Наследство рода Болейн - Филиппа Грегори

У меня кружится голова, как часто бывает при разговорах с герцогом.

— Милорд, вы считаете, что король готов к союзу с Францией и дружба с братом королевы Анны ему ни к чему?

— Совершенно верно. Более того, дружба с Клеве становится помехой. Если Франция с Испанией на нас войной не идут, нам не следует слишком уж завязываться с этими протестантами из Клеве. Лучше войти в союз с Францией, а то и Испанией, быть с теми, кто играет по-крупному. Может, даже с Папой помириться. С Божьей помощью добиться прощения, восстановить старую веру и привести английскую церковь снова в лоно папства. Все возможно, когда имеешь дело с королем Генрихом. Во всем Тайном совете только одному человеку все еще кажется, что герцог Вильгельм Клеве нам совершенно необходим, так и тот человек падет с минуты на минуту.

— Томас Кромвель скоро падет? — Я едва перевожу дыхание.

— Самая важная дипломатическая миссия — прощупать почву во Франции — отдана мне, а не Томасу Кромвелю. Король со мной, а не с Кромвелем делится опасениями, что церковные реформы зашли слишком далеко. Кромвель предложил союз с Клеве. Кромвель устроил брак с невестой из Клеве, был главным посредником. Теперь выходит, что и союз ни к чему, и брак до конца не доведен. Королю клевская кобылка по вкусу не пришлась. Ergo (что, моя дорогая леди Рочфорд, означает «следовательно»), ergo от кобылки неплохо бы избавиться, а вместе с ней и от брака, союза и самого посредника, Томаса Кромвеля.

— И вы станете главным советником короля?

— Все возможно.

— И вы ему посоветуете вступить в союз с Францией?

— Если есть на то Божья воля.

— Говоря о Боге, он и с церковью помирится?

— С Римско-католической церковью, — поправляет он меня. — Если будет на то Божья воля, она снова к нам вернется. Я уже давно только об этом и мечтаю, а со мной вместе — половина страны.

— Значит, лютеранская принцесса нам больше не понадобится?

— Именно так. Она стоит у меня поперек дороги.

— Вам нужна другая претендентка?

Он ласково улыбается.

— Все может быть, все может быть. А вдруг король уже сам выбрал себе подходящую? Он уже кое на кого облизывается, а там, глядишь, ему в голову придет, что это не такая плохая идея.

— Малютка Китти Говард?

Он снова растягивает губы в усмешке.

— А что ждет королеву Анну? — Вопрос мой звучит слишком резко.

Долгое молчание.

— Почем мне знать? Может, согласится на развод, а может, придется ей умереть. Все, что мне известно, — она стоит у меня поперек дороги и лучше бы ей убраться.

— У нее здесь ни друзей, ни наперсников, — нерешительно начинаю я. — Большинство ее соотечественников отправились домой. От братца и матери совета и поддержки ждать не приходится. Ее жизнь в опасности?

— Только если она виновна в государственной измене… — Герцог пожимает плечами.

— О какой измене может идти речь? Она и по-английски толком не говорит, и не знает никого, кроме тех, кого мы к ней приставили. С чего бы ей плести заговоры против короля?

— Про это пока еще ничего не известно. Если понадобится, в один прекрасный день спрошу вас, получится ли из нее изменница. Тогда уж придется предстать перед судом и дать против нее показания.

— Ни за что, — в ужасе шепчу я.

— Разок уже пришлось, — отвечает он насмешливо.

— Ни за что.

ЕКАТЕРИНА

Дворец Уайтхолл, февраль 1540 года

Королева садит перед посеребренным зеркалом, я расчесываю ей волосы. Смотрит на свое отражение, но ничего не видит, глаза совершенно пустые. Ничего себе! Такое замечательное зеркало, отражение четкое, а она даже не смотрит. Да я полжизни провела, стараясь разглядеть себя в серебряных подносах, в осколках стекла, а в Хоршеме — даже в колодце. А она сидит перед великолепным зеркалом, и хоть бы что. Странная она все-таки. Я даже рукав платья с удовольствием рассматриваю, потом слегка наклоняю голову — вот уже видно лицо, поворачиваюсь в одну сторону, в другую — на щеки падает луч света. Улыбаюсь, удивленно поднимаю брови.

Она смотрит на меня. Смущенно хихикаю, она улыбается.

— Ты красивая девушка, Екатерина Говард.

Хлопаю ресницами, глядя на наши отражения.

— Благодарю вас.

— А я нет.

Ужасно — она плохо говорит по-английски, поэтому говорит напрямик, не знаешь, как и отвечать. Конечно, ей до меня далеко, но у нее чудесные длинные волосы, густые, блестящие, лицо милое, кожа чистая, очень красивые глаза. А со мной при дворе вообще мало кто сравнится.

Обаяния ей недостает, слишком уж чопорная. Танцевать не может, петь не может, болтать и то не может. Мы учим ее играть в карты, она понятия о картах не имела, как и о многом другом — о музыке, о танцах, о пении. Она ужасно скучная. А у нас при дворе унылая добродетель не в чести.

— У вас волосы красивые, — отвечаю беспомощно.

Она показывает на свой немецкий чепец, лежащий на столике перед ней, огромный, тяжелый.

— Нехороший.

— Очень плохой. — Я с ней совершенно согласна. — Примерьте мой.

Забавно, начинаешь говорить с ней на таком же ломаном английском. Я даже с девочками теперь так говорю. «Спать сейчас!» — сказала я как-то в темноте спальни, и как же мы хохотали!

Ей нравится мое предложение.

— Твой чепец? Да.

Откалываю булавки, снимаю чепец. Украдкой бросаю взгляд в зеркало — волосы в беспорядке, это напоминает мне Фрэнсиса Дирэма — он любил снять с меня чепец и зарыться лицом в распущенные волосы. Первый раз в жизни вижу себя в таком хорошем зеркале. Невозможно винить короля за то, что я ему нравлюсь, и Джона Бресби, и нового пажа лорда Сеймура. Да и Томас Калпепер не мог отвести от меня глаз вчера за обедом. При дворе я необыкновенно похорошела и с каждым днем становлюсь все лучше и лучше.

Протягиваю королеве чепец, потом подбираю ей сзади волосы, чтобы удобнее было надевать. Так гораздо лучше, даже она это видит. Без тяжелой квадратной рамки, словно крышу на лоб нахлобучили, лицо становится круглее и милее.

Зачем же она надвигает мой изящный чепец на лоб до самых бровей? На турнире она так надевала французский чепец. Просто смешно. Не могу сдержать недовольство, сдвигаю чепец на затылок и выпускаю несколько прядей волос — просто чтобы показать, какие они густые и блестящие.

К сожалению, она сдвигает чепец обратно на лоб, убирает волосы.

— Так лучше.

— Не лучше! Не лучше! Надо сдвинуть на затылок! — Я почти кричу.

Ей смешно.

— Слишком по-французски.

Это сразу же заставляет меня замолчать. Она права. Английская королева не смеет выглядеть слишком по-французски. Все французское — синоним нескромности и безнравственности. Моя кузина, королева Анна Болейн, истинная француженка по духу, воспитывалась во Франции, привезла оттуда моду на французские чепцы и сняла свой чепец, только положив голову на плаху. Королева Джейн, само воплощение скромности, носила только английские чепцы — жуткие, очень похожие на немецкие, только чуть-чуть полегче и не такие квадратные. Большинство дам надевают их и сейчас. Только не я! Я следую французской моде и сдвигаю чепец как можно дальше на затылок. Мне это идет, да и королеве тоже.