Любовь как сладкий полусон - Олег Владимирович Фурашов

– Так я же футболист! – с неподдельной серьёзностью возразил юноша.

И мгновение спустя, оценив ситуацию, парочка дружно расхохоталась.

– Кстати, Аркадий Николаевич – несколько разрядившись,

спросил Юрий, – если что…, у вас не найдётся заимообразно…кгм-кгм…выпивка.

– Чего-о?! – подобно бегемоту «отвесил» тот от неожиданности нижнюю челюсть. – Ты – и вдруг…

– В компанию на холяву – дурной тон, – доходчиво аргументировал уступку незыблемым спортивным принципам заядлый футболист. – А пить-то я не буду.

– Хым, сыщем кой-чего, – полез Лукин в глубь директорского стола.

И он достал из личного запасника большую бутылку марочного виноградного молдавского вина.

– Благодарю, – испытывая неловкость, подвинул стеклянную ёмкость паренёк к себе. – Завтра рассчитаюсь.

– Чего там, свои люди, сочтёмся, – союзнически подмигнул ему завклубом. – А вот заложить за воротник – не помешает. Ибо на светский раут, Юра, негоже заявляться при плохом настроении. Посему, давай-ка, поднимем тонус старым испытанным средством: вверимся, так сказать, Бахусу.

И он повторно полез в стол, поочерёдно извлекая оттуда с ловкостью индийского факира два гранёных стакана, уже початую бутылку красного вина, шмат копчёного сала, огурец, соль, луковицу и полбуханки хлеба.

– Что вы, что вы! – запаниковал Кондрашов. – У меня же, в самом деле, спортивный режим.

– Какова жизнь-гадюка, а? – деланно посочувствовал Лукин «компаньону по несчастью». – Тебе пить можно, а ты не пьёшь, мне нельзя – а я пью. Трагедия. И всё же я граммулечку дерябну. И тебе, для мизансцены, я такоже налью, а дальше ты уж сам выбирай: пить или не пить, быть или не быть, хе-хе.

Аркадий Николаевич отмерил сполна в каждый из стаканов вина, и руки его при этом вожделенно подрагивали. Он, захлёбываясь от жадности и нетерпения, влил в себя рубиновую жидкость, прикрыл глаза, и, запрокинув голову, ненадолго застыл. Когда его с ног до головы передёрнуло, Лукин поднял веки, потёр ладони, как недавно Кропотов, изрыгнул из себя: «Лепота!» – и приступил к закуске.

– Ты, друг мой, – вкусно похрустывая огурцом, зачал директор

учреждения культуры следующий виток беседы, – не желаешь причаститься, так отведай для приличия сальца. Классное сальцо! Мне его Ниночка Самохина у кого-то там за полцены выцыганила. А на меня не гляди…Щас у меня морда до того красная станет, что сам Михаил Евдокимов позавидует. А глазёнки – заблестят…Ну и так далее.

– Аркадий Николаевич, – с тусклым видом заговорил Кондрашов, перекладывая от нечего делать ломтик сала на листок бумаги, лежавший подле него на столе и заменявший тарелку, – вы женаты?

– Хым…Вопрос, конечно, антиресный, – осклабился тот. – Официально…Три раза, – «подведя баланс» на пальцах, известил он. – Фактически же…Хе-хе…Как там в загадке сказано: «Поле не меряно, овцы не считаны, пастух рогат». Хе-хе…А что?

– Наверняка, вы в прошлом были при больших деньгах, раз трижды женились? – предположил паренёк.

– Чего-о?! – выронил кусок хлеба из рук и огрызок огурца изо рта Лукин. – …При больших деньгах? Га-га-га! – сардонически загоготал он. – Уясни, Юра, что работник культуры и толстосум – понятия несовместные. Надо же: при больших деньгах!…Га-га-га! – и он от смеха аж переломился в поясе.

– Так ведь некоторые женщины обожают деньги, машины…, – смутился юноша.

– Исходный мотив ты подметил верно, – снова выпив и закусив, вскочил из-за стола и в хмельном возбуждении забегал завклубом по помещению. – Материальная подмазка, естественно, не пустой номер. Но не всецело, не всецело…История человечества зафиксировала общую закономерность: когда «денежный мешок» берёт смазливенькую бесприданницу, то это в порядке вещей. Зато если какая-нибудь весёлая вдова, страдающая весёлой молочницей, хе-хе, женит на себе лощёного хлыща, то это исключение из правил.

– А если яснее?

– Для самца красивая баба, – воздел палец к люстре Аркадий Николаевич, – высшая ценность. Хотя и после свадьбы кобель регулярно прелюбодействует со всем, что движется – это для поднятия тонуса, для взбрыка адреналина, для самоутверждения. Отстрелявшись спермой на стороне, он смиренно плетётся к семейному очагу.

– Вы как наш совхозный ветеринар рассуждаете, – исказила гримаса отвращения лицо Кондрашова.

– Хе-хе….Сложнее с мадамочками…Блюм-блюм-блюм…, – опрокинув в глотку очередную порцию вина и занюхивая её рукавом, продолжил раскручивать путаный клубок собственной парадигмы директор клуба. – У них господствует практика периодического замещения. Что сие означает? Да то, что им охотца богатого, умного, высокого и красивого мэна. Стало быть, четыре в одном флаконе. Поскольку такого в природе не бывает, то это оказываются четыре разных мужика. Га-га-га! То бишь, её финансовый туз и рылом не вышел, и интересно поговорить не горазд, а уж рост – одно сплошное недоразумение. Как поётся в частушке: «Мой милёнок маленький, чуть повыше валенка, в лапотки обуется, как пузырь надуется!» Хе-хе-хе…

– Вы всё про каких-то…падших вещаете, – прервал монолог Лукина неофит в сфере гендерных проблем. – Но есть же общепризнанные образцы…

– А то!…Помнишь, Юра, Наталью Гончарову? – прекратив беготню, остановился «знаток женщин» напротив юноши с таким видом, будто они оба накоротке знакомы с легендарной женщиной.

– Гончарову? Жену Пушкина, что ли?

– Ну да. Так и она однажды тоже завыла, как наша эпатажная певичка Маша Распутина: «Отпустите меня в Гималаи!». Спелась с высоким французиком. Изменила мужу…, который, кстати, был банальным таскуном и малогабаритным мужчинкой. И верно было начертано на смерть гениального поэта:

В январе тридцать седьмого года

Прямо с окровавленной земли

Подняли тебя мы всем народом,

Бережно, как сына, понесли.

Мы несли тебя – любовь и горе –

Долго и бесшумно, как во сне,

Не к жене и не к дворцовой своре –

К новой жизни, к будущей стране…

– Что за пьяный бред?! – возмущённо перебил скандального декламатора Кондрашов, обожавший Пушкина. – Лермонтов не так писал на смерть поэта…

– Блюм-блюм-блюм…, – осушил Лукин бутылку уже из горлышка. – Это не бред. Это строки Ярослава Смелякова.

– Ну, и к чему вы об этом? – листком бумаги брезгливо стёр частички сала со своей руки Юрий.

– Да к тому, наивный вьюнош, – снисходительно похлопал его по плечу заведующий клубом, – что ко всякой милашке надобен свой подход. Вот я, думаешь, чем беру? Да повседневным вкрадчивым сюсюканьем: мур-мур-мур да мур-мур-мур…Муси-пуси, муси-пуси…Ведь иную бабу уже достали и дылда-баскетболист, и мастер бельканто, я – тут как тут…

– В очередь за объедками с барского стола?! – возмутился Кондрашов.

– А ты что, Крез? У тебя что, куры брюликов не клюют? – ехидно хихикнул Лукин. – Или габариты как у Кропота? Зато ты на мордочку хорош и в общении удачно интригуешь. Вот сиди и жди, когда куранты пробьют твой черёд замещения…

4

Разгоревшиеся разногласия были нарушены шумом отворяемых дверей, и в кабинете появилась…Стелла Кораблёва.

– Извините, – сказала она, учащённо дыша. – Я вам не помешала?

Участники дебатов ненадолго лишились голоса.

– Стелла?! – выдавая свои подлинные чувства и опрометчиво засияв начищенным самоваром, воскликнул Кондрашов.

– Что вы, дорогуша, – следом среагировал и Лукин. – Вы никоим образом…ик…, извините…, ик…не можете…ик…

– Простите, Аркадий Николаевич, мне с Юрой нужно поговорить, – пояснила девушка.

– О, старею, старею! – многозначительно проронил директор клуба, шагая к выходу. – Ищу очки…ик…, а они же тама…

Лукин дипломатично удалился. Кондрашов же, раскаиваясь