The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

мысль никогда не отличалась ярко выраженным эгалитаризмом, поэтому противоречие между теоретическим обещанием равенства и неравноправной реальностью на местах никогда не ощущалось так сильно, как в странах, где были приняты Декларация независимости и Декларация прав человека и гражданина. Примерно после 1815 года стали возможны расовые теории нового типа. Первой предпосылкой для этого стало прощание с идеей о том, что влияние окружающей среды может надолго сформировать человеческую природу, даже в ее фенотипических вариациях. Идея "улучшения" исчезла из расового мышления, чтобы вернуться только в последней трети века в виде евгенических биотехнологий. Концепции расы, таким образом, стали вступать в противоречие с идеей цивилизаторской миссии. Второй предпосылкой стало утверждение, гораздо более масштабное, чем у натуралистов позднего Просвещения, что раса является центральной категорией в философии истории, универсальным ключом к пониманию прошлого и настоящего, напрямую конкурирующим с такими понятиями, как "класс", "государство", "религия" или "национальный дух".

Яркой особенностью такого расового мышления - как одним из первых признал Алексис де Токвиль - была его сильная склонность к детерминизму и, следовательно, к маргинализации политики и любого активного формирования истории. Только после 1815 г., и особенно после революций 1848 г., вызвавших сильное недовольство консерваторов, на первый план вышли расовые универсальные теории или, говоря более критично, закрытые системы заблуждений. Ведущую роль в этом сыграли два автора. В 1850 году шотландский врач Роберт Нокс опубликовал сборник лекций "Расы людей", призванный обратить внимание читателей на расовую подоплеку политических конфликтов в Европе того времени. Его влияние, безусловно, значительное, было превзойдено влиянием "Эссе о неравноправии человеческих рас" (1853-55 гг.), автор которого, французский граф Артур де Гобино, был одержим опасностью расового смешения. Эти два человека были лишь ранними и яркими представителями евро-американского расового дискурса, который быстро набирал обороты после середины века. Ученые-естествоиспытатели не оставляли эту тему, хотя один из их крупнейших деятелей, Александр фон Гумбольдт, оставался бескомпромиссным противником любого расового мышления. Позднее революционный переворот в биологии и антропологии, произведенный Чарльзом Дарвином и его последователями, вновь изменил параметры дискуссии.

Среди международных поборников расистской мысли после эпохи революции немецкие ученые и писатели занимали довольно незначительное место. В новой ситуации, когда основной динамикой были уже не революции и контрреволюции, а национальное самоутверждение в Европе, изменившейся в результате потрясений 1789-1815 годов, некоторые из них вслед за философом Иоганном Готлибом Фихте ("Речи к немецкой нации", 1807-8 гг.) стали искать этническое единство немецкой нации, которое пока не может быть сформировано политическими действиями. Вдохновленные новым историческим интересом к происхождению (например, римского государства в зарождающейся области древней истории), они предавались фантазиям о "тевтонских" корнях неуловимой немецкой нации. На самом деле германский язык был загадочной культурно-биологической гибридной категорией, впоследствии получившей множество различных интерпретаций. В руках романтических националистов она служила для доказательства превосходства собственной нации над восточными (славянскими), западными и южными соседями, а в конечном итоге и над культурными образцами Древней Греции и Рима. Даже в Англии, никогда не бывшей благодатной почвой для крайних расистских идей, писатели стремились вывести современность не из средневековых нормандских принципов общины и закона, а из зародышей языческих англосаксов. В эпоху медленно распространяющейся индустриализации не только "германские" европейские страны стали изучать и образно воссоздавать дохристианские истоки своей государственности. Появились новые национальные эпосы, такие как финская "Калевала" (окончательный вариант 1849 г.), которую врач и собиратель песен Элиас Лённрот собрал в виде стихотворной мозаики из первоисточников.

Почти вся Европа (но не Финляндия) увлеклась теорией своего "индогерманского" или "арийского" происхождения, которая первоначально была связана скорее с общими языковыми корнями, чем с биологическими связями, и успех которой был основан на обманчиво простом противопоставлении арийского и семитского. Эта концептуальная антиномия, удостоенная научного авторитета, в конце века была подхвачена антисемитами, которые использовали ее для исключения неарийских евреев из европейского культурного сообщества. Но миф об арийстве провоцировал других на противоречия. Например, англичане были далеко не в восторге от мнения о своем родстве с индийцами, особенно после того, как Великое восстание заставило их рассматривать Индию как совершенно "другую". Не все расовое мышление было антиномичным или бинарным. Были люди, которые ломали голову над оттенками цвета кожи и процентами "смешанной крови", или составляли градации между благородными (для британцев: мужественными или воинственными) и неблагородными "дикарями". В любом случае, расизм подразумевал мышление в терминах различий, как грубых, так и тонких.

 

Доминирующий расизм и его оппоненты

Начиная с 1850-х годов можно говорить о доминирующем расизме. Хотя он был очень неравномерно распространен в западном мире и его колониях, он никогда там не отсутствовал и лежал в основе картины мира, которая была одной из самых влиятельных в ту эпоху. Из пристрастия к аутсайдерам и меньшинствам она превратилась в классификационную схему, определявшую восприятие культурных и политических элит; в особых случаях на нее можно было склонить формирующийся массовый электорат. Казалось естественным смотреть на "низшие расы" в лучшем случае с благонамеренной снисходительностью. Крайние проявления расизма, которые были немыслимы в 1820 г. и вызвали бы скандал в 1960 г., можно было безнаказанно высказывать. Пиком производства расово искаженного мировоззрения стал зять Рихарда Вагнера, британский писатель Хьюстон Стюарт Чемберлен, чей труд "Основы XIX века" (1899) на немецком языке мгновенно стал бестселлером в Европе и основным источником нацистской расовой идеологии. Особенно австрийские расистские круги, следуя примеру Гобино, все больше раздували разговоры о расе и крови. Международная политика также объяснялась в терминах "расовой войны" - судьбоносного для влиятельной Пангерманской лиги конфликта между "германскими" и "славянскими" народами. Из Азии угрожала "желтая опасность" в виде дешевой китайской рабочей силы и японских маршевых колонн.

Конечно, были люди, которые избежали того, что Дэвид Брион Дэвис называет «официальным расизмом в западной культуре». В драматическом выступлении по поводу скандала в Морант-Бей на Ямайке в 1865 г. Джон Стюарт Милль выступил против расистской полемики своего коллеги-интеллектуала Томаса Карлайла. Другие высказывали сомнения в том, что современная цивилизация берет начало от германских или "арийских" корней. У.Э.Б. Дю Буа и уроженец Германии Франц Боас (один из основателей этнологии и культурной антропологии) в течение десятилетий вели кампании против псевдонаучного расизма, а Рудольф Вирхов боролся с ним с авторитетом великого естествоиспытателя. Новая дисциплина - социология, представленная Эмилем Дюркгеймом, Максом Вебером, Георгом Зиммелем и Вильфредо Парето, также с самого начала стояла в оппозиции к зейтгейму, отказываясь принимать в его объяснениях биологические или генетические факторы. Некоторые социологи из этого поколения первопроходцев все же ссылались на расовую принадлежность - например, австриец Людвиг Гумплович, - но их работы вели в