Командир Особого взода - Вадим Шарапов

— Да… конечно… — чернявый растерянно застегнул пуговицу под горлом, — я сейчас сообщу… Фрэнк! Ну, дубина, чего ты встал? Беги, разбуди капитана!

Рыжий детина послушно затопал к фургону, стоящему поодаль.

— Ты чего ему сказал? — поинтересовался майор.

— Да так. Посоветовал дисциплину крепить и наращивать боевую подготовку.

— Это верно. Совсем на солдат не похожи, сидят тут как на пляже…

Степан хотел напомнить Стаднюку про полуголого танкиста, но сдержался, только хмыкнул. А от фургона уже торопился крепко сбитый дядька лет сорока.

— Капитан Джеймс Максвелл, Первая армия, — он откозырял, потом оживленно потряс руку Стаднюку и Нефедову и потер помятое спросонья лицо, — не сердитесь на моих парней, о'кей? Они тут уже одурели от скуки. Все сувениры уже обменяли на десять раз, и даже пива нормального нет…

— Ничего. Где девочка, капитан? Простите, у нас нет времени, нам нужно поскорее добраться обратно в Берлин. Не знаю как у вас, но у нас все еще неспокойно по ночам.

— Не всех фрицев переловили? — хохотнул майор Максвелл. — Как там Дядюшка Джо, еще не надумал отпустить вас домой?

Степан исподлобья взглянул на него и коротко улыбнулся. Вроде бы весело, но Джеймс Максвелл отчего-то перестал смеяться. В ледяных глазах русского не было и намека на веселье — только бесконечно-терпеливое ожидание, и майор почувствовал, как по спине поползли холодные мурашки. «У него глаза как у снайпера, — подумал Максвелл, — все верно. Он уже измерил меня со всех сторон».

— Девочка, да-да, конечно… Фрэнк! Приведи девчонку! Осторожней там, увалень!

— Так точно! — и рыжий опять бегом припустил к фургону.

— Слушай, майор, — спросил Нефедов по-русски, — а к чему кладбище снится, не знаешь случайно?

— Кладбище? — опешил Стаднюк и задумался, раскачиваясь — с пятки на носок — на крепких ногах. Потом пожал плечами. — Да черт его знает! Я же не бабка-гадалка. Точно знаю — сейчас все сны к добру. Война же кончилась.

— Точно? Твоими бы устами да мед пить…

Вернулся Фрэнк, осторожно ступая огромными башмаками по песку. За руку он вел девочку. На вид лет семи, но определить возраст точнее Нефедов не смог — маленькая, худая, грязная, в солдатской куртке, из-под которой виднелось драное ситцевое платье и исцарапанные коленки. На ногах у девочки были стоптанные ботинки с потрескавшимися от старости носами и рваными шнурками.

— Хоть бы помыли девчонку-то! — возмущенно буркнул Стаднюк. Майор Максвелл как будто понял — заговорил, оправдываясь.

— Знаете, мы хотели ее вымыть и переодеть, но она начала вопить и кусаться, просто как дикая кошка! С ней не справился даже Фрэнк, пока мы не пообещали ей, что позовем вас, и вы отвезете ее домой… Извините.

— Вы все правильно сделали, майор, — ответил Нефедов. Он шагнул вперед и присел перед девочкой на корточки. На него угрюмо глянули голубые глаза.

— Как тебя зовут? Ты откуда? — старшина спрашивал, а сам искал, пытался нащупать всеми чувствами любую опасность, знак беды. И ничего не чувствовал. Обереги молчали. Он покосился на Ласса, но альв еле заметно покачал головой. Ничего.

Девочка молчала, глядя в одну точку. И вдруг прошептала:

— Поля…

— Ну все, Поля, поехали домой! — Стаднюк шумно выдохнул, потом проворчал. — Слава Богу… Старшина, ты переведи этому майору, что акт мы составлять не будем. А если она вдруг сообщит, что эти самые колдуны в американской зоне прячутся, то мы соглашение не нарушим, поставим в известность.

Максвелл внимательно выслушал, козырнул:

— Все ясно! — и невозмутимо пошел к своему фургону.

Попрощавшись со Стаднюком, настойчиво пытавшимся запихнуть Степану в карман пачку немецких сигарет, и очень обидевшимся, когда тот отказался, они двинулись обратно. И почти всю дорогу Нефедов не переставал слушать, напряженно ловил любой шорох, доносившийся с места, где заснула девочка, закутанная в старую шоферскую телогрейку. Она забилась туда как зверек и притихла, закрыла глаза, не отвечая на вопросы.

Наконец, устав от раздумий, старшина покосился на Ласа.

— Что думаешь?

Впервые за долгие часы альв открыл рот.

— Я ничего от нее не чувствую. Совсем ничего. Ни страха, ни боли. Пусто, Старший.

— Вот-вот. Вроде бы чисто. Но как-то слишком уж чисто для девочки, сбежавшей от колдунов…

Альв чуть двинул плечами. У Ласса это означало многое — несогласие, сомнение, даже раздражение.

— Она могла не выдержать. Ее душа могла заснуть, стать камнем.

— Красиво говоришь, — старшина вздохнул, — надо бы ее Никифорову показать для начала. Пусть поглядит, чего и как, он парень ушлый.

Вскоре он задремал, и опять увидел во сне кладбище.

С распахнутыми воротами.

Но показать девчонку буряту не пришлось. Когда в темноте «виллис» дополз до штаба, и измученный шофер поклялся, что больше с места не двинется, Нефедов отправился к генералу.

— Прибыли? — Иванцов при виде старшины явно обрадовался, но виду не подал, тут же свел густые брови, постучал мундштуком по столу. — Где девочка? С вами?

— Так точно, товарищ генерал. Я хотел ее сначала с Никифоровым… — но закончить Нефедову не удалось.

— Нет времени, Степан! Быстро ведите ее сюда, быстро! Тут касательно этих самых колдунов еще материалы подоспели. Все верно, они в нашей зоне, да только точного места никто не знает. Представляешь, как нам эта твоя девчонка важна? Уже оттуда звонили, представляешь? — Иванцов поднял глаза кверху, ткнул мундштуком в потолок. — Так что давай, сейчас за ней прибудут, передадим по цепочке.

— Не нравится мне это. — хмуро сказал Степан. — Проверить ее надо.

— Слушай, Нефедов, ну что ты за Фома неверующий? — генерал Иванцов сердито хлопнул ладонью по висевшей на стене карте Берлина. — Хватит спорить, это приказ! Свет клином на этой девчонке не сошелся! Нянькаюсь тут с тобой, генерал против старшины… Другой бы давно уже на «губу» посадил, а я…

— Так точно, — сказал старшина, но у самой двери оглянулся и упрямо сказал:

— Повременить бы.

— Марш! — рявкнул Иванцов, и Степан со вздохом вышел на улицу.

Он внес девочку в штаб вместе с ватником, поставил на пол и мрачно замер у двери. Следом вошел Ласс. Похоже, альв заметно нервничал — обычно он старался не входить туда, где долгое время жили люди. Двигался он как-то неуверенно и медленно.

— Ты что? — удивленно спросил Нефедов.

Иванцов вышел им навстречу, прошел на середину комнаты, присел перед девочкой на корточки. Она вдруг скинула ватник с плеч и теперь стояла молча, опустив голову.

Ласс прошипел что-то сквозь сжатые зубы и застонал. Оберег на груди старшины вдруг обжег кожу так, что он вскрикнул от боли, словно серебро за секунду вскипело. Мгновенная и страшная догадка промелькнула у него в мозгу.

— Твою в гробовину мать! — он прыгнул вперед и обеими руками разорвал ветхое ситцевое платье на девочке сзади до пояса. Посиневшая грязная кожа была изрезана ровными рядами угловатых значков, они не кровоточили и даже не покрылись коркой заживающих струпьев — только белесое мясо проглядывало из глубоких надрезов, складывавшихся в заклятье, которого раньше Степан не видел. Генерал Иванцов упал на одно колено и пытался встать, на его лице застыло недоумение. А девочка Поля медленно-медленно поднимала руки, раскинув их в стороны. На пальцах стремительно отрастали острые ногти.

— Майсельхас! — выкрикнул Ласс. «Неупокоенный!» — понял Степан. Теперь было понятно, почему девочка так отчаянно отбивалась, когда союзники попытались ее переодеть и вымыть! Майсельхас, мертвец-оружие, свежий труп, начиненный свитками с заклятьями, и надежно укрытый от чужого видения многослойным Слепым Словом, замешанным на трех детских смертях, отшибающим нюх даже у самых чутких на колдовство. И сейчас он стоял перед генералом, готовясь к убийству.

Дед, прошедший огонь, воду и медные трубы, как-то рассказывал внуку Степке о таком мертвеце. Повстречаться с ним Константину Егоровичу довелось во время турецкой войны, на Шипке. Рассказывая, дед то и дело потирал глубокий белый шрам, начинавшийся от нижней челюсти и спускавшийся из-под густой бороды вниз по шее. «Главное, внук, это чтоб окаянный не начал себе грудь раздирать когтями. Разорвет — труба пришла, можно отходную читать. Тут те заклятья, что в него понапиханы, разом и выстрелят. Живой души окрест не останется».

Все это мелькнуло в памяти за треть секунды, а потом старшина схватился обеими руками за голову девочки и крутанул ее что есть силы. Сухо лопнули позвонки, голова повернулась кругом, глядя на Нефедова мутными глазами, в которых уже не осталось ничего человеческого. Майсельхас оскалил черные от крови зубы, руки его взметнулись вверх, выгибаясь под немыслимым углом и полоснули ногтями по лицу старшины, отшвырнув его на стол. Сокрушая спиной столешницу, Степан съехал на пол, одновременно выхватывая из кобуры парабеллум. Три выстрела разнесли половину лба и грудь, но неупокоенного это не остановило. Он снова вывернул руки в суставах, готовый вонзить ногти в собственную плоть.