленину столь решительно и с такой гримасой на лице, будто собирался его побить. Царёв на всякий случай вжался в позолоченный стул, отдёрнув руки от вожделенного напитка. Нахохлился, как замёрзший воробей, исподлобья со страхом глядел на буйного паренька.

Антон подошёл почти вплотную, осмотрел внимательно бутылку, словно хотел прочесть весь текст на этикетке, потом перевёл мутный от злобы взгляд на Царёва и принялся орать.

– Ты, старый алкаш, когда бухать прекратишь? Ты нас спалишь! Все уже косятся. Чтобы я больше не видел!

Актёр хоть со страхом и не справился, но решился-таки ответить вкрадчиво, тихо, бегая трусливыми глазками по столу да по полу.

– А что это ещё за дела? Почему ты меня учишь? Кирюшу вот я с детских лет знаю, а ты просто с ним. Не надо на меня орать, я всё же…

И только было он раздухарился, чтобы поднять глаза и посмотреть на Антона, как тот, услышав имя Кирилла, ещё больше распалился и резко оборвал пьянчужку, нависнув теперь уже над ним всем телом.

– Ты! Запомни! У Кирилла свои дела завертелись, ему не до нас и не до общего дела. Теперь слушать будешь только меня! Только! Меня!

Антон развернулся и походкой триумфатора отправился к двери. На середине пути остановился, обернулся и заговорил уже без истерики и рыка, чеканя каждое слово:

– Я тебя на крючке держу, я тебя создал, я! Понял? Я тебя и уничтожить смогу в любой момент, дорогой ты наш Владимир Ильич. Вникаешь?

Царёвская спесь окончательно испарилась, видимо, в ожидании скорого ухода непрошеного гостя и предвкушении коньячка. Он суетливо закивал.

– Ты никто тут. По любому вопросу сначала ко мне обращайся, ясно? Много языком вообще не мели, а то выкупишься вмиг со своим куриным интеллектом! – Антон скользнул по Царёву презрительным взглядом. Продолжил, уже окончательно успокаиваясь. – А если вдруг к тебе Кирилл с какими-то бреднями подойдёт, сразу беги ко мне, ясно? Тебе же нравится всё это?

Он взглядом обвёл комнату и уставился на псевдовождя, а тот ещё раз угодливо и мелко затряс головой, соглашаясь.

– Вот и не дури. Будешь слушать меня – всё получится. Ясно?

Парень вернулся к столу, забрал коньяк и направился к выходу. Подойдя к дверям, он аккуратно, взяв двумя пальцами за пробку, бросил бутылку в одну из двух огромных золочёных ваз, стоявших по бокам от дверей, словно привратники.

– А вот с этим надо завязывать. Юрий Алексеевич уже неоднократно обращал внимание. Не губи себя так явно!

Антон бросил последний осуждающий взгляд, буркнул под нос (но акустика была чудеснейшая): «Актёришка!» – и вышел.

Царёв немедленно вскочил из-за стола, несколькими скачками подлетел к вазе и, не думая, сунул в узкое горлышко руку. Повезло: извлеклись без приключений на божий свет и рука, и бутылка в ней.

Фантастическим образом уже через пару секунд он оказался на своём стуле с бокалом в дрожащей руке.

Вынул зубами пробку, налил граммов сто, влил в себя коротким жестом, не выпуская из второй руки чуть было не потерянную и потому ставшую вдвое дороже ему бутылку. Налил ещё и теперь уже спокойно поставил на стол и бутылку, и бокал с приятно преломляющей свет жидкостью.

Посидел немного в задумчивости, болезненно скривился, вспомнив последнюю антоновскую фразу, плюнул на пол.

Решительно встал, подошёл к одному из зеркал. Внимательно оглядел себя с головы до ног. И внезапно стал декламировать Шекспира. Сначала тихо и грустно, но быстро входя в образ Гамлета, что со стороны, конечно, смотрелось бы очень смешно, появись тут зритель. Особенно трогательно выглядел красный бант на груди, порядком засаленный, но приобретший оттого большую революционность.

Быть или не быть, вот в чём вопрос. Достойно ль

Смиряться под ударами судьбы,

Иль надо оказать сопротивленье?

На спектакль и зритель бежит: в дверном проёме появился Зверев и тут же встал.

Застыл и Царёв в гамлетовской бунтующей позе у зеркала.

Неловкая пауза длилась какие-то мгновенья: прыть свою Валерий Иванович не растерял. Он вернулся в шкуру Ленина, необычайно сильно закартавил и движения производил раза в полтора резче, чем требовалось для похожести.

– А-а-а, это вы, голубчик! Заходите-заходите, милости прошу! – он жестом пригласил Зверева присесть за стол.

Но тот ещё не очухался.

– Я н-на минутку! – заикаясь, произнёс коммунист.

Царёв глянул на него с фирменным ленинским прищуром, скопированным из советских кинофильмов, взялся обеими руками за лацканы пиджака. Головой кивнул на зеркало, возле которого только что декламировал.

– Это я так, упражняюсь в риторике. Очень пригождается, голубчик, в работе с народом! – от количества «р» у него чуть не свело скулы.

– А что, дорогой наш Юрий Алексеевич, не организовать-ка нам пролетарский театр? А я в нём буду играть главные роли.

Зверев нервно сглотнул.

– Как скажете, Владимир Ильич!

Лжеленин медленно пошёл к своему стулу, на ходу тихо и серьёзно проговаривая под нос, безо всякой «ленинскости» в голосе:

– Вот именно. Так, как я скажу.

Уселся, взял нож и вилку и указал приборами на яства перед собой.

– Не желаете ли разделить трапезу?

– Нет, спасибо. Владимир Ильич, я зашёл пригласить вас на чрезвычайное и неотложное совещание в моём коттедже. Если вы не против.

Царёв тем временем уже запихивал в рот яичницу с беконом, сразу всю, собираясь потом уже не спеша пережевать (дурацкая привычка осталась с голодных лет, когда ели с одной сковородки с собутыльниками). Не поднимая головы, он промычал:

– Ну я доем?

– Конечно, конечно, Владимир Ильич, ждём вас.

Царёв с досадой посмотрел в спину удаляющемуся свидетелю своих театральных опытов, проглотил через силу непрожёванную толком еду, бросил на тарелку приборы, взял салфетку, вытер лицо. Выпил налитый давеча коньяк и вернулся к зеркалу, продолжив декламировать как ни в чём не бывало:

И в смертной схватке с целым морем бед

Покончить с ними? – он замер, довольно разглядывая себя в зеркале. Концовку как-то смазал, увлёкшись самолюбованием и размышлениями. – Умереть. Забыться.

Глава XiI

В увешанной трофеями гостиной Зверева пахло смертью и нафталином.

Компания собралась внушительная. Было несколько суровых