В тени монастыря (СИ) - Юрий Раджен

Гедеон с кислым лицом снова взялся за гитару. Киршт запел: его хрипловатый бас был не так приятен, как нежный слащавый баритон Гедеона, и пару раз он промахнулся мимо нот, но, странное дело, в этот раз песня понравилась Алии даже больше. Слова языка, который он назвал Древним Наречием, звучали хрипловато и резко, порой даже грубо - но в них был какой-то свой, особый магнетизм, своя вещественность. Алия ничего не понимала - Древнее Наречие звучало чуждо, незнакомо, - но образ маленького парусника уже был перед ее внутренним взором. И теперь он наполнился чувствами, переживаниями, она погрузилась в образ еще глубже, буквально ощущая под собой дощатую палубу, и суровое море вокруг, и ветер, чья настойчивая сила была ее единственным оружием против враждебного, опасного мира. На втором куплете к Киршту присоединилась Штарна, и ее высокий и чистый голос, хоть и не был особо громким, немедленно оттеснил бас Киршта на задний план. И снова звуки показались Алии как будто ожившими - в пении Штарны она слышала тепло и ласку солнца, согревающую ее на берегу моря, которое шумело голосом Киршта. Когда они закончили, все сидевшие вокруг зааплодировали.

- Откуда ты так хорошо знаешь историю? И Древнее Наречие? - спросил Гедеон, - Мне казалось, ты счетовод, или что-то в этом роде...

- Мы все знаем историю наших городов, Гедеон. И вам бы не мешало, коль скоро вы сюда приперлись.

Алия услышала, как вполголоса охнул Иан, заметила, как сдвинулись брови Гедеона и раздулись его ноздри. В воздухе мгновенно повисло тяжелое напряжение. Алия не до конца поняла, что случилось - в сказанном Кирштом чувствовался какой-то подтекст, но она его не понимала. Обстановку разрядила Штарна - казалось, она имела особый талант делать мир вокруг чуточку веселее, чуточку приятнее для жизни. Сильно ущипнув Киршта, она громко объявила:

- Так, все! Теперь моя очередь выступать! Сейчас я покажу вам фокус.

Не дожидаясь ответа, девушка пробормотала несколько слов, и... в ее ладони загорелось зеленое пламя! Алия в изумлении вытаращила глаза. Штарна легким движением руки отправила язычок огня в воздух, зажгла еще один, на сей раз красного цвета - и вскоре непринужденно жонглировала уже семью огоньками всех цветов радуги, которые слились в светящийся, переливающийся вихрь. Потрясенная Алия обвела глазами своих друзей. Те смотрели на Штарну с интересом и одобрением, но без малейшего удивления. Что-то было совсем, совсем не так.

- Мне... нужно подышать воздухом, - сказала Алия и быстро, спотыкаясь, покинула тент.

Куда я попала? Только что увиденное не вязалось ни с обрывками воспоминаний, ни со здравым смыслом. Жонглирование огнем? Вот так, походя, безо всякой подготовки? Алия вздрогнула, когда услышала голос вышедшего за ней Иана:

- Алия, с тобой все хорошо?

- Как она это делает? - вместо ответа выпалила Алия. Может быть, ей и следовало сдержаться, но об этом она просто не успела подумать.

- Что делает?

- Вот это... Это! - Алия потрясла руками, изображая жонглирование.

- Обычная иллюзия, ничего особенного, - озадаченно ответил Иан, - с тобой точно все хорошо?

Алия покачала головой.

- Ты напугана, я вижу, но чем? Это же всего-навсего волшебство.

Девушка не отвечала. Что она могла сказать? Всего-навсего волшебство.

- Странная ты.

Алия кивнула. Да, она странная. Или, скорее, она попала в очень странное место.

Глава 7. Песни Лерра и Элении

В третий день своего полуотпуска-полуссылки Ярин проснулся ранним утром от внезапно раздавшихся из-за тонкой стенки воплей. Опять! Подобная побудка произошла не в первый раз, и голоса нарушителей спокойствия были ему хорошо знакомы: иногда они будили парня с утра, иногда - среди ночи, а иногда мешали заснуть вечером. Ярин выругался. Ему очень хотелось как следует выспаться, хотя бы на каникулах. Он был совой, и с удовольствием повалялся бы до полудня, но - не сегодня, благодаря своим драгоценным соседям.

В квартирке за стенкой проживали гоблины - муж Тишко с женой Ринкой и двумя детьми. Нехорошая семья была непрекращающейся головной болью для всего общежития: Тишко и Ринка выпивали - или, скорее, бухали, нажирались, синячили - днями напролет, потеряв чувство времени и реальности. В моменты просветления Ринка выполняла мелкие работы в общежитии: размазывала грязь тряпкой по лестницам, или же поднимала в воздух клубы пыли метлой. Ее муж не работал. Он страдал от какой-то редкой болезни, которая позволяла ему не трудиться и получать от Империи пенсию, но при этом - вот удивительно! - была отлично совместима с практически ежедневными алкогольными возлияниями. Лышко, старший сын, уродился, в общем, в родителей - рано выросший шестнадцатилетний лоб, прогуливающий школу да подстерегающий отправленных в магазин детей, чтобы отобрать у них деньги. Печальную нотку происходящему в соседней комнате прибавляла двенадцатилетняя Аса: тихая, забитая и грязная, она постоянно ходила, украшенная синяками - иногда она попадалась под руку пьяному отцу, иногда - матери или брату. Попадаясь на глаза соседям, она вызывала острые уколы жалости, и над ней периодически брали шефство подъездные старухи, а она развлекала их песнями и игрой на дудочке, которую всегда таскала за собой. Дудочку вырезал Асе дед единственный человек, любивший ее - пока был жив.

Ярин перевернулся на другой бок и закрыл глаза, и в тот же самый момент за тонкой стенкой прозвенело разбитая тарелка. Нет, выспаться сегодня уже определенно не получится, понял он. Парень встал с кровати, натянул штаны и майку, вышел из своей комнатки и, шаркая ногами, отправился в конец общего коридора в умывальную, приводить себя в порядок.

В тяжелой от недосыпа голове пульсировали раздражение и злость: соседи в очередной раз испортили ему утро, и с этим ничего нельзя было поделать. На прошедших выходных Ярин уже поучаствовал в соборе общежития, на котором жильцы делились друг с другом насущными проблемами и сообща пытались их решить. Идя на собор, Ярин думал о том, как поднять тему беспокойной семейки, подбирал нужные слова - он не очень-то умел выступать с публичными речами. Но эти приготовления оказались совершенно излишними. Гоблинская чета и так стала основным и единственным вопросом собора.

Формальным поводом к обсуждению послужила огромная, дурно пахнущая куча в коридоре на первом этаже, прямо перед дверью одного из жильцов. Куча пролежала в подъезде уже две недели, и до сих пор никто не решался подступиться к ее уборке. На третий день ее залили какой-то алхимической гадостью, чтобы поотбить запах. На седьмой день над кучей, на парадной двери общежития и на общих кухнях возникло написаное твердым старушачьим почерком послание в стихотворной форме, просвещающее читателя относительно некоторых аспектов гигиены, правил совместной жизни и необходимости убирать за своими собаками - притом, что крупных собак в общежитии не было, а мелкие при всем желании не смогли бы стать причиной столь большого недоразумения. Куча, меж тем, лежала и прела.

На соборе провели небольшое разбирательство, но сознаваться в авторстве никто не хотел, и, хотя остальные жильцы были людьми довольно приличными и уж в любом случае понимали разницу между уборной и парадной, обвинить Тишко напрямую никто не решился: доказательств не было, а самоочевидность таковым не считалась. Поэтому гоблинам в очередной раз припомнили все остальное: и шум по ночам, тянущийся из их жилища мерзкий запах плесени и мусора, и даже лестницу, покрытую высохшими плевками Тишко. Все, от молодых матерей до почтенных старцев, выговаривались, трясясь от негодования.

Когда обвиняющие речи закончились, Ринка встала и, всхлипывая, произнесла весьма жалостливое, хоть и несколько бессвязное, оправдание:

- Ну конечно мы иногда, так а без греха-то кто? Бывает, что уж тут. Но вы ж понимаете, жисть-то такая, как же тут маленько не, ну? А ежели вы про тот случай, когда он того самого, ну за это мы извиняемся, что ж тут сказать? А что синяки, так это она давеча со стула упала, егоза, места никак себе, да и потом у ребенка-то завсегда. Так из сил выбиваешься, чтоб одеть-накормить, а они что? Вот и получается. А за тот случай мы извиняемся! Так уж получилось, ну не сдержался, а кто без греха-то? А что под дверью у Пахора - так а что он ему хи да фи, не поздоровается никогда! Я вот ему завсегда здравствуйте, а он фу-ты ну-ты. Вот и получилось. А стекло, ну поиграл, а кто без греха? Он же ребенок! А вы не серчайте, дети-то всегда накормлены-напоены-одеты, из сил выбиваемся, а делаем! А за случай тот, ясно дело, извиняемся. Кто ж без греха? У ребенка завсегда фи да хи, а они что, и мы иногда. Ну?

После выступления Ринки все негодование общественности куда-то испарилось - бабы даже достали носовые платки, чтобы промакнуть сделавшиеся влажными глаза. Поэтому никакого решения толком принять не удалось, да и вариантов у собора было немного. Гоблины имели весьма далекое отношение к цеху Елсея, за которым числилось общежитие: отец Ринки когда-то работал в нем грузчиком, пока не упился до смерти. Несмотря на это, речь даже близко не заходила о том, чтобы выставить хулиганов на улицу: во-первых, бесчеловечно лишать семью с детьми единственного жилья, а во-вторых, едва ли не половина жителей имели с цехом ничуть не более тесные связи. Сдать родителей гвардейцам для перевоспитания в тюрьме тоже никто не решался: ведь дети останутся без мамы с папой! Ярин был уверен, что, по крайней мере, для Асы общество родителей было гораздо хуже, чем его отсутствие, но... Ведь это кощунство! Отнять ребенка у матери! Нет, о таком и подумать было нельзя - а уж сказать на соборе и подавно. В итоге, вдоволь наговорившись и выпустив пар, участники собора ограничились тем, что вынесли слегка выпившему прямо с утра Тишко и красной от смущения Ринке очередное последнее предупреждение и требование ликвидации кучи, которое было исполнено на следующий день. Однако, чистый эффект от заседания собора был совершенно несоразмерен потраченным словам и нервам.