Департамент налоговой полиции - Николай Иванов

Прорабатывая в уме около сорока позиций по нефтяному клубку, полковник лепил уже и определенную форму, затаенно чувствуя под пальцами ее определяющиеся контуры. Теперь почти не оставалось сомнений, что именно «Южный крест» стравил Сибирь и центр, чтобы самому проскочить в образовавшуюся щель. Добился квоты. Ведет двойную бухгалтерию. То, что нефть идет в Африку, а там следует искать политику, это уже не его заботы, хотя распутать этот узелок чисто профессионально тоже бьшо бы интересно.

В поиске новых зацепок он даже послал в Сибирь Тарахтелюка проверить первые контейнеры, прибывшие по бартеру взамен нефти. Костя, обернувшийся довольно-таки быстро, плевался и негодовал:

— Пришел «секонд хенд», то есть «вторые руки», «бывшее в употреблении». Да все эти поношенные вещи скорее всего собрала за два дня какая-нибудь религиозная сердобольная община под эгидой пожертвований несчастным замерзающим детям Сибири, и бартером здесь не пахнет.

— Что таможня? — постарался уйти от эмоций Моржаретов.

— А что таможня? Она почему-то проверила как раз те единственные пять тюков, где были новые вещи — они и достались начальству. Да еще под вспышки фотокамер.

— Цена контейнера?

— Значительно превышает транспортные расходы и совершенно не соответствует цене прибывшего товара.

— Значит, какая-то часть денег уже отмыта, все честь по чести. Только в стране ни нефти, ни налогов, ни товаров. — Тарахтелюк привез грустные сообщения, но они дополняли общую картину, и Моржаретов обязан был допытываться: — Что еще хорошего в Сибири?

— Знаете, Серафим Григорьевич, что удивляет: при кажущемся нормальном ходе производственной деятельности, извините за казенный язык, — полная, абсолютная неплатежеспособность предприятий.

— Не резко ли?

— Буровые нефть качают, труба ее глотает, эшелоны идут — то есть продукция сбывается, она высокорентабельна. Отрасль работает в непрерывном режиме, зарплата у рабочих одна из самых высоких по стране — и при всем при этом отсутствие собственных денег. Живут только на займах и, как правило, иностранных.

— Ты хочешь сказать, что наша нефть стала практически не нашей?

— Я боюсь это говорить, но, видимо, на самом деле так.

— Тогда это национальная финансовая катастрофа.

Тарахтелюк вздохнул и ничего не стал отвечать: что выпускать пар без толку. Тем более, когда посмотрел на многое своими глазами. Ну как объяснить, что при полном отсутствии собственных оборотных средств всякие нефтяные АО ухитряются строить гостиницы в Греции и проводить там совещания руководящих работников. Каким образом берутся якобы под нефть кредиты у государства и тут же выделяются сомнительным лицам под сомнительные операции. Откуда средства на загранкомандировки первых лиц совместно с чадами и домочадцами…

Ох, шальные деньги крутятся вокруг нефти. Ох, шальные…

— И уличить их можно только по документам. А документов пока нет, — пробежав глазами отчет о поездке начальника отдела, озабоченно проговорил Моржаретов. Он словно оправдывался перед подчиненным за то, что они бессильны перед существующими законами. С ними не то что мошенника арестовать, а самим впору не сесть бы за решетку. Всем департаментом.

— На всякий случай узнал, что два человека из администрации региона и два руководителя — от нефтедобытчиков и торговли нефтепродуктами — ровно через неделю едут в Москву на какой-то симпозиум, — выложил последнее сообщение Тарахтелюк.

— Ты считаешь это странным? — насторожился и Моржаретов.

— Не знаю. Но факт есть. Может, попытаться узнать, какие симпозиумы, кто и по какой теме проводит в это время в Москве?

— А тебе не кажется, что это не менее трудно, чем найти иголку в стоге сена? — сразу определил степень сложности начальник управления, тем не менее соглашаясь на предложение. — Но принимается. Я поручу это дело розыскникам, а ты продолжай заниматься чисто анализом. Спасибо за поездку. Отдыхай.

— Так отдыхать или продолжать заниматься своим делом? — впервые перенял манеру начальника Тарахтелюк, попытавшись своей долговязой фигурой даже изобразить знак вопроса.

Моржаретов удивленно посмотрел на него, не зная, погордиться собой или, наоборот, погрустить, что даже Костя под его влиянием меняет какие-то свои привычки. Ни на чем не остановился и пригрозил:

— Иди, а то накажу.

24

Провал операции по добыче «черного списка» будто открыл дверь для неудач, обрушившихся на Бориса Соломатина.

Перенервничав и устав от сочувственных взглядов своих подчиненных, к месту вспомнив, что после войны в Таджикистане еще не держал в руках рюмку за удачное возвращение — впрочем, тут же поправил себя, что поднимал ее у Людмилы, до рта донести только не успел, — собрав все это воедино, Борис плюнул на условности и после службы зашел в «Что делать?».

Ответа, конечно, там не нашел, заказал сто граммов «Богатырской» и отдельно еще бутылку — первый прокол еще более, чем первый успех, надо отметить. Чтобы не повторялся. А заодно и посмотрел место, где они должны были первый раз встретиться с Людмилой-царевной-княгиней-хамелеоном. Все наперекосяк.

Но если бы только наперекосяк. Уже в электричке, по дороге домой, все стало вверх дном.

Он, идиот, еще специально выбрал вагон, в котором горела всего одна лампочка. Не хотелось никого видеть. И именно там его, прикорнувшего, на каком-то перегоне обступили шестеро подвыпивших парней.

Не желая ни с кем иметь дело, а тем более вступать в перепалки и драки, Борис попытался перейти в соседний вагон. Но его неожиданно, без всяких разговоров типа «дай прикурить», сзади ударили бутылкой по голове, сбили с ног. Никогда раньше он не прикидывал, где неудобнее всего драться. Теперь понял сразу — в электричке, где ни рукой не взмахнуть, ни пустить в ход ноги. Тем более, если плывет все перед глазами от удара по голове…

Очнулся глубокой ночью под лавкой. Электричка стояла в тупике, в окна не проглядывалось ни единого огонька, и первое, о чем он подумал, — никуда не бежать и никого не звать. Ныла голова, он чувствовал, что заплыл правый глаз и распухли губы, хотя и не помнил, когда его били по лицу.

Спохватившись, ощупал карманы. Деньги оказались на месте, но зато нигде не попадалась корочка удостоверения. Пошарив рукой вокруг, наткнулся на валявшуюся на полу сумку. Все цело, кроме бутылки водки. Однако запах спиртного вокруг стоял такой устойчивый, что Борис потрогал свою одежду. Так и есть, водку вылили на него самого, когда он был без сознания. Вот сволочье! Но и он тоже, конечно, хорош: позволил кому-то стоять у себя за спиной. Да еще ручки-ножки берег, боялся набить синяки. Посадили ему. На физиономию. Нужно будет видеть, каким он завтра утром явится на службу.

Осторожно прислушиваясь к себе, Борис размялся, прошелся по вагону. Глаза постепенно привыкали к темноте, и уже различались вагоны на соседних путях. Еще раз пошарив по полу в поисках удостоверения, решил идти в последний вагон, чтобы оттуда выбраться на станцию. Электричка шла до Малоярославца, значит, он скорее всего в этом городе. Который час?

Вскинул руку. И новая боль пронзила тело — часов не оказалось тоже. Надиных часов! Это, несомненно, оказалось самой существенной потерей: исчез подарок, что все эти годы связывал его с той, которую любил и любит. А сам побит и запихнут под лавку. Да и вся удачливая на первый взгляд его служба тоже представилась мифом — ведь ни семьи, ни дома, ни теперь уже и армейских погон.

И в этот момент все, что держалось в нем все эти годы под стальным обручем, что сдерживалось и не подпускалось к размышлениям, прорвалось. Захотелось застонать, дать вырваться боли вместе с этим стоном. Слезам дать вырваться, а вместе с ними — и накопленному за все эти годы отчаянию. Ему некому было нести свои печали и радости. Его домом была собственная душа, собеседником — тоже душа, и вот и она переполнилась через край, выплеснулась наружу.

Не о мщении рыдал-думал Соломатин — эти подонки из электрички почему-то даже не вспоминались. Не в них была суть.

О потерянном и не приобретенном взамен думалось в раскалывающей от боли голове. О том, что даже и сейчас некуда и не к кому просто постучаться в дверь. Он никогда не думал, что, кроме свободного рая, одиночество еще несет в себе такую же равную долю ада.

И поняв, что идти все равно некуда, что утра придется дожидаться в любом случае, бросил сумку под голову и лег на лавку. Его дом там, где застала ночь. Утром разберется, что к чему. А скорее всего ни в чем он разбираться не станет. Раз допустил, что его смогли ударить, то теперь и валяйся на лавке с побитой мордой. Наука на будущее.

На удивление, он почти сразу уснул — наверное, сам организм требовал отдыха после ударов по голове. Провалился в манящую темноту, предвкушая, что как раз там, в темноте, может прийти успокоение. А именно его он жаждал больше всего.