Снег - Орхан Памук

Ка, в страхе понимавший, что из-за этого шума забывает стихотворение, которое он держал в голове, также в этот момент вышел из зала. А на сцене тем временем показался тот долгожданный человек, который должен был спасти Фунду Эсер от рук нападавших реакционеров с окладистыми бородами: это был Сунай Заим; на голове у него была папаха такая же, как те, что надевал Ататюрк и герои Освободительной войны, одет он был в военную форму 1930-х годов. Как только он вышел на сцену с верными людьми (было совсем не заметно, что он слегка хромает), бородатые и набожные реакционеры испугались и бросились на пол. Все тот же одинокий пожилой учитель встал и изо всех сил зааплодировал Сунаю. "Ура, да здравствует!" — прокричали несколько человек. Когда Суная Заима осветил яркий свет, он показался всем жителям Карса чудесным существом, пришедшим из другого мира.

Все заметили, что он красив и интеллигентен. Его хрупкая и даже немного женская красота наряду с трагическим, решительным и твердым характером, который вместе с его ролями Че Гевары, Робеспьера и мятежника Энвер-паши делал его в 1970-х годах очень популярным в глазах студентов, придерживавшихся левых взглядов, совсем не износилась и не поблекла в мучительных турне по Анатолии, во время которых он повредил ногу. Поднеся изящным движением указательный палец правой руки в белой перчатке не к губам, а к подбородку, он сказал: "Замолчите".

В этом не было необходимости, потому что и зал замолчал, и в пьесе этих слов не было. Те, кто стоял, сразу же сели и услышали другие слова.

— Страдает!

Наверное, это была только часть фразы, потому что никто не мог понять, кто же страдал. Раньше, слыша эти слова, народ понимал, о чем речь в пьесе; а сейчас жители Карса не поняли, кто страдает: те, на кого они смотрели весь вечер, или они сами, или Фунда Эсер, или же республика. Но все же чувство, о котором говорила эта фраза, было правильным. Зал, объятый страхом, погрузился в смущенное молчание.

— Уважаемая и драгоценная турецкая публика! — произнес Сунай Заим. — Никто не сможет вернуть тебя из того великого и благородного путешествия, в которое ты отправилась по пути просвещения. Не беспокойся. Мракобесы, нечистые и отсталые люди никогда не смогут вставить палки в колеса истории. Те, кто протягивает руки к республике, свободе, просвещению, погибнут.

Он услышал насмешливый ответ, который произнес смелый и взволнованный приятель Неджипа, сидевший через два кресла от него. А в зале между тем царили глубокая тишина и страх, смешанный с удивлением. Все сидели не двигаясь, как свечи, все ждали приятных и строгих слов спасителя, который объяснит смысл этого скучного спектакля, ждали, что он расскажет несколько мудрых историй, которые все будут обсуждать дома. Но в кулисах с обеих сторон показалось по одному солдату. Затем к ним присоединились еще трое, которые вошли через заднюю дверь, прошли между кресел и поднялись на сцену. Сначала жителей Карса встревожило, что актеры прошли между зрителями, как это было в современных пьесах, а потом позабавило. В тот же момент на сцену бегом поднялся мальчишка-газетчик в очках, зрители его сразу же узнали и заулыбались. Это был Очкарик, симпатичный и смышленый племянник владельца главной газетной лавки Карса, находившейся напротив Национального театра, Очкарика знал весь Карс, так как он каждый день стоял в лавке. Он подошел к Сунаю Займу и, когда тот наклонился, что-то прошептал ему на ухо.

Весь Карс увидел, что услышанное очень огорчило актера.

— Нам стало известно, что директор педагогического института скончался в больнице, — сказал Сунай Заим. — Это низкое преступление будет последним нападением на республику, на светские порядки, на будущее Турции!

Зал еще не переварил эту новость, как солдаты на сцене спустили ружья с плеч, взвели курки и нацелились на зрителей. Сразу поднялся сильный шум, и они выстрелили по разу.

Можно было подумать, что это шутливое устрашение, знак, посланный из выдуманного театрального мира пьесы тем печальным событиям, которые происходили в жизни. Жители Карса, оказавшиеся в рамках театрального эксперимента, решили, что это — модная сценическая новинка, пришедшая с Запада.

И все же по рядам прошло сильное движение, волнение. Те, кто испугался звуков выстрелов, истолковали это волнение как страх других. Несколько человек попытались снова встать со своих мест, а "бородатые реакционеры" на сцене сжались от страха еще сильнее.

— Никому не двигаться! — сказал Сунай Заим.

Солдаты снова зарядили ружья и еще раз нацелились прямо на толпу. Как раз в этот момент смелый низкорослый студент, сидевший через два кресла от Неджипа, вскочил и прокричал:

— Будь прокляты светские безбожники, будь прокляты безбожные фашисты!

Солдаты выстрелили опять.

Вместе с грохотом выстрелов по залу опять пронеслось дуновение ужаса и страха.

После этого все увидели, что студент, сидевший на задних рядах и только что кричавший, рухнул в свое кресло, потом, вскочив опять, непонятно дергает руками. Несколько человек, смеявшихся весь вечер над странным и вызывающим поведением студентов лицея имамов-хатибов, посмеялись и над этим, и над тем, как, совершая еще более странные движения, студент упал между рядами как мертвый.

Чувство того, что по ним и в самом деле стреляют, появилось в некоторых частях зала только после третьего залпа. Зрители не просто услышали выстрел, как бывает, когда стреляют холостыми, а почувствовали его нутром, как было в те ночи, когда солдаты ловили на улице террористов. Из огромной немецкой печи, облицованной богемской плиткой, которая вот уже сорок четыре года обогревала зал, послышался странный звук, и поскольку в ее жестяной трубе появилось отверстие, из него повалил дым, словно из носика раскочегарившегося чайника. Теперь все заметили, что у человека, который вскочил в одном из средних рядов и шел к сцене, голова была в крови, ощутили и запах пороха. Видно было, что начиналась паника, но большинство находившихся в зале все еще не двигались и безмолвствовали как идолы. В зал проникло обостренное чувство одиночества, которое испытывает человек, когда видит страшный сон. И все же преподавательница литературы Нурие-ханым, которая сделала своей привычкой во время каждой своей поездки в Анкару смотреть все пьесы Национального театра, в первый раз встала со своего места в переднем ряду и начала аплодировать тем, кто был на сцене, так как была поражена натуральностью театральных спецэффектов. И Неджип в это же самое время встал как студент, который, волнуясь, хочет что-то сказать.

Солдаты сразу же выстрелили в четвертый раз. Согласно рапорту, над которым в течение многих недель тщательно и тайно работал инспектор-майор, направленный впоследствии из Анкары для расследования происшедшего, во время этого залпа от выпущенных пуль погибли два человека. Первым из них был Неджип, пули вонзились ему в лоб и глаз, но я не могу сказать, что он умер именно тогда, так как слышал на эту тему другие мнения. Если и был единственный момент, на котором сходились все, кто сидел и в середине и впереди, так это то, что Неджип заметил пули, летевшие в воздухе после третьего залпа, но истолковал это совершенно по-другому. За две секунды до гибели он встал и сказал то, что слышали многие люди (но чего не было на пленке):

— Остановитесь, не стреляйте, ружья заряжены!

Так было сказано то, что уже поняли все в зале, но никто не хотел осознать. Одна из пяти выпущенных пуль попала в гипсовые лавровые листья над ложей, где четверть века назад смотрел кино вместе со своей собакой последний советский консул Карса. Стрелявший из своего ружья курд из Сиирта не хотел никого убивать. Другая пуля вонзилась в потолок театра, так же яростно и неуклюже, на этот раз куски извести и штукатурки стодвадцатилетней давности, посыпавшиеся оттуда, падали на встревоженную толпу людей внизу как снег. Еще одна пуля вонзилась под возвышение, сооруженное в дальнем конце зала, где стояла камера для прямой трансляции, в деревянный парапет, за который когда-то держались нищие и мечтательные армянские девушки, по дешевым билетам, стоя, смотревшие выступления театральных трупп, приезжавших из Москвы, выступления канатоходцев, слушали камерные оркестры. Четвертая пуля продырявила спинку кресла в дальнем углу от телевизионной камеры, прошла сквозь нее и вонзилась в плечо Мухиттин-бея, торговца запасными частями для тракторов и сельскохозяйственного оборудования, сидевшего сзади со своей женой и свояченицей-вдовой, он посмотрел наверх и решил, что на него что-то упало с потолка, как только что упавшие куски извести. Пятая пуля разбила левое стекло в очках одного старика, приехавшего из Трабзона повидать своего внука, служившего солдатом в Карсе, и сидевшего позади студентов-исламистов, вошла ему в мозг, беззвучно убила старика, который и так дремал и даже не заметил, что умер, вышла из затылка и, пройдя сквозь спинку кресла, осталась в одном из яиц вкрутую, лежавших в сумке двенадцатилетнего курдского мальчика, который, продавая яйца и лаваш, протягивал между рядов сдачу.