В тени монастыря (СИ) - Юрий Раджен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Передав пострадавшую Хане, она было направилась вместе со всеми прочь - но остановилась, когда до нее долетел голос парня:
- Да она у меня с придурью, хех. Ку-ку. Ничего страшного, все путем будет.
Пораженная, Алия обернулась, и увидела собравшихся вокруг горе-кавалера городских клуш, которые, колыхаясь, утешали его, сочувственно похлопывая по плечу. Парень, на лице которого по-прежнему не было ни сочувствия, ни горя, с кривой ухмылкой повторял что-то про "придурь". Алию вмиг заполнила до краев из ниоткуда появившаяся злоба. И страх, липкий, переливающийся через край и стекающий по плечам и спине страх. Как же хорошо, что мой стражник был всего-навсего голоден. Очевидно, этот придурок до сих пор так ничего и не понял. Вот сейчас она ему все объяснит.
- Эй, ты! Вроде ты мужик, или мне кажется? Ну-ка, чем ты занимался, пока жирные лапы ваших драгоценных Искателей срывали с нее одежду и щупали ее? Пиво лакал?
Парень дернулся и посмотрел на нее. Его расслабленный было утешениями взгляд снова собрался.
- Что ты тут делаешь? Ей нужна твоя помощь, твоя поддержка, твое понимание, а не насмешки. Как вообще ты смеешь так себя вести? А если бы это случилось с твоей сестрой, с твоей матерью?
Когда она закончила, ее голос почти сорвался, но удар достиг цели: на замаранном лице парня проступило подлинное волнение и даже нотки ужаса. О, да! Он, наконец-то, начал осознавать реальность. Через мгновение он сорвался с места и быстрым шагом устремился вслед за Кирштом и Ханой. Толпа отозвалась гулом, наполовину неодобрительным, наполовину поддерживающим и ободряющим.
- А вы что встали? - обратилась Алия уже к ним, - выражаете сочувствие? Возмущаетесь произошедшим? Лжецы! Если бы вас возмущали подобные вещи - вы бы давно заставили Искателей держать лапы при себе, или отрубили бы их на фиг. Вам нравится наблюдать подобное со стороны, и, радуясь, что беда коснулась не вас, поддерживать пострадавших. Думаете, вам удастся уворачиваться от судьбы вечно? Никто вас не защитит, кроме вас самих, никто не придет спасать вас, когда это случится с вашим домом, с вашей семьей.
Люди замолкли.
- Да она сама виновата! Ишь, вырядилась, волосы распустила, - выкрикнула седая старуха с горбатым носом и маленькими, злыми глазами.
Алия плюнула толпе под ноги и, развернувшись на каблуках, пошла к палаткам.
- Что это за люди такие? - спросила она у Иана несколькими минутами позже. Злость Алии сменилась слабостью и апатией, безразличием, - это вообще - люди?
- Люди, конечно. Простые люди. Самые обычные.
- Ее обвинили в том, что сделали стражники... Иан, это сказала женщина, понимаешь? Женщина!
Они помолчали. Потом Иан осторожно сказал:
- Просто ты... ты слишком резкая. Нельзя вот так сразу, нужно потихоньку работать с народом, убеждать их, просвещать...
- Я сказала правду. Они действительно виноваты.
- Да, но они не готовы ее услышать.
Они услышат. Рано или поздно. Лучше бы они услышали ее от меня, чем вот так... - подумала про себя Алия, глядя на парня с площади. Потухший и бессловесный, он сидел на скамейке рядом со своей любимой, которая затихла, устав от слез, и положила голову ему на плечо. Он растерянно гладил ее волосы, уставившись в пустоту.
***
Даже к вечеру Алия не смогла отойти от дневного происшествия: она все еще чувствовала себя какой-то опустошенной, и в то же время будто испачкавшейся. На душе было гадко. Как объяснил ей Иан, многие здесь испытывали подобные чувства, особенно в первые дни. Еще совсем недавно они вели обычную, размеренную жизнь благонравных имперцев: ходили на работу, доставали продукты и одежду, посещали церковные проповеди, читали газеты... И, в целом, были довольны этим простым, незатейливым существованием. Им не требовалось принимать сложные решения, не требовалось задумываться о жизни чересчур глубоко - их мир был размерен и определен Церковью, исходившей из идей равенства, справедливости, народного единства. Да-да, в это они тоже верили: ведь так их учили в школах, в яслях, в семьях с самого рождения.
Привычный мир рухнул за считаные дни. Это не было громом среди ясного неба: сотканную Церковью картину мира постоянно подтачивали истории о друзьях, а чаще - о друзьях друзей, влипнувших в те или иные истории. Но здесь, на площади Восстания, они в считанные дни услышали друг от друга и от прохожих десятки подобных рассказов о чужом горе, боли и унижении - так много! Никто не ожидал подобного столкновения с реальностью, не мог поначалу поверить, что за поволокой обыденности скрываются подобные ужасы. И никто не был готов к тому, что подобная история, - всего лишь одна, и наверняка не самая трагичная! - разыграется прямо у них на глазах.
Алия вновь осмотрелась вокруг, всматриваясь в лица, вслушиваясь в голоса, чтобы не оставаться наедине с собой, со своими мыслями. Вместе со своими новыми друзьями она сидела на одеялах в самом большом из лагерных тентов вокруг круглого фонаря, наполнявшего пространство голубоватым лунным светом. В этой и других палатках по вечерам читали стихи, собственного сочинения или принадлежавшие великим поэтам, рассказывали забавные случаи из жизни, обсуждали вопросы мироустройства, истории или взаимоотношения полов - иными словами, занимались всем, чем угодно, кроме разговоров о Церкви, Наместнике и проблемах Щачина. В данный момент, например, какой-то крепкий бородатый парень допел бравую песню о шахтерах, спускающихся в забой, и передал гитару по кругу дальше Гедеону.
Тот откашлялся и закрыл на некоторое время глаза, как бы собираясь с мыслями. Его лицо постепенно приняло выражение картинной грусти, и он заиграл мелодию, полную напряжения и страсти, запел красивым, мелодичным голосом, хорошо поставленным на репетициях студенческих спектаклей Академии Духовности. Гедеон пел о паруснике, путешествующем в море где-то на севере, о ветре, наполняющем его тугие паруса, и о долгих поисках далеких берегов, где жизнь была беззаботной, где светило солнце и играло волнами теплое море, где никогда не кончалось лето. Алия ощутила ком в горле, и почти заплакала. Внезапно ей непередаваемо захотелось покинуть этот серый, холодный, мрачный город с затянутым свинцовой дымкой небом, который будто опутал ее липкими, склизкими щупальцами, каждое прикосновение которых вызывало омерзение, почти тошноту. Покинуть и быть где угодно, например, на этом прекрасном, далеком, солнечном береге!
Гедеон допел песню, ее последние аккорды растаяли в воздухе. Алия, вместе с другими девушками, сидевшими у костра, захлопали. Гедеон загадочно улыбнулся и поклонился слегка театральным жестом.
- Нравится? Это я написал пару дней назад, когда...
Киршт кашлянул:
- Гедеон, ты уверен?
- Конечно, - уверенно ответил было парень, но, перехватив насупленный взгляд Киршта, сдал назад: - ну, эти рифмы пришли ко мне, когда я читал одну книжку...
Киршт продолжал сверлить друга глазами.
- Вернее сказать, я позаимствовал некоторые идеи...
- Или, если еще вернее - перевел старинную песню Горных Городов с Древнего Наречия, - укоризненно сказал Киршт.
- Или, если уж совсем верно - даже две песни, про прибой и про ветер, - добавила сидевшая рядом с ним Штарна, миниатюрная хрупкая девушка с темными, почти черными волосами.
- О чем вы? - саркастически добавил бородатый парень, певший про шахтеров, - перевел? С Древнего Наречия? Гедеон?
Киршт со Штарной засмеялись. Гедеон покраснел:
- Ну, хорошо, хорошо! Я это не сочинял и не переводил. Это из нашего спектакля... Да какая вам разница?
- Какая разница? - всплеснул руками Киршт, - Гедеон, этим песням много сотен лет, они старше Щачина, старше Штрёльме - поколения нашего народа выросли на них! Эти песни нужно слушать и понимать такими, какие они есть. Сыграй еще, только на этот раз петь буду я.
Гедеон с кислым лицом снова взялся за гитару. Киршт запел: его хрипловатый бас был не так приятен, как нежный слащавый баритон Гедеона, и пару раз он промахнулся мимо нот, но, странное дело, в этот раз песня понравилась Алии даже больше. Слова языка, который он назвал Древним Наречием, звучали хрипловато и резко, порой даже грубо - но в них был какой-то свой, особый магнетизм, своя вещественность. Алия ничего не понимала - Древнее Наречие звучало чуждо, незнакомо, - но образ маленького парусника уже был перед ее внутренним взором. И теперь он наполнился чувствами, переживаниями, она погрузилась в образ еще глубже, буквально ощущая под собой дощатую палубу, и суровое море вокруг, и ветер, чья настойчивая сила была ее единственным оружием против враждебного, опасного мира. На втором куплете к Киршту присоединилась Штарна, и ее высокий и чистый голос, хоть и не был особо громким, немедленно оттеснил бас Киршта на задний план. И снова звуки показались Алии как будто ожившими - в пении Штарны она слышала тепло и ласку солнца, согревающую ее на берегу моря, которое шумело голосом Киршта. Когда они закончили, все сидевшие вокруг зааплодировали.