Сицилиец - Марио Пьюзо

Все это, вместе взятое, и вынуждало их ждать, чтобы мать Гильяно сама назвала Венеру, но, когда она это сделала, они тем не менее удивились. Мария Ломбарде Гильяно была религиозной, старомодной женщиной, которая, не колеблясь, называла девушек городка шлюхами, если только те осмеливались одни прогуляться по городской площади.

Присутствующие не знали того, что знала Мария Ломбарде. Дело в том, что Венера после травмы при рождении ребенка больше не могла забеременеть. Не могли они знать и того, что Мария Ломбарде уже решила про себя: Венера лучше всех ублаготворит Тури и опасности — никакой. Ее сын объявлен вне закона, за его голову назначено вознаграждение, и женщина запросто может его предать… А Венера уже натерпелась горя. Мужа застрелили у нее на глазах. Все было бы отлично, если б так устроилось. Но репутация Венеры может пострадать, так что она сама должна принять решение…

Через несколько дней мать Гильяно спросила Венеру, и та сразу ответила согласием. Это подтвердило подозрение матери, что Венера питает к Тури слабость. Быть посему, думала Мария Ломбарде, со слезами благодарности обняв Венеру.

Через четыре месяца ответвление туннеля было готово, главный же туннель ожидалось закончить только через год. Время от времени Гильяно будет по ночам приходить в городок, навещать своих родных и спать в теплой постели после приготовленного горячего ужина, а в таких случаях всегда подразумевалось пиршество.

Уже в начале весны ему пришлось воспользоваться ответвлением. Довольно большой отряд карабинеров двигался по виа Белла и прошел мимо дома. Они были вооружены до зубов. Четверо телохранителей Гильяно, спрятавшиеся в соседних домах, приготовились к бою. Но отряд прошел мимо. Однако на обратном пути они вполне могли совершить налет. И Тури Гильяно через лаз в спальне родителей спустился в туннель.

Ответвление начиналось за деревянной панелью, прикрытой слоем земли сантиметров в сорок, рывшие главный туннель не знали о его существовании. Гильяно отгреб землю и снял деревянный диск. Потребовалось еще минут пятнадцать, чтобы проползти через узкий лаз под дом Венеры. Там люк находился в кухне и был заставлен большой железной печкой. Гильяно постучал по люку заранее условленным сигналом и стал ждать. Постучал снова. Он никогда не боялся пуль, а вот темноты испугался. Наконец над ним раздался едва слышный шум, и люк подняли. Полностью откинуть его не удалось из-за стоявшей над ним печки, Гильяно пришлось протискиваться в отверстие и на животе вползти в кухню Венеры.

Уже перевалило за полночь. Венера была в своем обычном, бесформенном черном платье, которое она носила в знак траура по мужу, хотя прошло уже три года со дня его смерти. На ней не было ни туфель, ни чулок, и, поднимаясь с пола, Гильяно заметил, какие белые у нее ноги — особенно по сравнению с загорелым лицом и черными, как смоль, жесткими, в крупных кудрях волосами. Он впервые заметил, что лицо у нее не такое широкое, как у большинства женщин в городе, подбородок заостренный, а в темно-карих глазах мерцали черные огоньки — таких глаз он никогда еще не видел. В руке она держала ведерко, полное раскаленных углей, словно собиралась бросить их в открытый люк. Теперь она вывалила угли обратно в печку и прикрыла крышку люка. Она казалась испуганной.

— Просто по улицам шатается патруль, — поспешил успокоить ее Гильяно. — Как только они вернутся в казарму, я уйду. Не беспокойся, на улице у меня друзья.

Они стали ждать. Венера сварила кофе, и они разговорились. Она отметила про себя, что он не дергается, как ее муж. Он не выглядывал в окно, не напрягался, услышав шум на улице. Он казался вполне спокойным. Она не знала, что он приучил себя так держаться, помня ее рассказы о муже и не желая тревожить родителей, особенно матушку. От него исходила такая уверенность, что она вскоре забыла о грозившей ему опасности, и они принялись болтать о том, что происходило в городке.

Она спросила, дошла ли до него еда, которую она ему посылала. Он поблагодарил и рассказал, как он сам, да и его ребята набрасывались на пакеты с продуктами, словно то были дары волхвов. Как его люди хвалили ее — уж больно все вкусно. Он утаил от нее грубые шуточки, которые отпускали иные из его отряда, — мол, если она и любить умеет так, как готовить, то ей действительно цены нет.

Все это время он внимательно наблюдал за ней. Она держалась с ним менее дружески, чем обычно, не так тепло и ласково, как на людях. Не обидел ли он ее чем-нибудь, спрашивал он себя. Когда опасность миновала и настала пора уходить, они довольно холодно простились.

Через две недели Гильяно пришел к ней снова. Весна была на дворе, но в горах еще бушевали метели, а запертые часовни вдоль дорог стояли под дождем. Гильяно в своей пещере мечтал о еде, приготовленной матушкой, горячей ванне, мягкой постели в своей комнате. И вперемежку с этими мечтаниями, к великому своему удивлению, он вспоминал белые ноги Венеры. Спустилась ночь, когда он свистнул своих телохранителей и зашагал вниз к Монтелепре.

Родные встретили его радостно. Матушка принялась стряпать его любимые кушанья, и, пока они жарились-парились, она нагрела ему воды помыться. Едва отец налил ему рюмочку анисовой водки, как примчался один из наблюдателей и сообщил, что город окружают патрули карабинеров и сам фельдфебель ведет отряд из казармы Беллампо в облаву на дом Гильяно.

Гильяно нырнул в люк в стенном шкафу и через него — в туннель. Там было грязно из-за дождя, земля налипала, поэтому переход затянулся и оказался довольно трудным. Когда Гильяно выполз на кухню Венеры, одежда у него была вся грязная, мокрая, лицо — черное.

При виде его Венера рассмеялась — Гильяно впервые видел ее смеющейся.

— Ты точно мавр, — сказала она. — Сейчас наполню корыто, и можешь помыться. У меня осталось кое-что из вещей мужа — можешь их надеть, пока я почищу твою одежду.

Она ожидала, что он воспротивится и не захочет мыться в такой опасный момент. Ее муж, когда приходил к ней, так нервничал, что боялся раздеться — ему надо было, чтобы револьверы находились под рукой. Но Гильяно улыбнулся ей, снял свою тяжелую куртку, пистолеты и положил все это на ящик, где она хранила дрова.

Потребовалось время, чтобы нагреть чайники и наполнить оцинкованное корыто. Пока ждали, она подала кофе. Красив, как ангел, подумала она, глядя на него, но ее не обманешь. Ее муж тоже был красивый, а убивал людей. И как изуродовали его пули. Нет, не следует любить мужчину за лицо. Во всяком случае — на Сицилии.

Как она плакала тогда! А в глубине души… чувствовала огромное облегчение. Когда он стал бандитом, ясно было, что он погибнет. Она каждый день ждала, что это вот-вот случится, надеясь лишь на его смерть в горах или в каком-нибудь далеком городке. Но его пристрелили у нее на глазах. И с тех пор она не может отделаться от чувства стыда — не потому, что он был бандитом, а потому, что его постигла такая бесславная смерть. Он сдался и молил о пощаде, но карабинеры прикончили его у нее на глазах. Слава богу, дочка не видела, как убили отца. Малая божья милость.

Венера заметила, что Тури Гильяно наблюдает за ней и лицо его по особому светится, выдавая желание. Она хорошо знала это выражение лица. Оно часто появлялось у людей из отряда ее мужа. Но она знала, что Тури не набросится на нее — из уважения к своей матушке, из уважения к тому, что она разрешила прорыть туннель в ее дом.

Она вышла из кухни в маленькую гостиную, чтобы он мог помыться в одиночестве. Гильяно тотчас разделся и ступил в корыто. Он тщательно вымылся и стал натягивать одежду ее мужа. Брюки оказались немного коротковаты, а рубашка узка в груди, так что пришлось не застегивать верхние пуговицы. Полотенца, которые Венера погрела у печки, были как тряпки, и он не сумел толком вытереться — только тут он понял, насколько она бедна, и решил помогать ей через матушку деньгами.

Он крикнул Венере, что оделся, и она вернулась на кухню.

— Но ты же не вымыл голову, — заметила она, взглянув на него, — у тебя же колтун в волосах.

И, взяв его за руку, подвела к умывальнику.

Вымыв ему голову, Венера посадила Тури на один из черных, выкрашенных эмалевой краской стульев и энергично принялась тереть жестким, потрепанным, бурым полотенцем. Волосы у него так отросли, что падали на воротник.

— Ты похож на этакого английского лорда-бандита из кино, — сказала она. — Надо постричь тебя, но только не на кухне. А то волосы попадут в кастрюли и испортят тебе ужин. Пойдем в другую комнату.

И она провела его в гостиную, уставленную мягкой мебелью. На столиках из черного лакированного дерева стояли фотографии ее убитого мужа и умершей дочки. Были тут фотографии и самой Венеры с семьей.

— Не смотри на эти снимки, — сказала Венера с печальной улыбкой. — То были времена, когда я думала, что жизнь принесет мне счастье.