Любовник Дженис Джоплин - Элмер Мендоса

— Как себя чувствуешь?

— Большеньки-меньшеньки. Послушай, Чоло, откуда это все у тебя? Чем ты занимаешься?

— Так, работаю на одном ранчо. Сейчас некогда об этом, расскажу как-нибудь.

Глаза Нены широко раскрылись, ей все стало ясно. Чоло был не единственный из ее знакомых, кто зарабатывал на наркотиках; послухам, несколько соседей Палафоксов тоже занимались перевозкой марихуаны, но впервые она узнала с полной достоверностью, что к этому причастен близкий ей человек.

— Так-так, теперь понятно!

— Не пугайся, я только недавно начал!

— И я только недавно начала догадываться! Скажи, а тебе необходимо надевать на себя столько побрякушек?

— Так принято.

— И все-таки, не слишком ли много? А ну-ка, посмотрим: у тебя две толстые цепочки, одна с изображением Вирхен де Гуадалупе и — кто это, святой Худас Тадео?

— Да, он.

— Дальше — браслет, золотые часы, кольцо с бриллиантами и твоими инициалами… и все они довольно грубо сделаны и слишком большие.

— Наверно, потому, что у нас есть чем заплатить за них; а кроме того, они отличают нас от остальной толпы.

— А зачем тебе этот образок Мапьверде?

— Говорю же, так принято!

— Послушай, я хочу попросить тебя об одном одолжении.

— Да что угодно!

— Папе не нравится, что ты нам помогаешь, и он осуждает тебя за твой бизнес, как ты его сам называешь.

— Ничего, потерпит! Я обешат Чато позаботиться о вас, и никто не сможет помешать мне делать это.

— Я знаю и думаю, что ты нам очень нужен, и не только потому, что ты был большим другом моего брата и остаешься им для Санди, но мы также просто не умеем сами за себя постоять! Например, пошли сегодня в полицию узнать насчет Санди, и ничего не смогли сделать, никто не захотел с нами разговаривать, просто ужасно, когда тебя ни во что не ставят!

— Теперь можешь сообщить отцу, что за дело берется адвокат!

— Ладно, только обещай, что, если отец скажет тебе что-нибудь обидное, ты не станешь обращать на это внимания!

— Не бойся, я люблю твоего старика.

— Знаешь, на заупокойную мессу, конечно же, явились друзья брата, студенты факультета экономики, и заявили, что после ее окончания хотят устроить большой митинг с требованием наказать убийц, что пригласят для этого ребят из других университетов, так, чтобы в соборе места свободного не осталось.

— И что ты думаешь на этот счет?

— Не знаю, мне только горько оттого, что я не сумела до конца понять моего брата, его дело, но теперь уж ничего не поделаешь. Все мне кажется таким ненастоящим, таким лицемерным!

Мохардин представил себе разгоряченное, потное сборище, орущее до хрипоты, и решил, что не стоило устраивать митинг — Чато уже не воскресить, но как убедить студентов, что их выступление лишь разожжет ненужные страсти? А еще его беспокоило положение Санди — что-то он сейчас делает? Наверное, мысленно стягивает трусики с Дженис.

Они вдвоем пили кофе с печеньем, а остальные Палафоксы разошлись по своим комнатам.

— Ты собираешься жениться? — спросила Нена.

— С чего ты взяла? — поперхнулся Чоло.

— Попугай на хвосте принес! — улыбнулась она. — Так, значит, это правда? Ты ее любишь?

— Ну, да, в общем.

— В общем! Все мужики кретины, почему-то всегда врут, просто наваждение какое-то! Ну, по каким ощущениям определяет мужчина, что он «в общем» любит женщину, с которой ему предстоит быть вместе всю жизнь?

— По тем же, что и в бейсбольном матче, когда на девятой подаче отбивает восьмой бэттер, счет три-два, в запасе есть один хоумран и два аута, и отбивающая команда проигрывает одну базу.

— Полная галиматья!

— И тем не менее очень похоже: тебе и хочется продолжать игру, и нет, а по сути все это не имеет ни малейшего значения.

— Санди рассказал мне, что она очень красивая. У тебя есть ее фото?

— Зачем тебе?

— Познакомиться.

— Нету, — соврал Чоло. — И если я женюсь на ней, то лишь потому, что ты мне дала отставку!

Нена состроила ему глазки.

— Вовсе не отставку, а просто попросила подождать немного. Я же не предполагала, что ты решишь жениться так рано!

— Рано? Мне двадцать три года, моего лучшего друга уже нет в живых, второй сидит в тюрьме, а женщина, которую я всегда любил, послала меня к долбаной матери!

— Неправда, я не посылала тебя ни к какой другой женщине.

— Разве нет?

— Нет!

— Ты уверена?

— Абсолютно.

Чоло вдруг почувствовал себя в такой растерянности, что ему захотелось уйти, но это выглядело бы нелепо, да и недостойно, поэтому он только поднялся со стула. Мария Фернанда тоже встала, оказавшись прямо перед ним, так близко, что ближе некуда, и поцеловала в щеку. Мохардин совсем потерял голову и почувствовал себя маленьким и беспомощным перед безграничной непредсказуемостью женского поведения.

«Что происходит? Два месяца назад я мог только мечтать об этом, а теперь то же самое может превратиться для меня в серьезную проблему».

— Я должен идти.

— Тебя ждут?

«Она смеется надо мной; чертовка, недаром говорят, все они одинаковые. Ну, что с ними делать, если и убить их нельзя, и приручить невозможно!»

Глава 19

— Мне здесь нравится, — сказал Роллинг. Бакасегуа разглядывал странички «Калимана»; у него под боком высилась целая стопка старых сборников комиксов, истрепавшихся от многократного перелистывания. — У меня всего навалом — клубники, малины, вишни! К цветущим растениям летят колибри, за колибри бабочки, а бабочки живут только на воле! Пчелы заняты опылением соцветий, а значит, у нас будет мед — ты когда-нибудь пробовал сыр с медом? Японцы просто тащатся от сыра с медом, они готовы променять на сыр с медом даже сумо и оригами, им лишь бы ездить по всему миру, фотографировать все подряд да есть сыр с медом!

Давид чувствовал себя плохо; он провел два дня в лазарете и еще столько же в камере, и все это время мочился кровью. Ему хотелось выспаться, но приходилось присматривать за Роллингом. Давид уже собрался выйти в коридор, когда к решетчатой двери подошел охранник с толстыми темными губами и нехорошим взглядом.

— Рожей не вышел, жопой не прошел — Давид Валенсуэла, к решетке с вещами! — «Похоже, уходим насовсем», — смекнула бессмертная часть Давида. Охранник обратился к Роллингу: — Ну, все безобразничаешь, чертов придурок?

— Здравствуйте, сеньор Ананасовый Нектар, будьте так любезны, скажите, какая сегодня погода?

— Погода зашибись, придурок чертов, а вот ты портишься с каждым днем!

— «Случается, мне тяжко оставаться человеком, и пылает понедельник, как бензин!»

— Вот я и говорю, у тебя с головой день ото дня все хуже, скоро начнешь тараканов жрать! Валенсуэла! Пошевеливайся, некогда мне с тобой возиться!

— Тише, сеньор Ананасовый Нектар, они здесь! В последнее время они вселяются в человеческие тела и присваивают их! — Давид молча подошел к охраннику. Ананасовый Нектар надел на него наручники и повел по коридору.

«Спроси его, вещи с собой брать», — суетилась карма.

— Заткнись! — крикнул охранник Роллингу.

Ночь стояла душная; они пересекли маленький двор, где днем заключенные вывешивали проветриваться свою одежду, вошли в административное здание и зашагали по темному коридору. Впереди, метрах в пятнадцати, виднелся какой-то свет, но до него не дошли; Ананасовый Нектар втолкнул Давида в боковую дверь. Его встретили ударом кулака, от которого он упал на стоящий посреди комнаты стул.

«Вот дьявол, — отозвалась его бессмертная часть, — проклятое человечество, сколько себя помню, правосудие во все времена сопровождалось побоями!»

— Пожалуйста, не бейте меня! — взмолился Давид.

Неожиданно он почувствовал странное желание умереть и отчетливо вспомнил те восемь минут, что провел вместе с Дженис Джоплин. Давид представил себе, как они вдвоем купаются в деревенской речушке, мокрые и смеющиеся; и как Дженис в широкой юбке с психоделическим рисунком ведет его куда-то, предлагает ему сигарету, он закуривает; Дженис приближает к нему свое лицо, и он целует ее в губы; отдает ему свое тело, и он ласкает его. Are you Kris Kristofferson? Потом они идут по длинному коридору, у него перед глазами ритмично движутся ее ягодицы, и ему чудится запах Ребеки. Однако Давид не возбуждается, адреналин в крови не позволяет, но понимает, какая она привлекательная. В устланной коврами гостиной Дженис, не вынимая сигареты изо рта, снимаете себя одежду, безмолвно приглашая его сделать то же самое. Давид видит ее груди с веснушками и маленькими сосками, волосы на лобке — длинные и взлохмаченные, ее плоский живот и начинает ласкать пупок, в который набилась какая-то дрянь. Дженис улыбается, не переставая курить и отпивать из стакана, а после у нее в руке оказывается шприц с розовой жидкостью и плавающими в ней крокодилами. Потом Давид рассматривает плакаты на стенах — Брайен Джонс, Джимми Хендрикс, Джим Моррисон и сама Дженис у микрофона, потная, с растрепанными длинными волосами, одетая во что-то блестящее и сверкающее.