Магия успеха - Мария Семенова

— Разобрались. Запомнит надолго.

— Ладушки, тронулись. — Лютый захрустел соленой сушкой, кончиками пальцев открыл «Самсонайт», вздохнул — ну почему кругом одни бляди? В чемоданчике лежали трусики, зубная щетка, косметика, вазелин, паспорт и презервативы на все случаи жизни: усатые, ребристые, ароматизированные и анальные. Стандартный набор бледи, сдающей напрокат свои прелести.

«Вот и пустим ее по кругу, хоровое пение братве не повредит». Насупившись, Павел Семенович раскрыл краснокожую паспортину несуществующего государства, и лицо его вытянулось — фу ты, черт, не может быть! Дрожащими пальцами он перевернул страницу, и его, твердого, как кремень, законника, сразу кинуло в холодный пот. Хозяйку кофра звали Еленой Павловной Таировой, родилась она двадцать четыре года тому назад в городе Нижнем Тагиле и как две капли воды походила на его давнишнюю любовь Пелагею. Безжалостная память перенесла его на двадцать пять лет назад, когда он приезжал на родину на похороны матери. И первый, кого он встретил у калитки, была она, Пелагея, все такая же по-девичьи стройная, пахнущая дурнопьян-травой и душицей, с манящим взглядом смеющихся васильковых глаз. Стояло лето, ночами надрывались соловьи, вода в тихом озере была как парное молоко. Лютый уехал осенью, когда опали листья на любимом тополе Пелагеи, что рос у нее под окном, уехал с тем, чтобы скоро вернуться. А потом он подсел на «червонец», за все хорошее был брошен в БУР, затем переведен в «преторию», и пошло-поехало. Централы, зоны, крытки, тюремные больнички, жизнь фартовая. И вот, после всего этого… Господи, неужели у него есть дочь?

— Стоять всем. — Волнуясь, Павел Семенович взялся за переговорник и, едва затих скрежет тормозов, стремглав бросился к автобусу. — Где она?

Леночка Таирова сидела на венках, возле деревянного тулупа, от страха она описалась и не плакала даже, а тоненько, как зайчик, тянула на одной ноте:

— И-и-и-и-и-и-и…

На то были причины. Широкоплечий бандюган с портновским метром задумчиво прикидывал размеры гроба, оценивающе посматривал на Леночку, хмурил брови, делился соображениями с братвой:

— Не, не капает, придется кремировать. Другой разбойник, жилистый, с выпуклым шрамом на лице, что-то выводил маркером на креповой ленте и то и дело поворачивался к Таировой:

— Так тебя, бля, как писать-то, с отчеством или по матери?

— Сирота я. — Наконец, прижимая ладони к глазам, она заплакала, слезы градом покатились по ее щекам, смывая грим с глубоких Рысиковых отметин. — Ни папы, ни мамы…

— Ша, братва! — Услышав про маму, Лютый вздрогнул, властно поднял руку и, присев на корточки, всмотрелся в лицо Таировой. Сомнений нет, это его кровь, его плоть. Боже ж ты мой, кто ж ее так? — Аида, лапа, в членовоз, разговор к тебе есть. — Павел Семенович мягко тронул Леночку за плечо, улыбнулся ласково. — Ну, хватит сопли мотать, ссать будет нечем.

От полноты чувств у него самого на глазах выступили слезы, надо ж, и ему доведется в жизни поотцовствовать!

— Ты моя ласточка. — Он хотел было погладить дочку по голове, однако в душе Таировой случился сложный психологический излом, и, неожиданно вскрикнув, она вцепилась зубами в протянутую руку:

— Кофр отдай, сволочь!

— Тварь, сука. — Нисколько не обидевшись, Лютый закатил для порядку пощечину, загадочно улыбнулся и все ж таки прижал дочь к груди. — Иди, лапа, к папочке, будет тебе чемодан.

Он поднял Леночку за ворот и, придерживая за локоток, повел в броневик. Глаза его лучились счастьем.

В первом веке до нашей эры ситуация в Палестине отличалась нестабильностью и беспорядками. Страна находилась во власти бесконечных внутренних баталий, и неудивительно, что за пятьдесят лет до рождения Христа превратилась в римскую провинцию, будучи завоевана легионами Помпея. Ситуация способствовала образованию многочисленных группировок — сект — среди местного населения. Главными из них были: прекрасно приспособившиеся к римскому присутствию саддукеи, большинство которых происходили из состоятельного духовенства; фарисеи, непримиримые формалисты, находившиеся в пассивной оппозиции к Риму, и суровые мистики ессеи, которые пользовались значительным влиянием. Одновременно существовали и другие группировки, в частности секта зелотов, находившаяся в прямой оппозиции к Риму. Это были воинствующие националисты, с оружием в руках сражавшиеся с оккупантами, римляне называли их «lestai». В рядах повстанцев находилось много преступников, элиту их составляли сикарии, профессиональные убийцы, мастерски владевшие оружием и приемами самообороны.

Историческая справка

ГЛАВА 14

Кошка делает дом уютным. Две кошки делают дом уютным вдвойне. Три и более превращают обычное жилище в сумасшедший дом, в адское пекло, в геенну огненную.

Было два часа пополудни, самое время, чтобы, удобно устроившись на кухне, налить тарелочку горячего борща и рубануть его со сметаной и чесночком, под занятные разговоры соседей за жизнь и уютное журчание удобств. Как бы не так! Удобства, к счастью, журчали по-прежнему, но вот все разговоры теперь начинались и заканчивались Пантриковым семейством. Глава фамилии с утра уже наделал во фритюрницу мадам Досталь, украл говяжий суповой набор у Тани Дергунковой, а также уволок килограмм оттаявшего, уже потрошеного хозяйского хека, — семья большая, всех надо кормить.

Сейчас же Пантрик учил свое потомство жизни. Он выволок на середину кухни крупную, еще живую крысу и мастерски демонстрировал личные профессиональные навыки. С быстротой молнии мелькали острые, отточенные на двери Тараса Кораблева когти, хищно сверкали желтые глаза, под пронзительный, истошный писк судорожно подергивался лысый розовый хвост. А вообще-то крыса была черная, самая что ни на есть холерно-чумная. Молодые коты в составе полуотделения мурзились, быстро усваивали азы и активно вмешивались в процесс, помогая себе веселым боевым кличем. Пантрикова же супруга во всю эту суету не вмешивалась: лежа на подоконнике, она степенно доедала хека, подолгу задумываясь о своем, о женском, — в скором времени она вновь готовилась стать матерью.

— Нет, это просто черт знает что такое. — Мадам Досталь придирчиво обнюхала фритюрницу и затрясла головой, усеянной термобигуди. — Это кошкин дом какой-то. Правильно Маршак жаловался: «нет от племянничков житья, топить их в речке надо».

Сегодня она намеревалась приготовить печень по-японски, с красным перцем и жареными мандаринами.

— Правильно, Генриетта… э-э… Батьковна. — Таня Дергункова яростно жарила яичницу, во все стороны летели брызги масла и капли слюны. — Младших утопить, старшего кастрировать и на помойку, вместе с проституткой своей. Триста граммов, — она страдальчески закатила глаза и прижала сальные ладони к щекам, — триста граммов отборнейшей вырезки, с аппетитнейшей мозговой косточкой! Да чтоб ты задавился, сволочь хвостатая!

Вот уже неделю Таня Дергункова пребывала в миноре. А чему радоваться-то? Молодость проходит, не за горами климакс, а где оно, счастье? В который уже раз судьба повернулась к Тане задом, — ее последнее увлечение, усатое и по-кавалерийски кривоногое, оказалось совершеннейшим дерьмом. Господи, ну где же он, настоящий полковник?

— Ладно вам на котика-то наезжать. — Валя Новомосковских сделался суров, уныло отхлебнул кофе «Чибо» и вонзился зубами в бутерброд с сыром. — Что, может, вам крысы больше по нутру? Шастали бы по столам, разносили гепатит! Болезнь века! Вон Березовский и тот не уберегся, желтый весь, как гусиное дерьмо. Да вы Пантрика еще благодарить должны, пайку ему давать. А младших заберут, верняк. За объявление уплочено.

Настроение у Вали было тоже не очень. Реформы, мать их за ногу. Бизнес трещал по швам, вместо благороднейшей балтийской «шестерки» приходилось пить растворимое экстрагированное дерьмо с недозрелым пошехонским сыром. Все перестройка, демократия, гласность. За что боролись, на то и напоролись.

Пантрик тем временем крысу придушил и поволок под стол четы Борисовых, однако же ни Гриша, ни супруга его Оля не обратили на кота ни алейшего внимания. С печальным видом, со слезой во взоре, они сосредоточенно сушили сухари. Собственно, основание для столь скорбного действа было не такое уж и веское — всего-то подписка о невыезде, однако, как говорится, от сумы и от тюрьмы… А все дело было в том, что с неделю назад Борисову наконец-то выдали зарплату, правда, не вожделенными дензнаками, а какой-то особо сложной, полученной от смежников по бартеру электроникой. Не мудрствуя лукаво, Гриша разобрал приборы на части, уложил составляющие в чемоданчик и отправился на ярмарку «Юнона» — делать свой маленький бизнес. Оплатил торговое место, осмотрелся и только принялся выкладывать товар, как бизнес был сделан! Невесть откуда вынырнувший статный мужчина в фирменных очках на ломаном русском предложил продать все оптом за восемьдесят долларов. Господи, за восемьдесят долларов! Гип-гип-гип-гип ура! Таких денег Гриша не держал в руках сроду! Он тут же согласился, долго, ликуя, рассматривал портреты Гранта, Джексона и Гамильтона, в ближайшем валютнике слил десять баксов и, накупив еды, решил устроить пир. Чтоб на весь мир — с пельменями «Останкинскими», колбасой «Телячьей» и молдавским, полунатуральным, восхитительнейшим томатным соком. Только спокойно переварить яства ему не дали. Борисова взяли сразу после обеда, приехали на трех машинах с сиренами, надели наручники и увезли в дивное серое строение у Невы, такое высокое, что из его подвалов, говорят, отлично видна Колыма…