Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века - Антон Нестеров

В портрете сэра Генри Ли в полной мере проявилась его склонность к аллегоричности, сплетению воедино многих символических смыслов, некоторой умозрительной изощренности. Именно этому свойству он был обязан своей придворной карьерой, и именно оно сделало сэра Генри одним из «архитекторов» елизаветинской эпохи. В какой-то мере он создал для нее «язык», сформировав то «силовое поле», которое породило «рыцарскую мифологию» елизаветинского царствования. Дело в том, что с 1575 года сэр Генри выступал в роли распорядителя ежегодных турниров, проводившихся 17 ноября, в День восшествия королевы Елизаветы на престол. Этим назначением Генри Ли был обязан тому, что королеве чрезвычайно понравился «спектакль», поставленный им для нее летом 1575 года в Вудстокском замке.

Одним из инструментов елизаветинской пропаганды были поездки по стране, когда королева покидала свой двор и в качестве гостьи являлась ко дворам вельмож, а те принимали ее как владельцы данных земель, которые в итоге и образуют страну. Принимающие дворяне старались всячески развлечь королеву, устраивая в ее честь пышные праздники, театральные постановки и т. п.

Во время летней поездки 1575 года Елизавета в сопровождении свиты и двух французских послов – оставляющего свой пост Бертрана де Салиньяка де ла Монте-Фенелона и приехавшего ему на смену Мишеля де Кастельно – посетила сперва графа Лестера в поместье Кеннилворт,[346] а потом отправилась в Вудсток. Как раз в этом году Генри Ли был назначен хранителем Королевских охотничьих угодий в Вудстоке. Перед ним стояла весьма нелегкая задача: организовать увеселение, которым бы осталась довольна и королева, и представители Франции, ведущие переговоры о браке Елизаветы с графом Алансоном. Причем ему приходилось делать это после пышных празднеств, устроенных графом Лестером несколькими днями раньше в Кенилворте, где королеву развлекали действом, в котором участвовали Озерные девы, сивиллы и т. п., а само зрелище оставляло привкус расхожей университетской премудрости… и провинциализма, особенно – на французский вкус.[347]

Генри Ли создал совершенно иную модель, которая на долгие годы стала своеобразной парадигмой для придворных зрелищ. Ли ставит своего рода спектакль – довольно прозрачную рыцарскую аллегорию, за которой просвечивает актуальная политическая ситуация – переговоры о браке Елизаветы с Алансоном и известные всем давешние притязания графа Лестера на руку королевы. Сэру Генри удается представить эту коллизию в весьма благоприятном свете, сведя роль Роберта Дадли, графа Лестера, к преданному служению рыцаря прекрасной даме, изначально сознающего ее недосягаемость. Спектакль искусно вовлекал в свою орбиту и присутствующих, смещая границы между миром воображаемого и реальностью, за счет чего зрители чувствовали свою глубочайшую причастность рыцарским добродетелям, положенным в основу «игры».

Оценившая постановку королева назначала Генри Ли распорядителем ежегодных королевских турниров. Уильям Сигар в опубликованном им на излете елизаветинского царствования труде «Достославные деяния, военные и гражданские» (1602) писал, что «в память о 17 ноября устраивались ежегодные ристалища, начало же им было положено достопочтенным и славным сэром Генри Ли, который их оформлял <…> добровольно возложив на себя обязанность <…> покуда жива государыня, являться на ристалище вооруженным».[348] Турниры эти были пышными, исполненными театральности зрелищами.[349] Как писал Фрэнсис Бэкон в рассуждении, получившем название «О разыгрывании масок и триумфальных процессиях», «что до поединков, турниров и ристалищ, то блеск их по большей части состоит в выездах, когда сражающиеся выходят на поле боя; особенно, когда колесницы их влекомы странными созданиями: львами, медведями, верблюдами и т. п.; в девизах, что возглашают они, выходя на бой, и в великолепии их доспехов и коней».[350]

До нас дошло довольно подробное описание турнира 1584 года, сделанное немецким путешественником Люпольдом фон Виделем: «Около полудня королева и дамы свиты расположились у окна длинного покоя около дворца Уайтхолл, подле Вестминстера. Окно это выходило на ристалище, где должен был проходить турнир. Из залы вниз вела широкая лестница, и вокруг ристалища были места для публики, разгороженные барьерами, так что каждый, уплатив 12 монет, мог стоять там и смотреть. И покуда длился турнир, все, кто желал сразиться, выезжали на арену попарно, притом во время выезда трубили трубы и играли другие музыкальные инструменты. Сражающихся сопровождали слуги в разноцветных одеяниях, однако они не выходили на арену, а ждали по обе ее стороны. Иные из слуг были наряжены наподобие дикарей, или же ирландцев, волосы их были распущены до пояса, как у женщин, у иных были лошади, убранные таким образом, что походили на слонов, иные повозки влекли люди, а иные, казалось, двигались сами; и каждая процессия в этом выезде выглядела одна необычнее другой. Некоторым из благородных мужей сразу подводили их коней, и они пересаживались из повозки прямо в седло, уже одетые в доспех <…> Когда каждый из этих благородных мужей со слугами достигал ристалища, в седле или в повозке, он спешивался и, стоя у подножия лестницы, ведущей к королеве, а кто-то из сопровождающих его в пышном облачении, хитроумно изукрашенном, всходил по лестнице и обращался к государыне с изящно сочиненными стихами или забавной речью, заставляя Ее Величество и дам свиты смеяться. Окончив же речь, он от имени своего господина подносил королеве дорогой подарок <…> Затем же рыцари, разделенные барьером, попарно пускали коней в галоп и скрещивали копья <…> И празднество это длилось до пяти часов пополудни…».[351]

Судейство на рыцарском турнире. Из набросков, выполненных для трактата ГенриЛи о проведении рыцарских турниров. College of Arms MS. М6

Режиссура такого действа требовала немалых сил и фантазии и лежала на Генри Ли. Он, подобно Дон Кихоту (до выхода романа Сервантеса оставалось около тридцати лет), тщательнейшим образом проштудировал рыцарские романы, описания пеших и конных боев и турниров, написал целый трактат о том, как следует проводить турнир и по каким правилам, который и лег в основу празднества в честь Дня восшествия на престол. Он же сочинял для многих участников речи, произносимые ими перед королевой.[352] Кроме того, на Генри лежали еще и обязанности Королевского чемпиона – рыцаря, выезжающего на поле боя во славу королевы.[353]

Строй чувств и воображения той эпохи во многом был сформирован именно этими турнирами с их блеском, стремлением участников «явиться во всей красе», которая обретала форму сложной символической саморепрезентации, многослойной игры со смыслами. Так, в поэме «Полигимния» Джорджа Пила, посвященной турниру 1590 г., описывается выезд на ристалище графа Эссекса:

…в иссиня-черном,Будучи влеком угольно-черными конямиВ колеснице, которая была эмблемой скорби,Ей управляло сумрачное Время, горько рыдая…Юный Эссекс, триждославный, цвет рыцарства,В мощном доспехе – траурного цвета,С черным плюмажем, крылу ворона под стать,И на доспехе черном играл свет,Как на волнах тенистого потока;И черны были копия его – так черны, как черны

Древки знамен, несомых плакальщиками на похоронах,И свита вся была одета в траур;Оплакивал же граф того, кто былСладчайшим Сидни, пастухом в лугах зеленых,Ученейшим из рыцарей, и чьим наследникомВ любви и в ратном деле стал граф Эссекс…[354]

Особое значение придавалось импрессе – щиту с росписью девизов, с которыми рыцарь выезжал на ристалище. Уильям Кэмден, знаток древностей и старинных обычаев, присутствовавший на турнирах в качестве герольда, писал: «Impressa (как называют сие итальянцы) – девиз, соединивший в себе изображение и Motto, то есть Слово; девиз этот явлен человеком благородным и ученым и призван выразить глубокую мысль, облеченную в причудливый образ, как то делает эмблема <…> помогая нам постигать смыслы глубинные. Для Импрессы необходимо <…> чтобы изображение, которое подобно телу, соответствовало Motto – душе, тело животворящей. Тело должно быть исполнено красоты, а слово, дающее ему жизнь, произнесено на иностранном языке и исполнено мудрости, и притом – быть кратким и соответствовать образу, не слишком темным, не слишком очевидным и взывать к нашему пониманию, выражено же может быть полустишием или частью стиха».[355]

Своей импрессой для турнира 1590 г. Эссекс избрал латинский стих: «Par nulla figura dolori» («Нет образа, [чтобы] выразить скорбь»).[356] Импресса эта сохранена для нас в книге эмблем Генри Пичама «Британская Минерва» и сопровождается стихотворным текстом: