Убить миротворца - Дмитрий Володихин

То ли дело его простоватая халупа!

Понимающий человек, посетив жилище обожаемой, сделал бы для себя вывод: здесь живет очень прогрессивная, общественно активная, деловая женщина. И не ошибся бы ни в чем, кроме последнего пункта. Дмитрий знал Пряхину давно. Она вот уже три года как работает водителем монорельса. А до того работала помощником водителя монорельса. А еще раньше — учеником водителя монорельса. У нее отродясь не водилось инфоскона, на котором можно было запустить плату информпрограммы. Вместо него Пряхина купила себе простенький С-транслятор, до того простенький, что не ловил он ничего, кроме федеральных новостей. Зато фальшь-дизайн у этой незамысловатой коробки был совершенно как у инфоскона новейшей модели, и за время их с Мэри он знакомства несколько раз менялся, превращая С-транслятор во все более новую вещь. А смена фальшь-дизайна сама по себе стоит не меньше сотни.

Тем не менее, вокруг Мэри всегда чувствовалась аура энергетического старшинства. Пряхина вся была непобедимо устремлена куда-то вверх и вперед. Она словно готовилась к какому-то роковому рывку, и роковой рывок, хотя и передвигался год за годом из сегодняшнего дня в завтрашний, но до сих пор никем отменен не был. Лидерскую программу как будто зарядили в Мэри с самого детства. На что мог рассчитывать Сомов, связавшись с таким человеком? На умное снисхождение к его слабостям.

Время от времени обожаемая сообщала Дмитрию, что ею наконец-то заинтересовалась ведущая консорция дистрикта. Открываются серьезные перспективы. Продолжения это не имело и, по всей вероятности, интерес консортиров никак не отливался в ощутимую материальность. Однако в их паре установилась четкая иерархия: сегодня Мэри чуть-чуть ниже, но завтра будет намного выше обожаемого. Поэтому следует репетировать их будущие отношения каждый день. Как? Да очень просто. Глядя снизу вверх.

Грядущего возвышения Пряхиной Дмитрий опасался всерьез. Более того, Дмитрий искренне верил в возможность возвышения Пряхиной. Обожаемая — пробивной человек, а таким и солнце светит ласковее… Разумеется, он никогда по-настоящему не забывал, кто из них на самом деле добился большего. Но как-то, совершенно непонятным образом, вышло, что играть ему приходилось по правилам Мэри, и Сомов давным-давно ощущал себя положенным на лопатки.

…Мэри вылезла из контейнера, передала ему душ и принялась вытираться. Рядом, на откидном крючке, покачивались ее трусики, посверкивающие непримиримой сталью. Стиль индастриал-эгэйн, старая любовь Пряхиной, предписывал нижнему белью металлоидные колеры. От него же — серьга в ухе, по словам обожаемой, имитирующая древний прибор «висячий замок». От него же и татуировка на правом плече Мэри: какой-то архаичный инструмент совершенно непонятного назначения. Она выбрала именно эту татушку в альбоме у таких-дел-мастера за ее стильную угловатую экзотику. Под картинкой стояли пояснения на английском и русском языках: «monkey-wrench/разводной ключ». Ни того, ни другого слова Мэри не знала, да и самому мастеру оставалось лишь развести руками после тщетных попыток найти словесный эквивалент на женевском эсперанто. Стиль индастриал-эгэйн Пряхина, по ее словам, выбрала еще в школе, и тогда же поселила на своей коже таинственный «разводной ключ». Теперь, наверное жалеет: проще было бы сделать простую кожную накладку… Но никогда не признается в своих сожалениях.

Теперь он оглаживал свое тело, смывая чистящий и ароматизирующий химикат. Обожаемая замедлила движения и поглядывала на Сомова с нескрываемым интересом. Зрачки ее совершили несколько челночных рейсов вниз-вверх, потом остановились примерно посередине. Где-то Дмитрий вычитал выражение «глаза затуманились»; понятно, никакого тумана в помине нет, сколько ни всматривайся. Но, кажется, изменяется в такие моменты сама консистенция глаз, их, что ли, химия, состав жидкости или разум ведает еще какая анатомофизиология… Одним словом, Пряхина пялилась на него, как лунное лицо пялится на города и людей в новолуние. А именно, с нещадным любопытством. Словно всего пять секунд назад обнаружила в своем санблоке наличие обнаженного… экземпляра. Вытянула руку и прикоснулась кончиками пальцев к его бедру.

— Димочка, ты не знаешь, почему я до сих пор трачу на тебя свое драгоценное время? Ты ведь, прости за откровение, не красавец…

В первый раз, услышав такое, он одеревенел и выдал… мм… какую-то соответствующую гадость. Не понимал еще… Естественно, все сорвалось. Теперь, наученный долгим опытом, он ответил, как ей и нужно:

— Пожалуй, нам пора уложить твое имущество в постель и раздвинуть ему ноги.

— Какая самоуверенность! Чем ты, собственно, заслужил?

Обожаемая похлопала его по бедру, как хлопают лошадь по крупу. Лошадь и процесс хлопанья Сомов видел в игровых информпрограммах о древних временах.

— Это не я заслужил, это ты снизошла до… о!

Ладонь-лопата ухватила плоть у него на боку и немилосердно сжала ее.

— Что — о? Где — о? Какое еще — о? А?

Пальцы обожаемой поползли ниже…

Сомов наклонился вперед и прижал голову Мэри к своей груди. Пряхина моментально оттолкнула его. Сорвала полотенце и бросила в лицо.

— Оботрись сначала, простофиля! Сухой мокрого не разумеет. А я, как ты понимаешь, пошла.

Дверь — хлоп!

Надо ли комментировать с какой скоростью Сомов сделал себя сухим?

…Мэри в самом начале обнимала его с яростью и жаждой обладания. Совсем недолго — лишь несколько мгновений, но вкладывала в объятие всю силу. Ей как будто требовалось подтвердить для самой себя: да, сейчас рядом лежит мое имущество, качественное, полезное, горячее имущество, а не что-нибудь иное. Впрочем, он не возражал. Это было приятно.

Потом обожаемая всегда отталкивала его и откидывалась на подушки, закрыв глаза. Сейчас — как и всегда. Сомов давным-давно научился воспринимать это ее движение как приказ: «Работай!». Сначала не понимал. Пытался получить удовольствие одновременно с ней. Постепенно, путем проб и ошибок, дошел до ясного понимания — так нельзя. Мэри отродясь не бывала горяча. Ее желание требуется ловить и хорошенько «оформлять», иначе оно будет безвозвратно потеряно. Так тоже случалось… Она не лгала, не кокетничала и не капризничала, что пожалуй, стало самым большим откровением для Сомова. Оказывается, в постели она не умеет лгать, кокетничать и капризничать! В постели она уязвима и беззащитна. Обожаемая действительно нуждается в очень долгой, терпеливой и… как бы получше выразиться? наверное, технологичной «доводке». Все иные модели получения удовольствия от секса удавались один раз на двадцать.

Сомов честно и с немалым наслаждением уподоблялся каком-нибудь настырному геологу. Где эта проклятая жила! Здесь? Нет. Здесь? Нет. Может быть, здесь? Да, кажется… ээ… да-да-да-да… ой! под землю ушла, мерзавка. Еще разочек, левее… еще левее… Есть! Она, родимая!

И Мэри вздрагивала, закусывала губу, хватала его за плечи, показывая: точно, она! Давай, Димочка, давай, рыбка!

Она никогда не кричала, не стонала, не шипела и не ойкала в постели. А когда очень хотела сделать что-либо подобное, кусала себе губы и все-таки удерживалась. Пряхина не любила показывать, будто она получает от него хоть самую малость. «Секс для здоровья, милый, больше ничего у нас нет». Сомов знал: правды тут меньше половины, но ему удобнее было подыграть, а не устраивать дискуссию. Он сам никогда не испытывал желания пошуметь, занимаясь любовью. Ни единого раза. Дмитрию не требовалось питаться собственными губами… Напротив, иногда, собираясь сделать приятное обожаемой, он занимался добросовестной имитацией: тоненько постанывал или усердно сопел. Ей нравилось. Конечно. И не могло не понравиться. Обожаемая так хотела, чтобы он тоже терял над собой контроль и расстегивал ремешки лат… А Сомову нетрудно было сделать вид, словно так оно и есть. Сегодня он тоже подарил ей, кажется, весьма эффектное ритмичное оханье.

— Сейчас! — шепнула она.

И Сомов соединился с обожаемой.

Невозможно угадать момент, слиться в одно до самого конца и завершить композицию дуэтом. У них с Мэри, во всяком случае, ни разу не получалось. С другими женщинами — сколько угодно. А вот Пряхину требовалось обязательно пропустить вперед…

На несколько секунд Мэри забывает все на свете. На несколько секунд она как маленький зверек, выглянувший из норы и почувствовавший великолепие мира. На несколько секунд она оставляет все свои защитные сооружения ради мимолетного счастья. Младенец в такие моменты защищеннее, чем она.

Именно ради таких моментов Сомов не оставляет Мэри, терпит ее капризы, принимает ее правила игры. Потому что эта сильная и красивая женщина оказывается его имуществом. Его вещью, его рабой, его инструментом… неважно. Чувство обладания играло в нем самыми разными оттенками и всегда бывало необыкновенно сильным. Только оно и стоило такой возни. Зато оно ее точно стоило…