Путь к рассвету - Питер Дэвид

— Рыжеволосый центаврианин? Но тогда причем здесь этот Нарн…

— У этого Нарна есть имя, Дурла, — вмешался я в разговор, и мой голос прозвучал гораздо спокойнее, чем можно было ожидать, учитывая бушевавшие внутри меня страсти. — Ты, очевидно, обязан ему своей жизнью, и потому мог бы, по крайней мере, оказать ему честь, называя его по имени.

Дурла явно готов был оспорить мое мнение, но, видимо, решил, что дело того не стоит.

— И как же… Гражданин Г’Кар… оказался замешан в этом? И откуда он взялся?

— Он… и был тем центаврианином. Похоже, это некая голографическая маскировка. Какое бы устройство ни создавало ее, но во время драки оно сломалось, и наваждение исчезло.

Глаза Дурлы округлились.

— «Сеть хамелеона», — прошептал он. — Они же под запретом!

— Арестуйте меня, — предложил Г’Кар.

Дурла медленно поднялся со стула. Он весь дрожал от едва сдерживаемой ярости.

— О, я вас не просто арестую! Я прикажу немедленно казнить вас за… За…

— За спасение вашей жизни? — с издевательским спокойствием услужливо подсказал Г’Кар. Я не был удивлен. После всего того, что Г’Кар вытерпел в своей жизни, требовалось нечто гораздо большее, чем ярость центаврианского политикана — пусть даже и занимающего весьма высокий пост — чтобы смутить его. — Возможно, казнь — это не столь уж ужасная судьба, — философически продолжил Г’Кар. — А вот тот факт, что мне пришлось столько времени провозиться с этим типом, прежде чем я смог обезоружить его, — Г’Кар кивком указал на Исона, — вот это действительно огорчает. Я могу лишь отнести это на отрицательные последствия постоянного использования «сети хамелеона». А впрочем, не стоит беспокоиться. Дайте мне время придти в себя, и я уверен, что сумею справиться с любым из присутствующих в этой комнате, если меня принудят к этому.

— Я прикажу казнить вас, — сказал Дурла, сумев вернуть себе самообладание, — за нарушение границ Примы Центавра. Инопланетникам запрещено здесь появляться… или ты забыл об этом?

— Совершенно забыл, — ответил Г’Кар. — Я носил эту маскировку лишь потому, что мне всегда хотелось иметь волосы. Длинные волосы.

Великий Создатель, как я скучал по нему.

— Ты носил маскировку, чтобы шпионить за нами! Ты нарушитель и шпион! За одно это ты должен поплатиться своей жизнью.

— Но не только это, Дурла, — сказал я, поднимаясь с места. Мои ноги пока еще с некоторой неуверенностью поддерживали мое тело, и потребовалось определенное время, чтобы мне удалось совершить такое простое действие, как подъем со стула. — Следует уравновесить его вину тем долгом, который теперь возник перед ним у тебя… и у меня. Возможно, в намерения Исона входило лишь воздать должное тебе, но ведь и я мог бы столь же легко погибнуть заодно с основной мишенью. Так, Исон?

Исон с презрением посмотрел на меня.

— Дурла жаждет власти. Со стороны Домов к нему не может быть иных чувств, кроме презрения. Он пытается властвовать, не считаясь с традициями Примы Центавра. Но ты… ты гораздо хуже. Потому что ничто не может быть хуже, чем слабый император.

Я медленно кивнул.

А затем, одним движением выхватил церемониальный меч, который висел в ножнах на поясе у Генерала Рийса. Меня всегда восхищал свистящий звук, с которым клинок выскальзывает из ножен. Презрительное выражение так и оставалось на лице Исона, когда я повернулся и взмахнул своей рукой настолько быстро, насколько был в состоянии. Клинок и в самом деле оказался таким острым, как и можно было понять по звуку, который он издал, покидая ножны. И меня порадовало, что в руке моей еще сохранилось немало силы. Презрительная усмешка Исона застыла теперь навсегда, поскольку голова его соскользнула с плеч и ударилась об пол.

Никто не произнес ни слова.

Я направил меч на Г’Кара. Его единственный глаз сверкнул на меня.

— Ты еще не строил никаких планов насчет сегодняшнего обеда? — спросил я.

Глава 8

Дэвид Шеридан видел Глаз, воззрившийся на него, и теперь это казалось гораздо менее страшным, чем когда Глаз появился впервые.

Он все еще в мельчайших деталях помнил, как впервые заметил его. Ему только что исполнилось двенадцать, и он заснул после долгого дня, заполненного празднованием. Во сне он бежал, просто бежал, по огромной Минбарской равнине. Он бежал вовсе не от страха и не потому, что его преследовали. Он бежал просто потому, что было очень весело бежать, чувствовать, как энергия юности струится по телу, наполняя его словно из какого-то неиссякаемого источника, который даст ему силы пробежать через всю Вселенную.

Наконец, он остановился. Не потому, что запыхался и ему требовалось перевести дыхание, но просто потому, что он вдруг понял — надо остановиться, ведь полагается останавливаться, чтобы перевести дыхание. Впрочем, это все равно был всего лишь сон, а во сне он сам задавал параметры персонажам.

А затем вдруг, без всякой видимой для него причины, мир начал меркнуть. Словно внезапно и необъяснимо возникло полное солнечное затмение. Дэвид поднял взгляд на Минбарское солнце, которое дарило ему тепло и уют всегда, сколько он мог помнить.

А солнце в свою очередь взглянуло на него. На месте солнца в небе был огромный одинокий Глаз, и этот Глаз молча смотрел на него.

Дэвид, парализованный ужасом, уставился на Глаз. Глаз моргнул раз, другой, а потом вдруг заговорил.

— Привет, младшее солнышко, — сказал Глаз, явно обращаясь к нему.

Вопль ужаса, начавшись во сне, завершился в реальности, когда Дэвид, пробудившись, рывком сел на кровати. К несчастью, минбарские кровати представляли собой наклонные плоскости[15], и в результате Дэвид упал вперед себя, и ударился об пол. Он лежал там, задыхаясь, прижавшись к прохладным плиткам пола, обливаясь холодным потом и со страхом озираясь по сторонам, опасаясь увидеть наяву тот Глаз, который явился ему во сне. Хотя Дэвид и понимал, что это невозможно, но все же на всякий случай, поднявшись на ноги, подбежал к окну и посмотрел на луну. Луна была луной, и не собиралась глядеть на него страшным Глазом.

Однако спать он больше так и не пошел. Он остался неподвижно стоять у окна, с нетерпением ожидая, когда же взойдет солнце, чтобы убедиться, что солнце тоже осталось прежним. К счастью, солнце в то утро не разочаровало его и встало над Минбаром во всей своей красе, смыв своими лучами последние остатки ночного кошмара.