Малькольм - Джеймс Парди

Когда чаша с мартини опустела, она положила ручку и провозгласила: «Я открыла подлинного американского гения. В вашей стране, боюсь, он неизвестен. Его зовут Джеймс Парди». Я признался в невежестве. Я знал, что у Эдит, несмотря на ее развевающиеся наряды и нефритовые кольца размером с костяшки домино, тонкий нюх на литературных гениев (хотя не обязательно на таланты). Она была среди первых почитателей Дилана Томаса, и Парди она поместила в тот же разряд, хотя его книги в ту пору игнорировались американскими окололитературными болтунами почти так же, как игнорируются сейчас. Писатель Джером Черин назвал Парди «изгоем американской литературы». В таком случае мистер Джон Апдайк, вероятно, ее главный любимчик. На обложках последних книг Парди я провозглашаю его «подлинным американским гением», с ударением на оба прилагательных. Проза Парди часто напоминает о предпоследнем столетии, когда существительным доводилось нести двойную службу в роли глаголов: например, «веселение». Редактор однажды сказал Парди, что этого словца нет в подлинной американской речи, хотя всякий, кто изучал ранние фильмы У. К. Филдса, знает, что Парди прав: «Такое у меня веселение, детка», — говорит Филдс неподражаемой Глории Джин. Парди родился и вырос в самом достоверном уголке Новой Англии, в Западном резерве, украшенном, как жемчужиной, штатом Огайо. Как однажды обобщил Дон Пауэлл: «Все американцы из Огайо, хотя бы вскользь». Слова эти, разумеется, сказаны давно. С тех пор фронтир отступил, и здешний синий цвет легко перепутать с красным в последнем полыхании сумерек[2].

Сейчас готовятся к переизданию роман Парди «Юстас Чизхолм и его сочинения» (1967) и сборник его рассказов «Вилла Мо и другие истории» (2003). Еще один роман «Дом одинокого чудака» (1974) тоже будет переиздан. Последнее сочинение — часть цикла или «сквозного романа» «Спящие в лунных долинах». По счастью для Парди, у него не было своего Максвелла Перкинса[3], который нарезал бы его сквозной роман на ломти товарного размера, потеряв при этом поток повествования. Немало таких потерь претерпел в своей жизни Томас Вулф, и дела стали только хуже после его смерти, когда редакторы распилили его безбрежный американский роман, чтобы сработать свои собственные уменьшенные конвенциональные романы (Дэвид Герберт Дональд в своей биографии Вулфа в кровавых деталях описывает работу могильщиков с великим оригиналом). Одно преимущество в положении изгоя таково, что Парди имел возможность разделять свои труды самостоятельно, поэтому каждый его роман полностью независим, в то время как весь корпус его сочинений, уже сегодня выглядящий уникальным, ожидает археологов и исследователей.

«Гей-литература» (особенно, когда речь идет о живых писателях) — это большое кладбище, куда сбрасывают сочинителей, не схожих ни в чем, кроме сексуальных предпочтений; сбрасывают вповалку, вдали от проторенных семейных дорог. Джеймса Парди, которому следовало бы однажды лечь рядом с Уильямом Фолкнером в мрачном готическом углу американского литературного кладбища, отправляют лежать среди чужаков.

Интересно, как во времена возродившихся дискуссий о сексуальных вопросах (неуклюже задрапированных под «моральные ценности»), Джеймс Парди выходит из тени. Сперва тень накрыла его после первого романа «63: Дворец снов» (1956), который издатель описал как «книгу о навязчивой любви, гомосексуализме и городском отчуждении», книгу, заканчивающуюся «братоубийством… Парди пишет о мужчинах, не способных выразить свою любовь к другим мужчинам, поскольку гомосексуализм для них немыслим». Собственно, как показал Парди, гомосексуализм вполне мыслим для всех остальных. Он прошел свой одинокий путь: временами по-черному комичный, временами трагический, когда ему приходилось отгонять со своей тропы «добрых сих» (греческий эвфемизм для фурий, извечно травящих человечество).

Биография Парди скудна. Он родился в 1923 в Огайо, подростком переехал в Чикаго, посещал Чикагский университет и Народный университет в Мексике. С 1949 по 1953 преподавал в колледже Лоуренс в Висконсине, затем провел несколько лет на Кубе и в Мексике. Сейчас живет в Бруклине. Рассказы он начал печатать в журналах в 1940-х. В 50-х он безуспешно пытался найти американского издателя. Его первая книга была напечатана в США частным образом, а затем крупным издателем в Англии, где Парди приобрел большую поддержку в литературном мире, — прежде всего, со стороны Эдит Ситвелл и Энгуса Уилсона.

Несколько лет я читал все его книги, какие только мог отыскать. В свое время Эдвард Олби сделал интересную пьесу из романа «Малькольм» (1959). Но стены Иерихона устояли, как стоят и по сей день, несмотря на уникальное и разнообразное творчество Парди. Некоторым писателям нет хода, потому что они чем-то по-настоящему будоражат Федерацию Остолопов, заставляя их оттаскивать в сторону самые живые сочинения и расставлять их, точно соляные столпы, в той мертвенной пустыне, которая отделяет наш Изумрудный город от реального мира.

«Вилла Мо и другие истории» — последняя из книг Парди. Некоторые рассказы — это волшебные сказки;

например, «Синий котенок» — о говорящей кошке, ставшей другом и музой великому певцу. Самая прекрасная и странная из его историй называется «Потянуться к розе». Хотя Парди никогда надолго не оставляет вниманием своих персонажей из «Малькольма» — золотых эфебов, потерянных или теряющихся на просторах чужого города, или сомнамбул, бродящих по осененным луной полям, — но с приходом старости он чаще пишет о стариках и их неугомонных проделках.

Я впервые прочел «Юстаса Чизхолма и его сочинения» году в 68-м, вскоре после публикации. Это было важное время для страны книжных болтунов. Три «уважаемых» писателя выпустили в свет три так называемых «гнусных» книги: Филип Рот — «Жалобу Портного» (в 1969), Джон Апдайк — «Супружеские пары», и я — «Майру Брекинридж». Не припоминаю, чтобы о какой-то из этих книг написали хоть слово. «Юстас Чизхолм» шокирует. Я перечитал книгу сейчас и поражен тем, как много я помню спустя столько лет.

Книга начинается в драйзеровском Чикаго: «Здесь, в индустриальной воронке американского экономического прогара безработные, сбиваясь в неописуемые армии, с щедрой примесью белых юношей из мелких городков и ферм и пришедших с Юга негров, стояли в очереди за пособием. Юстас Чизхолм был застигнут двумя трагедиями: трагедией экономического краха его страны, и неудавшейся попыткой совместить брак с призванием поэта. Он задумывался: из-за его ли неспособности произвести на свет книгу или из-за общего течения жизни жена, которая кормила его два года, Карла, сбежала с помощником пекаря примерно за полгода до начала этой истории». Он сидит в одиночестве и «продолжает, как обычно, писать свою длинную поэму о «первом племени» Америки», об эклектичной смеси индейцев, черных и западных резервистов. Ему 29, и он пишет поэму куском угля на страницах «Чикаго Трибюн».

Его беглая жена, Карла, внезапно возвращается. Юстас разочарован. Он говорит, что принимает ее только как «кормильца». Заклейменная прелюбодеянием, она соглашается на такую роль. Жена-кормилец и поэт «первого племени» праздно сплетничают, пока она заново устраивается в квартире и в жизни своего мужа.

Теперь Парди, как вежливый хозяин, рассказывает нам кое-что о Юстасе: «После того, как дело его отца прогорело в Гранд-Рапидс, штат Мичиган, и отец прострелил себе голову в конторе консервного цеха, где вел дела последние 30 лет, Юстас Чизхолм уехал в Чикаго — через два дня после похорон. Осенью он начал ходить в университет и чуть было его не окончил. Выйдя в мир в конце эпохи Гувера и в начале эпохи Рузвельта, он не мог найти работы, за исключением недолговечных временных занятий. Он работал поваром в буфете пульмановского спального вагона, регистратором в доме для слабоумных детей, чтецом для слепого миллионера, соглашаясь на любую роль, которую ему предлагали». С одной стороны — это славная пародия на реалистический стиль тех дней, с другой — нам рассказывают, чем можно закончить во времена Депрессии. (Неужели счастливые деньки вернулись к нам?). Покуда Карла готовит обед, Юстас уходит в гостиную, где берет уроки греческого у подростка Амоса Рэтклиффа. Золотой юноша оставил университет, несмотря на свою гениальность. Кроме того, он красив как классическая статуя, что — наряду со знанием греческого — имеет необыкновенную важность для Юстаса. Юстас спрашивает, доживет ли он до того, чтоб «читать Пиндара».

«Вы должны по меньшей мере дойти до «Греческой антологии», — осмелился предположить Амос Рэтклифф, ободряя ученика белозубой улыбкой».

Разнообразные персонажи взаимодействуют. Амоса продают миллионеру. Юстас так и не научился читать Пиндара; он также бросает сочинительство. Повествование сосредотачивается на Даниеле Хоузе, богоподобном молодом человеке со смуглой кожей (возможно, отчасти индейской крови), который служил в армии. Когда Амос неохотно перебирается к Юстасу со своим новым гардеробом от покровителя-миллионера, Даниель снова уходит в армию.