Взлет Андромеды (СИ) - Савин Владислав

Но черт побери, немчура! Ты бы мог нас хотя бы втемную не грузить?! Все понимаю, что фидаины – но все равно вышло как-то с душком, ну как из-под флага с красным крестом стрелять снайперу.

– На войне, победа лишь важна. Победа спишет все. Война на то война. Эти стихи, какого-то древнего китайского мудреца, прочел мне ваш русский товарищ, кто был в той самой «команде Смоленцева», они же «апостолы». И истолковал – что война это само по себе дело жестокое, грязное и бесчеловечное – а потому, нравственно все, что помогает ей быстрее закончиться, конечно же, победой. Эти бандиты еще долго бы совершали свои подлые вылазки. Теперь мы их изъяли – в тех местах, где вы были раньше, это уже случилось.

На площади – дым коромыслом. Хватают, тащат – кто упирается, тех бьют прикладом, сапогом, и тащат все равно. Женщины, подростки в своих мужей, отцов, братьев вцепляются – их тоже прикладами. Быстро, безотказно – как будто не люди, а машины в мундирах. Или натасканные псы-доберманы, получившие команду «фас». Кстати, овчарки тут тоже наличествуют – причем кажется, что арабы их боятся еще больше, чем солдат.

– Знаете, во что верят эти германские мальчики? – говорит герр майор – они ведь в вермахте не служили. Даже в ПВО, куда в самом конце войны брали пятнадцатилетних. Они все тогда еще были школьниками. По моему убеждению, человек отличается от животного тем, что способен стремиться к Высокой Цели в жизни и создавать новое – результатом которого станут долговременные благоприятные последствия для всего общества, а не только конкретно для него самого. И ради такой Цели – человек готов идти даже на смерть – а животные руководствуются лишь примитивными инстинктами: пожрать, самку, уютное логово – и плевать, что творится вокруг. То есть, человек без Высокой Цели – деградирует до животного.

Когда-то мы верили в «дойче юбер аллес» – да, это было ошибкой, даже преступлением – а по сути, то же «бремя белого человека», превосходство своей расы. Теперь новую Идею – дали вы, советские. Раньше у вас было «нет наций, есть классы», теперь же в ваших университетах учат теорию этногенеза. То есть, признается, что разные нации (или этносы, не в названии дело) могут стоять на разных стадиях общественного развития, то есть не могут быть равны, как ребенок не равен взрослому. Это не нацизм и не расизм – ошибка Гитлера была в том, что он объявил одну нацию высшей по определению. А на самом деле, если коммунизм есть высшая ступень развития общества, то нации, которые в своем развитии к нему ближе, бесспорно выше тех, кому до коммунизма «как до Луны пешком», эти слова тоже вашего, русского товарища. Выходит, что киплинговское «наполовину бесов, наполовину людей» – не ложь.

На площади – крик. Солдат ударил женщину, повисшую на шее у мужа. Мужчина бросился на солдата – очередь в упор, и мертвое тело в пыли.

– Ваш Чехов писал про «выдавливать из себя раба». Точно так же благо – выдавливать беса из тех, кто пока еще не человек, а заготовка. Вам не приходилось у себя в России видеть «остарбайтеров» – я имею в виду те два миллиона турок и арабов, что прислал фюреру Исмет-паша – а вот эти мальчики хорошо их помнят. Ленивых, тупых, вороватых – подлинно бесов а не людей – но после войны в Германии не хватало рабочих рук, приходилось терпеть. Так разве это не великая Идея – не только самим подниматься по лестнице к высшей ее ступени, коммунизму, но и палкой гнать туда тех, кто рад валяться и хрюкать, вместо того чтобы трудом доказывать свое право быть человеком? Если труд сделал человека даже из обезьяны – то тем более способен, из этих…. Ну а кто в процессе подохнет – значит, нечеловеческого в нем было слишком много. Вот во что верят эти мальчики – принимавшие присягу «клянусь вместе с Советской Армией..», и состоящие в германском комсомоле.

А что будет с арестованными? Их расстреляют? Герр майор пожимает плечами.

– Сначала допросят. Тех, кто не представляет оперативный интерес – да. Прочих же… наверное, после тоже. Использование в каких-то долгосрочных играх, и жизнь наградой в конце – требует верности от материала. А «нет более продажного существа, чем средний араб», сказано истинно. И что еще можно сделать с тем, кто с легкостью предаст?

Я хочу видеть того араба со шрамом. Герр майор приказывает – и через минуту фидаина приводят.

– За что ты хотел нас убить? Мы ведь лечили – твоих соплеменников, односельчан, тебя самого?

– Подобно тому, как хозяин ухаживает за скотиной перед убоем. Мы сами хотим быть хозяевами, на своей земле!

– Но ты сам пришел ко мне, хотел лечиться. После того как расшибся, падая с нашей машины.

– Я хозяин, это моя земля. Ты должен был мне помочь, русский доктор. За это – я бы после зарезал тебя быстро и совсем не больно.

– Животное! – заметил герр майор – не знает, что такое благодарность, а уж честь и совесть у него отсутствуют по определению. Вы, русские, склонны искать светлые стороны даже у таких тварей – и в результате же, как у вас говорят, «бисер для свиней»: можно ли ждать разумного, доброго, вечного от тех, кто живет лишь низменными животными инстинктами? В сорок шестом я был в фатерлянде, так сам был свидетелем, и в некотором роде участником одной истории – Мекленбург, ферма, где от этих человекообразных требовали работы, однако они жили лучше и сытней, чем дома, куда их после депортировали; но тогда в Германии не хватало рабочих рук, и приходилось использовать тех, кого еще Исмет-паша прислал фюреру, «два миллиона турецких и арабских рабочих». На той ферме у хозяев была дочка, двенадцати лет – с которой одна из тварей поступила самым непристойным и жестоким образом. Искренне не считая себя виноватым – «жэнщину хочу, панимаэшь?». У них ребенок двенадцати лет – считается уже вполне пригодным для…

Араб выкрикивает что-то злобное. Могу лишь понять «если бы я не был связан», угрозы и брань. Герр майор брезгливо морщится.

– А знаете, камрад – касаемо вот этого существа, будьте судьей. Если пожелаете, мы его отпустим – все равно он долго на свободе и живой не останется. Что решите?

Может ли жить тот, кто отвечает злом на добро? Чем провинились такие, как я – перед этими людьми, готовыми нас убить? Вы его расстреляете?

– Ну, зачем мучеников плодить? Эти дикари верят – что умерший от оружия, попадет в рай с гуриями. А вот повешенный, или… Знаете, камрад, что тогда сделали с тем животным, на ферме в сорок шестом?

Солдаты подводят собак. Немецкие овчарки – размером и статью как волки. Араб бледнеет, орет что-то нечленораздельное, и пытается вырваться – но его держат, заломив руки за спину.

– Хочет, чтобы мы его пристрелили – комментирует герр майор – но не дождется. По их вере, загрызенный или даже укушенный собакой, в рай уже не попадет.

Араба отшвыривают на площадь, и спускают собак. Псы даже не лают – а сразу несутся к указанной жертве, чтобы вцепиться, грызть, убивать.

– Можно было, для интереса, дать этой твари палку или даже штык – говорит герр майор – но жалко собачек: могут пострадать, а чем они виноваты? Нет, не герой – смотрите, даже не попытался сражаться за свою шкуру. Болван, ну разве от овчарок убежишь? Ори, ори, может твой аллах тебя и услышит. Ну вот и все – наказание свершилось. И заметьте выучку наших песиков: бойцы, но не людоеды, мертвый враг для них более неинтересен. Геноссе, вы считаете это излишней жесткостью – можно было просто расстрелять? Но взгляните иначе: какой наглядный урок получили соплеменники это твари? И если они от того устрашатся совершить злодейство в будущем – то не есть ли это подлинный гуманизм к тем, кто теперь не станет жертвой этих злодеяний? Неужели вы, советские, считаете, что спасение жизни даже одного настоящего человека – такого, как герои романа вашего Ефремова, представьте, я тоже читал, он переводился на немецкий почти одновременно с журнальной публикацией – не ценнее, чем жизни тех, кого даже разумными существами можно назвать с большим трудом?

Я не нашел, что ответить – и потому промолчал тогда. Не одобряя – но и не противясь.