Иван Ефремов. Книга 3. Таис Афинская - Иван Антонович Ефремов

Делосец говорит, что богини и боги древних религий, переходя к новым народам, всегда превращаются в злых демонов. Надо опорочить прежнее, чтобы утвердить новое. Таковы, к сожалению, люди.

Великая Богиня-Мать, или Ана, соединяющая в себе лики Мудрости, Любви и Плодородия, повернулась ныне другой стороной: Зла, Разрушения, Смерти. Но память чувства сильнее всего, и древние верования постоянно всплывают наверх из-под спуда новых. Образы Аны разделились, стали богинями Эллады: Ур-Ана-Афродита, Ди-Ана-Артемис, Ат-Ана-Афина. Лунная богиня Артемис, самая древняя из всех, сохранила свой тройной облик и стала Гекатой, богиней злых чар, ночного наваждения, водительницей демонов ночи, а ее брат Аполлон-Убийца стал светлым богом солнца и врачевания…

— И ты не боишься говорить о богах, будто они люди? — тревожно спросила Таис, слушавшая бородатого не прерывая.

— Делосский учитель уже сказал тебе… кроме того, я — поэт, а все поэты поклоняются женской богине. Без нее нет поэта, он обращается только к ней. Она должна покориться правде его слов. Ибо поэт ищет истину, познает вещи, которые не интересуют ни Музу, ни Любовь. Она — богиня, но и женщина тоже, как ты!

— Ты говоришь мне, как будто я…

— Потому он и поэт! — раздался слабый, ясный голос позади. Оба вскочили, склонившись перед делосским жрецом. — Вы даже забыли, что Никтурос уже отразился в воде реки.

Бородатый, утративший свойственную ему важность, пробормотал оправдания, но делосец знаком остановил его.

— Поэт всегда должен идти против, в этом его сущность. Если нечто еще могучее перезрело, омертвело, — его надо разрушить, и поэт становится разрушителем, направляет сюда удар осмеяния. Если что-то милое еще слабо, не окрепло или даже уничтожено, — его надо создать вновь, влить в него силу. Тут поэт мечтатель, восхвалитель и творец! Так у него постоянно два лица, еще лучше, если три, как у его Музы. Но горе ему и людям, если только одно. Тогда он — сеятель вреда и отравы.

— Осмелюсь возразить тебе, мудрец из Делоса, — бородатый вздернул голову, — почему ты говоришь только о поэте? Разве философы не в равной мере ответственны за свои слова?

— Я не говорю о мере, которая равна для всех. Ты знаешь, насколько магия слова и звука сильнее тихого голоса софистов. Власть поэта над людьми гораздо большая, оттого и…

— Я понял, учитель, и опять склоняюсь перед твоей мудростью. Не трать больше слов.

— Нет, я вижу, ты еще не достиг всей глубокой силы поэта, хотя и посвящен Пятью Лепестками Лотоса. Понятие стиха происходит из корня слова «борьба», но поэт в своем другом обличье еще непременно разделяет воюющих. Он — примиритель, как велось издревле. Почему так?

Бородатый смущенно растопырил пальцы, выдавая этим жестом милетца, и делосец улыбнулся.

— Тогда слушай, и ты, Таис, тоже, ибо это поможет тебе понять многое. После воцарения мужских богов, пришедших с севера вместе с племенами, покорившими пеласгов, «Народ Моря», пятнадцать веков назад — ахейцами, данайцами и эолийцами, беспокойный, самоуверенный мужской дух заменил порядок и мир, свойственный женскому владычеству. Герои-воины заменили великолепных владычиц любви и смерти. Жрецы объявили войну женскому началу. Но поэт служит Великой Богине и потому является союзником женщины, которая, хотя и не поэт сама, но Муза. А если Муза еще и поэт, как Сапфо с Лесбоса, то достигает такой силы, что ее творения уничтожаются мужчинами, а ее саму топят в клевете, обвиняя в том, в чем всегда обвиняли сильных женщин слабые мужчины, — в любовной ненасытности.

Новые народы отделяют Солнце от Луны, мужского бога от Анатхи-Иштар, наделяя его полнейшим могуществом, считая началом и концом всего сущего. Ты только что говорил Таис, и правильно, что боги старой религии становятся злыми демонами в новой. Я прибавлю еще, что богини все больше оттесняются прочь, как владычицы злых чар. Это происходит на востоке, и на западе, и в Элладе. Вместе с богинями уходит поэзия, уменьшается число и сила поэтов. Я предчувствую беды от этого далеко в будущем.

— Почему беды, могу я спросить тебя, отец? — сказала Таис, до сих пор молча стоявшая около мужчин.

— Единая сущность человека разрывается надвое. Мыслитель-поэт встречается все реже, а отдельные сущности его множатся в мире. Преобладает все сильнее разум — Нус, Фронема, более свойственный мужчинам, вместо памяти — мнемы, эстесиса и тимоса — чувства, сердца и души. И мужчины, теряя поэтическую силу, делаются похожими на пифагорейских считалыциков или на мстительные и расчетливые божества сирийских и западных народов. Они объявляют войну женскому началу и вместе с тем теряют духовное общение с миром и богами. Они считают свои заслуги и грехи как деньги, расплачиваясь с божеством, и вместо очищения получают роковое чувство вины и бессилия.

— Когда же это началось, отец? Почему так случилось?

— Очень давно! Когда впервые человек взял в руки инструмент, оружие, создал колесо, он потерял веру в себя и стал надеяться на изобретенные им инструменты, все более отдаляясь от естества и ослабляя свои внутренние силы. Женщина жила по-иному и больше сохранила себя, стала сильней мужчины в душе, в любви и знании всей сущности. Но довольно об этом, ночь наступила, пора идти.

Волнение участило дыхание Таис. Она пошла следом за мужчинами через небольшой дворик к каменному пилону, возведенному над уходящей в склон холма галереей. Некоторое время они шли молча, осторожно ступая в темноте. Затем Таис услышала, как бородатый поэт спросил делосского философа:

— Надо ли понимать сказанное тобой, что мы, эллины, несмотря на огромные знания и великое искусство, нарочно не стремимся создавать новые орудия и машины, чтобы не расстаться с чувствами Эроса, красоты и поэзии?

— Мне думается, что да, хотя, может быть, мы и не сознаем этого.

— Мудро ли?

— Если весь мир идет к разрыву поэта и философа, чувства и разума, к приятию всеразумного и всемогущего карающего бога, к уходу в полисы, под защиту стен и машин, тогда наш путь приведет к гибели.

— Но будет славная гибель! Нас воспоют в веках!

— Ты прав. Тысячи будущих лет Эллада останется прекрасной грезой для всех чего-нибудь стоящих людей, невзирая на все наши недостатки и ошибки! Мы пришли!

Делосец остановился и обернулся к Таис. Гетера замерла. Философ ободряюще улыбнулся и взял ее за руку, что-то шепнув поэту. Тот исчез в боковом проходе, а философ провел Таис в очень высокое круглое помещение, освещенное дымящимися факелами ароматического дерева. Он взмахнул рукой, и тотчас загрохотали невидимые барабаны. Они били громко, ускоряя темп. Вскоре грохочущие