Журавль в клетке - Наталия Терентьева

– Это… Эх, Светлана Евгеньевна, то бишь Маша! Литературу надо читать. Это – я.

И Соломатько слегка поклонился, дождался ожидаемой реакции от публики – мои подвыпившие гости, не разобрав в основном ничего, захохотали, а он взял и ушел. Недели три Игорь мне не звонил, из чего я заключила, что чем-то его обидела. Может, тем, что не поняла сразу тонкости его подарка. А может, тем, что на дне рождения был очень явно влюбленный в меня редактор с телевидения, который скоро стал директором одного из каналов и пытался соблазнить меня уже с помощью впечатляющих вакансий, где ждали именно меня, умную и телегеничную… Я, кстати, не преминула воспользоваться его предложением, правда, через несколько лет, когда он уже женился, а я все страдала и страдала о незабвенном Соломатьке и не представляла никакой опасности для ревнивой жены директора, уже отвоевавшей себе место в телеэфире.

А Игорь, появившись, объяснил мне наконец, что та часть подвески, которая обгрызена, – это его тайная печаль, невидимые миру слезы. Я была потрясена и повесила подарок прямо посреди своей комнаты на люстру, так, что все приходившие ко мне впервые обязательно спрашивали – что ж такое загадочное висит в центре комнаты, а кто знал, что это символ соломатькиных слез, тот просто стучался головой, проходя мимо.

Сам Соломатько был страшно доволен, что я так оценила его умный и, по его характеру, крайне откровенный и искренний подарок. Мне бы, дуре, тогда призадуматься – а чего, собственно, ему плакать, когда его любит столь замечательная женщина, как Маша, то бишь я, Светлана Филиппова, но я была тронута тем, что он в кои-то веки раз приоткрыл душу, хотя бы таким образом, и ни о чем другом не призадумалась.

– Ты чего это, Машка, опечалилась? – спросил Соломатько и приостановился, не отпуская меня.

– Я? Да нет… Просто…

Его рука, лежавшая на моем боку, жгла мне тело сквозь свитер. Надо было или, ни слова не говоря, поцеловать его, или срочно отойти в сторонку.

Я резко отстранилась и отошла к окну. Соломатько только вздохнул и сел на свое место на полу. Я мельком глянула на него, подумав, что вот просто сяду сейчас рядом с ним, сяду и обо всем забуду – обо всех годах одиночества, о непрощеной обиде, обо всем… О его жене Тане, красивой и с хорошим характером, о всей неизвестной мне жизни Игоря Соломатько, наверняка наполненной удовольствиями… Я обо всем забуду и прижмусь к его щеке, и… Я даже сделала шаг к нему и остановилась.

– Чайку, Маш? – улыбнулся Соломатько, наблюдая за мной с пола. – А то что-то ты побледнела…

Наверно, гад, он на это и рассчитывал – что я растаю от его дурацкого танца, от тепла его руки… Видно невооруженным глазом, что я одинока, что ли? Или не в этом дело? А все в той же его странной власти надо мной?..

Я встряхнулась, чтобы прогнать наваждение, налила себе остывшего чаю, выпила полчашки, не ощущая вкуса, и с трудом съела большую приторную конфету с орехом внутри. Соломатько, не вставая, дотянулся с трудом до моей штанины, поправил ее загнувшийся край, а я при этом с ужасом ощутила, как вздрогнула от его прикосновения. Он же подмигнул мне и сказал:

– Может, пойдем в садик прогуляемся? Мне ультрафиолета не хватает, для роста волос и гм… только не сердись, Машка, для крепости мужской плоти. Прямо чувствую, как слабею с каждым днем. Духом крепну, а другим местом слабею… вот как тебя увижу…

Я посмотрела в окно. Утро было и впрямь чудесное, грех не погулять.

– Пойдем, конечно.

– Что, прямо вот так, без уговоров и выкрутасов? – Соломатько даже прилег, не веря в столь быструю победу.

– А чего там крутиться? Я вот… – Я чуть было не сказала: «В одном фильме видела…». – Вот только веревку сейчас принесу, одну ногу к батарее привяжем…

– А точно ногу? – спросил Соломатько шепотом.

– Точно.

– Фу-у, хорошо, а я-то было подумал… – Он больно постучал меня по ноге. – Иди скорей, только Маше не говори.

Я сходила за веревкой. Была ужасно рада, что не столкнулась с Машей, которая, впрочем, могла как раз гулять сейчас в саду. Мы с Соломатьком дружно привязали конец веревки к плоской белой батарее. Другой конец веревки он накинул себе свободным узлом поверх ботинка. Сам он надел ту короткую дубленку, в которой сбегал от нас в сторожку, а мне снял с вешалки свою бобровую шубу. Интересно, знал ли он, что я уже примеряла его шубу, отправляясь к нему на свидание? Я взглянула на него, но понять сейчас по его лицу, видел ли он, как я с колотящимся сердцем, сжимая в руке его дурацкую записку, топала тогда в беседку, не смогла.

– Ошейник берем с собой? – спросил меня в этот момент Соломатько.

– Зачем? – удивилась я.

– И я так думаю, – кивнул он и положил его у дверей. – Пошли, что ли, потихоньку, а, Маш? – Выйдя на улицу, он с удовольствием вдохнул воздуха. – Ах, хорошо… И не так далеко от Москвы вроде, но дуреешь от воздуха… Ну вот, Машка, меру пресечения мне изменили. Может, и жизнь как-то теперь изменится, а?

Главное – ни одного Соломатькиного слова не принимать всерьез. – Это закон общения с ним, которого очень трудно придерживаться, но в противном случае можно пропасть, я это знала, как никто.

Мы погуляли молча минут пять. Несмотря на яркое солнце, было довольно морозно. Соломатько заботливо поднял мне воротник, поглубже запахнулся сам и, поглядывая по сторонам, видимо как и я, ожидая встретить Машу, начал:

– Лекция. Всю ночь готовился. Названия темы не придумал, но суть такая: «Прочистка Машкиных романтических мозгов». Пойдет?

Я не стала спорить, чтобы не охлаждать его пыл.

– Я тут стал думать о всяких чудных вещах. То ли много сплю, то ли мало пью, вернее, вообще не пью. То ли еще что… Вот, скажем, компьютера нет, а есть ты и Маша… Ну, короче. Ты в свое время сделала типичную для женщин ошибку. Ваша сестра обычно думает, что, если мужчина поймет, как она его любит, он будет с ней жить из-за этого. Вот сейчас не хочет – а поймет – и захочет. А ведь на самом деле жить с сильно любящей тебя женщиной непросто и чаще всего – плохо, неспокойно. – Соломатько все время поглядывал на меня, следя за моей реакцией. – Что касается постели, поверь мне, Машка, мужчине нужна вовсе не любовь, а нечто совсем другое. Умелый секс, скорее. Причем вовсе не каждому нужен ответный яростный темперамент. Некоторые вообще любят похолоднее. Им так интереснее. Это к слову, а не о присутствующих.

– Кроме… секса – не люблю это слово, какое-то оно медицинское – есть еще остальная жизнь, – попыталась встрять я.

Машка, не путай, это не дискуссия, а лекция. Я говорю, ты записываешь. Так, сбила. А, да, остальная жизнь… Ну а в остальной жизни сильно любящая женщина и вовсе неудобна. Обиды, слезы, претензии, ревность. То ли дело – равнодушная. И когда мои товарищи, хорошо попарившись в баньке, после третьей бутылочки пива и обсуждения вчерашних голов на чемпионате Европы переходят к теме: «Она меня так любит!..», они при этом имеют в виду совсем другое, чем ты, Машка, и твои подружки. Ч-черт!… – Он неловко споткнулся.