Сдавайтесь, шериф! (СИ) - Чередий Галина Валентиновна

— Ну, не очень-то она горевала! — Бирн откровенно отгавкивался уже. — Небось давно Катчинсона в запасных держала.

— Ты дурак! Она порядочная девушка и ждала тебя! Это не она тебя бросила! Ты ее, считай, предал!

— Зачем ей бы сдался кале…

— А ты ее спросил нормально? Но нет, ты же у нас гордый! Ты сам все за нее решил! А чего ты хотел от девушки, которой ты в душу плюнул? В маленьком городке ее бросает жених без всяких объяснений. Да она на улице показываться перестала! И после того, что случилось, все равно нашла силы опять к тебе прийти! А ты вместо того, чтобы ухватиться за возможность и хоть что-то наладить, понесся бить ее мужа! Зачем?

— За дело, Перла. Ты всего не знаешь. И я, дурак, не знал. Так что отвали. Оформляй меня, как положено, и давай, домой иди.

— Да я-то оформлю, за это можешь не переживать. Но пока мамита не внесла за тебя залог, посиди-ка один в камере и подумай, с чем ТЕПЕРЬ придется иметь дело Дженни и ее сыну после твоей дебильной выходки!

Перла вихрем вылетела из камеры и шарахнула что есть сил зарешеченной дверью, впрочем, и не подумав запереть ее. Она понеслась прочь из участка, я, само собой, тенью следом. Джейсон явно что-то хотел сказать ей, но проявил завидную сообразительность и, захлопнув рот, убрался с дороги моей сладкой разъяренной фурии. Сахарочек заскочила за руль, но через пару секунд осознала, что ключи по-прежнему у меня, и молча перебралась на пассажирское. Я мешкать не стал, завел двигатель и повез нас домой. Она сидела отвернувшись к окну, вся такая напряженная, что, когда я осторожно положил ладонь на ее колено, подъезжая к дому, меня реально слегка шарахнуло током. Мы в унисон резко вдохнули, пораженные общим разрядом, и это спустило ту самую пружину, что натянулась в моей девочке. Она посмотрела на меня как-то так щемяще, ее губы задрожали, а глаза заблестели от подступивших слез.

— Почему все так, Рауль? — со всхлипом спросила она. — Почему? Они же могли бы… Они были такие… Дышали друг другом, насмотреться, наговориться не могли, слипшиеся, словно сиамские близнецы. Если у них не вышло…

И она разрыдалась горько-горько, потянувшись ко мне беспомощно. Так, что я на мгновенье реально запаниковал. Когда твоя женщина плачет вот так, то ощущение, будто тебе кишки углями кто набил и сердце тянет из груди прямиком сквозь поломанные острыми осколками ребра. И мало этого, так еще и слова ее… Как до моих чуть коротнувших от ее слез мозгов дошло, о чем Перла…

Нет! Нет-нет-нет! Детка, не примеряй чужие ошибки и несчастья на нас! У нас такого не будет! Потому что я никогда не собираюсь отпускать тебя. Да, мне, может, и не прочувствовать по-настоящему то, что творилось на душе у сержанта. Никому не понять, кто сам эту шкуру не примерил. Но все равно. Я эгоист, сахарочек, гадский эгоист. Я бы держался за тебя. Я бы боролся. Нет во мне, выходит, благородства. И я плевал на него. Я. Бы. Держался. За. Тебя.

Я сцеловал соленые ручьи с ее щек. Я забрал Перлу из машины, неся перед собой бережно и нашептывая ей на ухо всякую утешительную фигню. Я усадил ее на тумбу в ванной и принялся неторопливо раздевать, касаясь обнажаемой золотистой кожи губами, но совсем не дразня, не призывая ее желание. Скинул шмотки сам и настроил воду. Завел ее под теплые струи и долго стоял, просто прижавшись к ней, оглаживая плечи и обнимая.

Нам сейчас не нужно жара, истинное тепло в этот момент важнее.

А когда она перестала вздрагивать и всхлипывать, вымыл ее. Неторопливо, обстоятельно следуя линиям покорившего меня роскошного тела. Вылепил, изгладил все изгибы, сверху донизу. Встав на колени, не пропустил ни один аккуратный пальчик на ее ногах. Проследил линии стройных лодыжек и бедер. Терся губами и щеками о ее живот, чутко ловя тот момент, когда ее дыхание начало меняться, а тело стало отпускать окончательно тревожное напряжение. И только когда вытирал уже Перлу, закутав в мягкое полотенце, заговорил.

— У нас будут свои ошибки, сахарочек. Будет всякое. Жизнь, блин, не чертово Рождество с подарками каждый день. Но чего у нас точно не будет, так это долбаных прощаний. Ни по какой, мать его, причине.

— Ерунду говоришь, — улыбнулась Перла в мою грудь, и за это стал горд собой как чокнутый индюк. — Невозможно жить без прощаний. Люди, даже самые влюбленные, бесили бы друг друга, если бы не переводили дух и не прощались хоть ненадолго.

— Мне ли бояться бесить тебя, — фыркнул я, подхватывая ее на руки как был, голышом, и вынося из ванной. — Я в этом преуспеваю с нашей первой встречи. И ничего, гляди, куда это меня привело.

— Куда? — спросила она, откидываясь на кровать, куда я ее положил.

Перла согнула ногу в колене, скидавая полотенце, и отвела ее в сторону, открываясь мне. Ослепляя видом и за один вдох превращая меня из парня с кучей хороших и почти целомудренных намерений в зверски оголодавшего засранца.

— К тебе, детка. — пробормотал, накрыв ее собой. — В тебя. И я тебе сразу сказал, что ты меня черта с два когда-нибудь выгонишь из этого сладкого местечка.

Перла приняла мой вес с тихим благодарным стоном. И когда я попытался приподняться, чтобы не задушить ее, наоборот — обвила руками и сцепила лодыжки на пояснице, искушая меня адски своим влажным жаром, прижавшимся к основанию вмиг загудевшего от напряжения члена.

Мы целовались.

Целовались и целовались.

До головокружения и полного опустошения в разуме. До звона в наливающихся возбуждением телах. До распухших и потрескавшихся губ. Терлись и прижимались, ища еще большего контакта. Я сроду не дурел и не уплывал только с одних поцелуев. Да большинство секса в моей жизни не сравнялось бы и близко с кайфом от этих практически невинных ласк. Мы были голыми, сахарочек была такой мокрой и готовой для меня, что мой ствол весь покрылся ее влагой. Все что нужно — только толкнуться в нее. Но я все тянул, смаковал, не мог наглотаться, упиться достаточно этим моментом. Не страсти еще, пока только нежности. Она просачивалась, прорастала внутрь меня нерушимыми нитями. Вот оно. То, что ценнее бешеной страсти и взрывных оргазмов. Чувство, от которого адски болит и разрывается от трепета в груди. Когда хочется вжать эту женщину в себя и самому войти в нее и так и оставить все. Навсегда.

— Детка…Да? — прохрипел я, пряча морду с потекшими вдруг глазами в ее волосах.

— Да… пожалуйста… — простонала она, уже потеряв себя в желании.

Чуть отступить и наконец скользнуть в обжигающую тесноту, сжав зубы, чтобы не зареветь от облегчения. Еще не оргазм. Но облегчение от того, что я дома.

— Да… малыш… да… — Перла металась подо мной, хватаясь так, словно я единственное, что ее держит на земле. И я сорвался, замолотил бедрами, давясь раскаленным между нами воздухом.

— Отпускай себя, детка… отпускай… — прорычал, зажмуривая глаза до ослепляющего полыхания под веками, силясь придержать оргазм, что огненным разрушительным шаром катился уже вовсю по моему позвоночнику вниз.

И моя девочка сорвалась, задрожала, стискивая меня руками и ногами снаружи и рвано сжимая внутри, и столкнула, утащила с собой в чистый кайф. Я кончал так, что казалось — сдохну и во мне не останется ни капли жидкости после этого. И эти электрические волны все не хотели утихать. Излившись до капли, я все толкался и толкался в нее, собирая пересохшими губами соленую испарину и слезы наслаждения с любимого лица.

Глава 24

В зыбком предрассветном сумраке профиль моего любовника казался суровым и даже хмурым. А еще сосредоточенным. Как будто крепкое удержание меня в его захвате было настолько важным делом, что даже во сне он контролировал это самое удержание: правой рукой тесно прижимая к горяченной груди, в которой мерно бухало сердце, подбородком упираясь в мое плечо и для верности положив сверху на мое бедро мощную нижнюю конечность. Эдакий большой ребенок, уснувший в обнимку с любимым плюшевым мишкой. И попробуй кто отбери.

Чувствуя себя тем самым ужом-неудачником, что не вывернулся с раскаленной сковородки с первой попытки, я начала аккуратно вывинчиваться из собственнических объятий, но добилась лишь недоумевающего и хриплого со сна: