Командир Особого взода - Вадим Шарапов

Альв не обратил на это внимания, только наклонился и выдернул из затылка Кольки длинную блестящую иглу. Сунул ее в кожаный футляр на поясе, достал другую, всадил еще глубже. И поглядел на меня. Глаза у него были черные, без зрачков.

А я вспомнил про Осину. Черт! Бросив «шварцметалл», я рванулся к нему — он сидел, опираясь на локоть, все еще сжимая в дымящейся перчатке остатки проклятого ножа, и мне показалось, что я успею…

— Он умер, лейтенант. Ему не поможешь.

Я не понял этих слов. Я тряс Осину за плечи — вставай, Серега, вставай, ты что, мы же его взяли, взяли мы Винтореза, вставай, Серега! Я весь перемазался в его крови, и тогда чьи-то руки вздернули меня вверх, оторвали от Осины, и я развернулся, чтоб заехать в морду тому, кто мешает мне поднять товарища… Промахнулся.

— Ну-ка, тихо. Тихо!

Тут в морду получил я — жестко, прямой короткий тычок, от которого перед глазами у меня вспыхнули искры. Зато земля перестала крутиться, и я смог вздохнуть, расцепить сжатые в ярости зубы.

— Вот и хорошо. Ласс, свиэр'тил рассэ![7]

Альв шагнул ко мне и мертво заклещил в ладони мой локоть. Пальцы у него были ледяные, это я почувствовал даже сквозь свитер. Потом (я даже дернуться не успел) он выдернул свою иглу и всадил мне ее в шею.

Боль разом утихла, а в голове стало ясно и холодно. Правда, поворачиваться теперь пришлось всем телом, «по-волчьи».

— С-с-суу… Ну спасибо… — просипел я. От иглы или от чего-то еще, только голос у меня пропал, оставив сдавленное шипение. Стирая со щеки кровь, я глядел на человека, который стоял передо мной и прикуривал папиросу. И чем дольше я на него глядел, тем сильнее мне становилось не по себе.

— Привет, Борисов, — поздоровался со мной Степан Нефедов. — Головой только не дергай, отвалится к ёшкиной маме. Лучше присядь, потолкуем.

Это точно был он. И даже погоны остались те же — выгоревшие погоны старшины. Звездочек не прибавилось. Хмурый и жилистый, невысокого роста, в черном комбинезоне, он стоял и разглядывал поднятый с земли «наган» Кольки-Винтореза. Старшина Нефедов.

— Вы как здесь… оказались?

Не шевеля головой, я попытался нашарить в кармане пачку папирос, но на ее месте обнаружилась только здоровенная дыра в подкладке. Нефедов протянул мне уже размятую «казбечину», сам затянулся, выпустил струю дыма в небо.

— Оказались вот, — ответил с неохотой, — везет тебе, Борисов, сам не знаешь даже, как. Как новорожденному везет. Видать, мамка за тебя крепко молилась.

— Я детдомовский.

— Ну, значит, кто-то еще. Как тогда, в сорок четвертом, под Брянском, помнишь?

— Как не помнить. В атаку пошли — двести было, а вернулись семеро…

— Вот-вот. Вернули, — голосом надавил Нефедов, — семерых.

Все это время он озабоченно хмурился, поглядывал на часы. Альв, которого он называл по имени — Ласс? — неподвижно замер рядом с постанывающим и ворочающимся в блевотине Винторезом, не высказывая никаких эмоций. Только ногой в мягком кожаном сапоге без каблука прижимал бандита к земле. С виду этот альв выглядел совсем хрупким, узкоплечим, но я помнил других таких же, как он, и понимал, что Винторез под сапогом сейчас стонет от боли.

Мы вляпались серьезно. Сначала Сашка Куренной, наш взводный, еще пытался храбриться, тихонько пел: «Шумел сурово брянский лес…», но, получив жестокий удар в затылок, свалился нам под ноги. Никто его не поднимал — нам, трусящим по лесной тропке в сыромятных ошейниках, жестоко стягивающих гортани, было не до того. Только Пушок, рядовой Пушкарев, дернулся было в сторону, но захрипел, когда веревка рванула его обратно. Куренного поволокли позади, он мычал, и голова его болталась по-неживому.

Черные альвы гнали нас в свое логово, как скот.

Я встретился взглядом с Кузьмичом. Он был самым старшим во взводе. Самым опытным, самым рассудительным и никогда не унывавшим. Даже в отступлении, которое складывалось в недели и месяцы, даже тогда, когда мы попали в окружение и выбирались болотами, рискуя нарваться на облавные отряды немцев. Тогда старый вояка держался лучше всех, делился с нами махрой и подбадривал ядреными шутками. «Вот выберемся, хлопцы — первый на бабу заберусь, и ну над ней трудиться!»

Сейчас в глазах Кузьмича я увидел только ужас. Точнее, в одном глазу. Второй был выбит, липкая кровянистая дорожка тянулась из пустой глазницы по щеке.

— Все, Вовка. Отвоевались! — выдохнул он быстрым шепотом. — Хана нам…

— Почему? — спросил я, чувствуя, как мокнет ледяным смертным потом гимнастерка на спине. — Ты что, Кузьмич? Прорвемся!

— Не… От этих не сбежать. И назад не смотри. Не смотри!

Но я уже оглянулся.

Там резали нашего взводного. А он мычал, давился кровью, пытался выкрутиться из рук черных. Только потом я понял, что сначала ему отрезали язык — а сейчас не мог оторвать взгляда от равнодушных темных лиц. Двое придавили Сашку к земле, а третий наклонился над широкой, волнами мускулов ходящей спиной, располосовал грязную гимнастерку. Потом всадил лезвие узкого и длинного кинжала под правую лопатку.

Хруст ребер словно бы что-то внутри меня надорвал, и я перегнулся пополам, выташнивая под ноги желчь. Белый как известка Кузьмич ухватил меня под мышки, бормоча:

— Тока не падай, Вовка, не падай… Нельзя падать…

А я слышал хруст и бульканье там, сзади и знал, что вот сейчас, в эту секунду, черные альвы делают «орла крови», выворачивают Куренному ребра и вынимают опавшие, дергающиеся легкие, чтоб разложить их, как крылья.

И я даже не мог заткнуть уши.

Наверно, дальше я все-таки шел сам, потому что остался жив. Но путь вглубь леса мне не запомнился, а очухался я только тогда, когда меня окатили холодной водой. Захлебнулся, закашлялся и открыл глаза.

Мы были в лагере черных.

А дальше осталась только — кровь, кровь, кровь…

— Все помню, — хмуро ответил я. Альв, повинуясь кивку старшины, таким же мгновенным движением выдернул иглу из моей шеи, и онемевший позвоночник с явственным скрипом наконец-то обрел подвижность. Боль не возвращалась. Я затянулся папиросой и поднял глаза на Нефедова.

— Долго они что-то, — непонятно сказал тот, снова глядя на часы.

— Кто?

— Кто надо. Группа зачистки. А! Легки на помине…

Во двор влетела «полуторка», завывая мотором и страдальчески дребезжа всеми своими фанерными частями. Из кузова попрыгали люди. Рослые, плечистые как на подбор, в одинаковых черных комбинезонах без знаков различия, но при этом — все какие-то разные. Рассыпались по двору, привычно и умело осматривая каждый уголок. Недоумение мое росло.

— Что ищете, старшина?

— Кольку твоего. Винтореза ищем.

Несмотря на то, что улыбаться было больно, я рассмеялся.

— А вон там кто лежит тогда? Привидение? — махнул рукой в сторону альва, который коротко покосился на меня и снова уставился в спину лежащему бандиту.

— Там? — Нефедов глядел на меня и, похоже, думал о чем-то. — Ну пойдем, покажу тебе, кто там лежит.

Он подошел к Винторезу, я — шипя от боли поплелся за ним. Дышалось отчего-то с трудом, но в целом, нормально, бывало и хуже.

— Ласс, р'тисслар са,[8]- коротко приказал старшина, и альв, не переспрашивая, вынул еще одну иглу и всадил Кольке за ухо на всю длину. Меня передернуло, а он без усилия перевернул связанного на спину.

Я обомлел. Лицо Кольки-Винтореза отваливалось кусками. Кожа вспучивалась, ходила желваками, трескалась, а из-под нее… Во все стороны из-под этой треснувшей кожи топырились короткие шипы, точно у рассерженного ежа. На кончиках некоторых из них ворочались маленькие глаза, разглядывавшие нас с голодной тупой злобой. Существо дергалось, но не могло пошевелиться — видно, Ласс хорошо знал свое дело.

— Ч… ч-то это? — я сам не узнал своего голоса, который задребезжал и сорвался петушиным выкриком.

— Мангыс, — спокойно сказал за моей спиной Нефедов и чиркнул спичкой, — я же говорю — везучий ты, лейтенант.

— Он что… съел его?

— Взял. Но не целиком. А то, что осталось, сейчас мои ищут. Потому и не повезло твоему другу, ты уж извини. Мангыс ему мог и пальцем горло перерезать, да под руку ножик из американского сухпайка попался. А потом он за тебя взялся.

Старшина покачал на ладони мой «шварцметалл». Потом передернул затвор, и тот остался у него в руках. На землю посыпалась густая бурая ржавчина и куски пружины.

— Видал? Слепить на твой ствол Ржавое Слово ему было — как два пальца… облизать. А его бы «наган» не подвел. Подвело другое — что пытался себя вести как человек. На кой ему, сам подумай, тот револьвер сдался? Куда проще пальцем было тебя проткнуть. Тут он и прокололся, потому Ласс его взять и успел, воткнул свой стиалл куда надо. Вовремя мы…