Вдова Далила; Ужас - Морис Левель

Его руки стали слишком горячи, глаза сверкали, и Мария больше не смогла сидеть рядом с ним. Она отняла свои руки и встала. Сделав несколько шагов, женщина облокотилась на камин и спросила:

— Разве я когда-нибудь давала вам повод надеяться на взаимность?

— Нет, никогда, — продолжал он, — вы не поощряли меня ни единым взглядом, ни словом… Ах, если бы вы знали, как пуста до сих пор была моя жизнь, если бы знали, в каком обществе я вращался! Если бы вы знали, как тяжело флиртовать и никогда не испытывать истинного чувства. Вы спрашиваете меня, давали ли вы повод рассчитывать на взаимность, я еще раз отвечу: нет, не давали, но это-то больше всего и распаляло меня. Я хотел бороться, хотел победить! И теперь все еще этого хочу!

Хорфди был уже не тем хладнокровным, равнодушным и уравновешенным человеком, каким мы его видели впервые в присутствии следователя. Его волнение, его неподдельное чувство смягчало острые черты его лица и придавало им невыразимую прелесть. Страсть совершенно преобразила его. Он собрался сказать что-то еще, как вдруг доложили о приходе Зига.

Тот с первого взгляда понял, в чем дело. Лоб его нахмурился, лицо чуть заметно побледнело. Но, когда он подошел к Марии, он снова улыбнулся и как ни в чем не бывало спросил, как она себя чувствует, а затем обернулся к Хорфди со словами:

— Итак, вы здесь, а я ждал вас у себя в отеле!

Хорфди повторил то же самое, что сказал Марии, и Зиг остался вполне удовлетворен этим объяснением. Но, когда граф стал говорить о погоде и тому подобных обыденных вещах, Хорфди почувствовал, что не в состоянии дольше переносить его общество и придумал какой-то предлог, чтобы исчезнуть.

— Не забудьте, что мы обедаем вместе, — крикнул ему вдогонку Зиг, — ровно в семь часов мы будем в ресторане «Хиллер».

Прошло несколько минут после ухода Хорфди, а оба собеседника все еще молчали. Зиг, усевшись поодаль, наблюдал за Марией. Казалось, он сделал открытие, глубоко огорчившее его. Он вдруг подошел к ней и резко спросил:

— Ну, и что же?

Она вздрогнула, рассеянно взглянула ему в лицо и ответила:

— Простите, господин Зиг, я совершенно забыла о вашем присутствии.

— Я заметил это, — сказал тот с нескрываемой горечью, — я вообще для вас не существую с тех пор, как вы сами взялись за дело… Имел ли этот разговор хоть какие-нибудь результаты?

— Нет, — ответила женщина.

— В таком случае нам остается только начать сначала.

— Нет, — повторила она.

Удивленный этим ответом, он молча смотрел на нее, как бы ожидая разъяснений. Мария произнесла:

— То, что мы делаем, — это подлость.

— Почему? — хладнокровно спросил Зиг.

— Потому что он любит меня и страдает из-за этого.

— Так, значит, это правда! — воскликнул сыщик, взволнованный не меньше самой Марии. — Он любит вас и сознался в этом?

— Да, только что.

— И вы верите ему?

— Да, верю.

Зиг сложил руки на груди:

— Ну, и в чем же теперь дело?

— Я не имею права так мучить его.

— Значит, вы считаете себя не вправе мучить того, кто убил вашего мужа?

— А вдруг не он убил его?

— Вот как, теперь вы сомневаетесь в этом?

— Да, сомневаюсь, — ответила она, виновато опуская голову, как бы стыдясь собственной слабости, — когда его нет со мной, когда я одна со своими мыслями, он кажется мне виновным и я хочу отомстить, но когда он со мной, меня одолевают сомнения.

Зиг выслушал ее с плотно сжатыми губами, потом сказал:

— Надо положить конец этой неизвестности, так не может больше продолжаться. Он должен раз и навсегда доказать свою невиновность, и тогда я забуду обо всем и вернусь к своим привычным обязанностям. Но если он виновен, как я все еще думаю, тогда он чем-нибудь выдаст себя, и мы покончим с ним.

— А вы нашли средство, которое заставит его выдать себя?

— Вот оно, — ответил Зиг, вынимая из кармана узкий длинный предмет, завернутый в бумагу.

И так как Мария в недоумении смотрела на него, он без всяких отступлений спросил ее:

— Вы помните, каким орудием был убит ваш супруг?

Переменившись в лице, она пробормотала:

— Насколько я помню, это был нож или кинжал.

— Нож, и вы его хорошо знаете, так как он принадлежал убитому.

— И этот нож?.. — спросила она, с ужасом глядя на предмет, который Зиг держал в руке.

— По моей просьбе его отдали мне, вот он.

Мария отступила на несколько шагов и спросила:

— Что вы собираетесь с ним сделать?

— Я просто покажу его Хорфди, и, может быть, от неожиданности он выдаст себя. Вы, вероятно, не захотите присутствовать при этой сцене?

— Напротив, я хочу и буду присутствовать при ней, — ответила она, собрав все свое мужество, — это мой долг.

— Я думаю сегодня же вечером устроить это испытание.

— Хорошо, сегодня вечером, но как вы объясните ему, каким образом этот предмет попал к вам? Показать ему нож — значит выдать себя!

— Это не совсем так, я знаю, что ему сказать. К тому же, если нам удастся этот эксперимент и доказательства его виновности будут налицо, не все ли равно, узнает ли он нас? Но тогда — клянусь вам — тогда он погиб.

Трудно передать, каким тоном произнес Зиг эти слова; в них сквозили злоба, ненависть и страшная боль. Мария так ужаснулась им, что впервые взглянула на Зига не как на простое орудие своей мести, а как на человека, с чувствами которого приходится считаться.

Они простились, условившись встретиться в ресторане «Хиллер» в семь часов. Зиг уже в шесть был там. В ожидании гостей ему нужно было сделать несколько важных приготовлений. По его приказанию на середину стола поставили корзину с цветами, распространявшими дурманящий аромат. Зиг знал, что запах цветов очень сильно действует на нервы. Затем он старательно выбрал вина, заказал двойное количество свеч и настоял на том, чтобы как можно ярче осветить место, где сядет Хорфди.

В семь часов явились Мария и Хорфди и сели за стол. Сначала разговор не вязался, но потом Зиг взял себя в руки и, откинув всякие посторонние мысли, принялся болтать о пустяках с самым непринужденным видом. После вина он стал немного задумчивее, а во время десерта начал рассуждать на нравственные и философские темы. Наконец, Зиг выразил желание присутствовать на каком-либо уголовном процессе и спросил, не будет ли в скором времени разбираться какое-нибудь интересное дело.

— Вы себе представить не можете, — сказал он добродушным голосом, обращаясь к гостям, — как меня интересуют подобные вещи.

Потом он обернулся к Хорфди:

— Знаете, почему вы мне так симпатичны?

— Откровенно говоря, понятия не имею.

— Видите ли, мне ваша фамилия показалась знакомой, к тому же мне легко было ее выговорить, потому что я прочел один уголовный роман, где фигурирует господин Хорфди. О, как интересны были эти мемуары! Эта полиция! Сам процесс! Убийства! Это мой конек! Впрочем, если помните, я с первого дня нашего знакомства просил вас пойти со мной осмотреть тюрьмы, но, так как вы не удовлетворили мою просьбу, я сегодня утром поехал один.

— Куда?

— В полицейский президиум и в тюрьму — я забыл, как она называется, на букву М — Моабит?

— Совершенно верно. И что же вы видели?

— Все, положительно все. Я взял проводника, старика лет шестидесяти с массой орденов на груди. Он показал мне альбом преступников, музей, — все, все. Я так был счастлив, что не хотел расставаться со своим проводником, и благодаря ему даже сделал интересную покупку.

— Покупку?

— Да, прелестную покупку, — повторил Зиг.

— Какая-нибудь украденная драгоценность? — спросил Хорфди, пуская клубы дыма.

— Гораздо лучше! Я не знаю, как он это устроил, но он сказал, что эту вещь вообще нельзя было продавать. Я заплатил ему восемь тысяч марок.

— Это должно быть что-то очень ценное. Может быть, одежда какого-нибудь преступника, в которой он выходил на эшафот?

— Нет, нет, что бы я стал делать с одеждой? Ведь не могу же я носить ее. Англичане не так разборчивы. Они готовы дать пачку банковских билетов за окурок сигары, выкуренной какой-нибудь знаменитой особой. Но я не англичанин! Я люблю соединять приятное с полезным. Посмотрите-ка!

Он быстро протянул Хорфди нож, который все это время держал в руке под столом. Передавая нож, Зиг привстал с места, облокотился о спинку стула и сквозь синие стекла очков наблюдал за своим собеседником, холодный и бесстрастный, в любой момент готовый броситься на свою жертву. Наконец, наконец-то он узнает истину!

Если Хорфди действительно убийца, при виде этого ножа он непременно выдаст себя каким-нибудь жестом или словом. Хорфди сначала колебался, но потом взял нож и, внимательно осмотрев, вернул его Зигу со словами:

— Я, со своей стороны, не советовал бы нам рассчитывать на этот нож как на орудие защиты от нападения, он в очень плохом состоянии.