Повести и рассказы - Анатолий Курчаткин

«За вытяжку — 80 руб. — схватывали глаза дальше. — За батареи — 45 руб. Фросиному зятю за установку котла и плиты — 40 руб. 2-й раз за вытяжку — 160 руб.»

«2-й раз за вытяжку…» Павел закрыл тетрадку и положил ее обратно на стопку журналов. Ему стало ясно, в чем тогда винился перед ним пьяный тети Фросин зять, встретившийся на автобусной остановке, когда со справкой о смерти приехал из города, торопился в поссовет до закрытия, чтобы оформить бумаги для кладбища, а тот брал его за отвороты пальто, не пускал и все говорил заведенно, повторяя одно и то же помногу раз:

— Я ей порядком сделал… поверь! Все порядком! Уголки хлипкие, откуда я знал? Ну, откуда!.. Скажи?! Бабахнулась… Я виноват? Я виноват! Но я не виноват. Мне захалтурить надо было? Надо было! Откуда я знал, что они хлипкие? Хорошие такие уголки… Я первый раз делал. Эксперимент. Хочешь жить… надо же когда-то в первый? Я виноват! Я ей в глаза глядеть боялся, бегал от нее… знаешь?..

Что он знал, ничего он не знал. Откуда знать, когда последний раз видел ее живой еще в мае месяце. Когда приехали с Гришкой и она сказала, что печь ей скоро ломают, в доме будет холодно и жить, выходит, с ребенком нельзя…

В сенях хлопнула дверь, по полу там мягко протопали, открылась внутренняя дверь, и через порог переступил сосед. Теперь, кроме шапки, на нем был и ватник, и на ногах валенки. Извелся, видимо, ожиданием и решил прийти сам.

— Чего околеваешь-то здесь? — спросил он, проходя к Павлу в комнату. — А у меня, — подмигнул он и щелкнул себя пальцем по горлу, — и такое согревающее есть.

Павел и в самом деле за эти десять минут, проведенные здесь, озяб несусветно, но ему не хотелось идти к соседу. Оттого и сразу не пошел, а решил сначала сюда, что не хотелось. Теперь вот лишь, когда сосед заявился сам, и понял это до конца.

Бабушка никогда с ним не говорила о соседе — ни слова, ни полслова, ничего, — он знал все от матери. Мать тогда уже не жила тут, была замужем за его отцом, и уже родился он, их сын, но ездили сюда в ту пору часто, и все произошло у нее на глазах. Павел помнил даже имя-отчество того человека, которого дед с бабушкой поселили тогда, в пятьдесят пятом, в той, другой теперь половине дома, прорубив туда отдельный вход. Михаил Алексеевич Вяжанский.

Вяжанский с дедом не были никогда друзьями, но когда Вяжанский после двадцатилетнего почти отсутствия вновь появился в родных местах, с разрешением строиться в поселке и полученной на строительство ссудой, они с бабушкой сами предложили ему, пока он строится, жить у них. Вяжанский приехал с новой женой, тоже оттуда же, откуда приехал сам, и скоро к ним стал наведываться ее сын, проживший из своих девятнадцати лет пятнадцать по детприемникам и детдомам. Но Вяжанский, оказывается, пил горькую, пила горькую его жена, через год ссуда была спущена, и строиться оказалось не на что. Потом он умер, прожила сколько-то и умерла жена, и тут ее сын предъявил права на ту половину дома. Вяжанский с женой были прописаны, следовательно, имели права на дом, и следовательно, имел их как сын и он…

— А что вы меня, собственно, просили приехать? — спросил Павел. — Что за важное дело, о котором вы написали?

— А вот пойдем, — беря его под локоть, потянул сосед. — Пойдем, чего околевать.

Павел повел рукой, высвобождаясь.

— Да давайте здесь, чего тянуть.

— Оно, конечно, можно и здесь… — протянул сосед, цепкий жадный взгляд его обшмыгал комнату, и Павел догадался, что он оглядывает: систему парового отопления. Она не была закончена: трубы положены на скобы, но не соединены, одна батарея навешана, другая стояла, просто прислоненная к стене, и ржавое все, неприглядное, невыкрашенное. — Во владение-то вступил? — спросил сосед.

— А что, собственно? — Павел не понял, зачем это соседу.

— Ну так то, что я знаю, что не вступил.

— Не вступил, — согласился Павел. — А вам-то что, собственно, спрашиваю?

На мясистом заветренном лице соседа появилась улыбка лихой удачливости.

— А и не вступишь! Как вступишь, тут прописываться надо. А ты теперь москвич, от Москвы тебя пушкой, наверно, теперь не оторвешь?

До Павла стало понемногу доходить.

— Что, это и есть то самое важное ваше дело?

Сосед захехекал.

— Оно, — сказал он затем. — Даю тебе две тыщи, хорошие деньги, а то ни дома у тебя не будет, ни денег.

Павел усмехнулся.

— Да здесь в газ один две эти тыщи вложены.

— Мало ль что вложены. — Сосед снова похехекал. Неприятный какой-то был у него смех. Такой крепкий, широкий, осадистый, а смех — будто какого-то узкого, слабогрудого, согнутого… — Я твоей бабке предлагал, — снова обшмыгивая взглядом комнату, сказал он, — единую систему делать. Нет, не захотела. А так — мне теперь все переделывать, котел ее сносить, вытяжку снимать… что эти две тыщи? Бросовые деньги!

Никогда прежде Павел не имел с ним дела — впервые. Впервые вообще и разговаривал с ним, но и этого недолгого разговора вполне было достаточно, чтобы увидеть: мог, мог он оттяпать половину дома, ничуть не усовестясь. И эту бы оттяпал, будь в его силах, но не в силах, — и оттого вот за деньги.

— Иди-ка ты… а! — чувствуя, как стискиваются помимо воли зубы, выговорил он. — Иди-ка ты, пока…

Веселую лихую улыбку с лица у соседа будто смыло.

— Да ты не гоноши-ись, что ты гоноши-ишься… — проговорил он с тяжелой тягучестью. — Я таким, как ты, пасть рвал и жалости не знал. Грозить мне!.. Приползешь еще ко мне. И вот мое слово, чтоб знал, когда приползешь: три тысячи. И больше тебе не обломится.

Он повернулся и пошел, мягко топая валенками, к двери, дошел, приоткрыл ее и повернулся. И на лице у него снова была веселая улыбка удачливости, ничего в нем не осталось от толькошнего: «пасть рвал»…

— Все равно ж продашь, — сказал он. — Чего ломаешься.

Зима стояла тихая, спокойная, с обильным снегом, морозы не лютовали ни в декабре, ни в январе, случались ясные, ведреные дни, ночи с яркими крупными звездами, а температура низко не падала все равно. Бездомные собаки на пустыре, через который Павел ходил от дома к метро, молча и деловито катались то утрам в сугробах, чистили шерсть. Вороны много сидели на земле, на прибитом, утоптанном ногами снегу, отлетали от человека, садились было на дерево и тут же снова срывались на землю. У Павла не было зимнего пальто, ходил в демисезонном, прошлую свирепую зиму просто околевал в нем и нынешнею зимой прямо-таки наслаждался.

Жизнь неслась с прежнею бешеной скоростью. Чиркали дни, как спички, загорались и тут же отгорали. Но что-то случилось с ним этой зимою, — почувствовал вдруг себя привычным к чуждому прежде ритму, обладился в нем, сделалось в нем вполне удобно, все равно как обмялся новый костюм. Завод — институт — дом, дом — завод — институт, крутилось колесо, несся по нему, изо всех сил работая ногами-руками, и не замечал этого бега.

Когда вернулся после сессионного отпуска на работу, узнал, что Мастецкого назначают главным сварщиком, вызывали уже к главинжу, в партком, те поддерживают, остался только директор — и в приказ; и приказ появился. Сдавая дела преемнику, в перекур Мастецкий вызвал Павла с собой в коридор.

— Пойдешь со мной? — без всяких рассусоливаний спросил он.

В отделе главного сварщика Павлу предлагалась должность старшего инженера, на тридцать пять рублей больше, и он согласился, не раздумывая, тут же, между двумя сигаретными затяжками.

— Опять, что ли, от Яхромцевой пинки получать? — с усмешкой поглядывая на него сбоку, спросил Ленька. Они шли к метро, мороз был самый малехонький, и выпадавший из небесной глуби мохнатый снег мялся под ногами с неслышной податливостью.

— При чем здесь Яхромцева? — Павел даже рассердился на Вериго: что он, в самом деле, везде эту Яхромцеву… слова без поминания ее не скажет!

— Да то, что Мастец ее тоже берет!

Павел не поверил:

— Иди ты!

— Куда идти?! — Ленька захохотал. — Сам вот иди, раз веселой жизни себе желаешь.

— Да ну, а зачем она нужна ему? — Павел уже понимал, что Ленька всерьез, не разыгрывает его, но до конца он еще не мог поверить. — Какой из нее работник?

— Она ему, старина, не нужна, это точно, даже наоборот. Ей это нужно. Тебя тридцать пять твои манят, и ее тоже. Может, они ей не так, как тебе, но деньги, старина, лишними не бывают. Опять же к Мастецу привыкла. Он ей, что не так, слова не скажет, — мало разве? Муж человек большой, поговорил, где надо, Мастецу приказали: бери с собой. Сечешь, нет?

Павел молчал потерянно. Вон как, вон как!..

— Кто вешает нос, тот не пьет шампанского, — обнял, похлопал его по плечу Ленька. — Будешь и старшим, и Мастеца место займешь, дай срок. Яхромцева уйдет — у тебя никаких проблем, вот уж что важно так важно!

Павел еще не успел подумать об этом.