Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы - Георгий Андреевский

Немного расскажу о полководцах наших, что знаю. Жуков был, конечно, сильной личностью, он никого не признавал, никаких авторитетов, кроме Сталина. Как-то он возмутился отступлением одной части и, обратившись к ее командиру, подполковнику, назвал его капитаном. Тот смущенно возразил: «Я подполковник, товарищ маршал». А Жуков ему: «А теперь капитан». У Жукова была палка. Он мог ею ударить. Командир нашей армии Горбатов тоже ходил с палкой, мог ударить солдата, офицера. Палка тяжелая, суковатая. Был такой случай: один командир полка с большим животом, когда перед боем проигрывали ситуацию, лег на землю, а зад его выступал над укрытием. Тут Горбатов подошел да как трахнет полковника палкой по заду и говорит: «Ты же убит!» Тот вскочил, говорит: «Так точно, товарищ командующий!» У Горбатова жена была певица, ездила вместе с ним. В тридцатых Горбатова посадили. Когда письмо Горбатова из лагеря попало к Буденному, тот пошел к Сталину. Сталин спросил, ручается ли он за него. «Ручаюсь», – ответил Буденный. Горбатова освободили. С Горбатовым был еще такой случай. Как-то видит он, что повар, без своей винтовки, а только с термосом, идет на передний край накормить солдат. Он подъезжает, подзывает повара пальчиком: «Солдатик, иди-ка сюда!» Тот подходит, рапортует. «На передний край идешь?» – спрашивает Горбатов. – «Так точно, товарищ генерал», – отвечает повар, а Горбатов как огреет его по плечу палкой да как гаркнет: «Где твоя винтовка?!» – и приказал идти за винтовкой. Солдат аж побелел.

Особенно тяжело на войне было женщинам… Наступали мы под Москвой… В разведроте дивизии служила девушка, звали ее Тамара. Красивая блондинка. У нее все погибли, и она пошла мстить за мужа и отца. Командиром той роты был Разин, по имени Степан. Парень он был лихой. Немцы его знали и кричали по радио: «Стенька, мы тебя все равно повесим!» Так вот стал этот Степан Разин за Тамарой ухаживать. Проходу ей не давал. Как-то даже пытался в лесу изнасиловать, грозил пистолетом. Она уж хотела из-за него повеситься. Сколько ни бились со Степаном, он от Тамары не отставал. Я и с ней говорил (я был тогда помощником начальника политотдела дивизии по комсомолу), предложил перейти в другую часть, но она не хотела, ей в разведке нравилось. Потом ее все-таки перевели радисткой в штаб командира первого корпуса Урбановича. И вот как-то немцы, недалеко от штаба, обстреляли наши машины. Мы выскочили из них, и тут я увидел, как ее голова с золотыми волосами катится под гору. Мы ее похоронили.

… Днепр форсировали у города Богучары. Когда вошли в город, там находилась итальянская дивизия. В одном блиндаже взяли итальянца. Красивый мальчишка с черными глазами, очень напуганный. Мой ординарец Петр повел его в штаб. Я наблюдал за ним в бинокль. Вижу, ведет, ведет, а потом винтовку вскинет, выстрелит, а итальянец, как он только вскинет винтовку, падает на землю. Раза три так в него этот Петр стрелял. Наконец, когда итальянец лежал, подошел к нему и выстрелил в него сзади, в лежащего. Жалко было мальчишку. Петр сначала сказал мне, что сдал итальянца в разведку. Потом признался».

А вот что о буднях и жестокостях войны поведал мне другой ее участник по фамилии Барабанов, к сожалению, не помню его имени и отчества. «Многие наши солдаты, – рассказывал он, – с убитых немцев снимали часы. У некоторых целые пачки часов были. Мне предлагали снять часы с убитого, но я отказывался. Как-то после боя иду с товарищем. Смотрим, немец лежит, а на руке хорошие золотые часы. Товарищ подошел к нему и стал их снимать, а немец оказался живым. Достал он правой рукой пистолет и убил моего товарища. Ну, тут на него ребята набросились, забили до смерти.

Ненависть к фашистам была страшная. Бывало, поручали вести пленных. Водили «с распиской», это значит, надо было всех, сколько есть, передать в штаб. Водили и «без расписки». Как-то поручили мне и еще трем солдатам без расписки вести тридцать-сорок человек. Отвели мы их на некоторое расстояние, спрашиваем: «Кто был под Москвой?» Вышли трое или четверо. «Кто под Сталинградом был?» Вышли еще несколько немцев. «Кто под Ленинградом был?» Еще вышли. Мы командуем: «Ложись!» Немцы легли на спину и пальцем на лоб показывают, дескать, чтобы в лоб стреляли, смерть тогда мгновенная. Когда стреляешь в лоб, человек как-то подпрыгивает, вытягивается весь…

Был такой случай. Прибегает женщина вся в крови, зовет. Мы пошли за ней. Оказалось, что наши люди перед уходом немцев, чтобы те не угнали их в Германию, в шахте спрятались. Так немцы их гранатами забросали, много людей убили».

Жуткая это вещь – война. Сколько трупов разбросала она по своим дорогам! В Cредние века, когда случался голод и голодали даже сеньоры, когда трупы умерших некому было хоронить, выходили из лесов стаи волков поживиться падалью. Насытившись человечиной, волки и после голода еще долго искали добычу среди людей. Так было и в эту войну. По ночам, когда вставала луна-покойница, волки, повыв на нее то ли по привычке, то ли от радости, шли обгладывать богатую добычу, не делая разницы между теми, на ком были кресты, и теми, на ком звёзды.

Когда война закончилась, люди заметили, что волков развелось видимо-невидимо. Стали на них охотиться. За убитого волка полагалось вознаграждение. Политика в отношении волков была простая: волк как опасный хищник подлежал истреблению всеми способами на всей территории страны в любое время года.

В отличие от волков собакам во время войны жилось плохо. Хозяева разбежались, оставив их на произвол судьбы. Стаями бродили они по Москве, голодные и злые. Прятались, как могли, от бомбежек, дичали, впадали в бешенство, кусали людей и дохли. Долго с таким положением московские власти мириться не могли. И вот в 1942 году, в день Красной армии – 23 февраля, ветеринарная служба города приняла решение о создании бригады по вылову бродячих собак и бездомных кошек.

О важности, придаваемой городским начальством борьбе с одичавшими животными, говорит тот факт, что, несмотря на тяготы военного времени, бригадам, созданным для этой цели, предоставили две автомашины и выделили опытных шоферов. К тому же были приведены в полную боевую готовность железные клетки для лохматых арестантов.

Выловить всех бродяг тогда, наверное, не удалось. Кроме того, нельзя забывать, что собаки и кошки имеют подлую привычку размножаться. Поэтому в марте 1944 года последовал новый приказ: «Усилить вылов бродячих собак, организовать бригаду ловцов на полуторатонной машине „ГАЗ“. Вылов производить не менее трех раз в неделю». И, наконец, в 1945-м: «К 1 мая укомплектовать бригаду и приступить к вылову бродячих собак» и подпись: «Зав. Горветотделом Орлов». О кошках, заметьте, ни слова. Дошло, наверное, до начальства, что они необходимы для борьбы с мышами.

Звери зоопарка, как и правительство, во время войны оставались в Москве, и Горветотдел их не трогал. Медведица Зойка в марте 1942 года даже тройню родила.

Как кормящая мать, Зойка к общественным работам не привлекалась, а вот двугорбый верблюд Вася был в прямом смысле запряжен. Он вывозил на санях с территории зоопарка снег и сколотый лед.

Все в зоопарке в общем-то было хорошо, если б не побег в июле 1942 года павиана Васьки. Хитрец подглядел, как служительница закрывала клетку, и, когда она ушла, воспользовался ее опытом. Ему удалось выйти на Большую Грузинскую улицу, и, если б не противные мальчишки, которые кричали, свистели, строили ему рожи, он, возможно, дошел бы до Тверской. А так он, возмущенный их гнусным поведением, зарычал и, решив задать кому-нибудь из них трепку, подошел к ним поближе, но те, подученные старшими, заманили его обратно в зоопарк, а потом и в клетку. Тут, увидев своих сородичей, Васька несказанно обрадовался и дал себе слово больше на улицу никогда не выходить. В клетке было спокойнее. К тому же хоть и плохо, но кормили.

Обезьяна, на худой конец, может вместо фруктов и овощи есть. Хищник скорее умрет, чем съест морковку, ему мясо подавай. А где его взять во время войны, когда оно и людям не достается? И тогда ветеринарная служба Москвы в июле 1942 года распорядилась, чтобы конные парки, совхозы и другие организации – владельцы крупных животных, в случае их падежа от незаразных болезней, немедленно сообщали об этом дирекции зоопарка по телефону К-4-40-78 и в тот же день доставляли павшее животное.

Поскольку падеж среди сельскохозяйственных животных в Москве наблюдался, а хищников было мало, то их хоть и с трудом, но прокормить было можно. С домашним скотом дело обстояло сложнее. В октябре 1941 года в Москве и ближайшем Подмосковье были уничтожены все совхозные свиньи. Коров, кто мог, гнал на восток, но много коров, овец и свиней было забито. Нечем кормить. На корм шла даже мездра – нижний слой шкуры животного, содержащий жир. (Мездру, в частности, использовали при производстве столярного клея.)

Уже в июле 1942 года под Москвой стали воссоздаваться подсобные животноводческие хозяйства предприятий, таких, как «ЗИС», «Знамя Октября» и др. Им удалось вырастить тысячи голов скота. К тому же и в частном секторе к концу 1944 года количество коров достигло довоенного уровня. В конце войны в Москве снова появились молочницы. А в ноябре 1945 года вышел закон, согласно которому крестьяне-единоличники получили право бесплатно пасти свой скот на лесных лужайках, вдоль дорог, линий электропередачи и даже на колхозных полях, правда за деньги.