Русские агенты ЦРУ - Джон Лаймонд Харт

Носенко: Мне бы хотелось знать, что я должен ожидать в будущем?

Бэгли: Посмотрим. Согласно моему докладу [вышестоящему начальству], Вы пожелали перебраться в Соединенные Штаты, чтобы получить какую-либо работу — шанс для будущей жизни, дающий вам определенную безопасность и возможность трудиться на знакомом вам поприще. Это верно? 

Носенко: Абсолютно.

Бэгли: Наш директор не против. Остается обсудить средства, которые могли бы способствовать обеспечению вашей карьеры и приобретению личной независимости. Оказанная Вами большая помощь и наше желание предоставить эту независимость позволяют нам открыть для Вас банковский счет, а впоследствии предложить годичный рабочий контракт. Кроме того, учитывая последнее дело [здесь Бэгли упоминает о разоблачении Носенко важного советского шпиона, назвать которого я не имею права], мы собираемся добавить к начальной сумме некую дополнительную.

Все эти обещания, в дальнейшем оказавшиеся ложными, были, разумеется, сделаны Носенко исходя из предположения, что он является советским агентом, хотя сам Дж. Эдгар Гувер, отнюдь не имеющий репутации человека легковерного, считал его обыкновенным перебежчиком. Собственно говоря, согласно документам Гувер полагал, что Голицын, ставший для Носенко Немезидой (Богиней возмездия), сам являлся провокатором КГБ. Это свидетельствовало о доверии Гувера к подозреваемому.

Подобное различие точек зрения дополнялось тем, что ФБР желало иметь больше времени для получения надежной информации, которой, как там полагали, мог обладать Носенко. Позиция ЦРУ, напротив, заключалась в том, что их узник Носенко (хоть и неофициально) должен содержаться в изоляции, дабы предотвратить возможность руководства его действиями со стороны мифических «контролеров КГБ». В то же время в ЦРУ выступили с предложением, чтобы с Носенко некоторое время обращались достаточно хорошо, чтобы обеспечить его содействие следствию. К сожалению, ЦРУ выиграло это «сражение мнений», и с этого момента ФБР не играло в этой истории сколько-нибудь заметной роли.

По мере обсуждения вопроса в штаб-квартире ЦРУ все более преобладало намерение «расколоть» Носенко, то есть использовать любые возможные приемы, чтобы заставить его признаться в соучастии в «заговоре» КГБ. Таким образом, в апреле 1964 года ЦРУ решило, что единственной мерой пресечения для столь опасного (но вместе с тем весьма полезного) «гостя» будет помещение его в охраняемое день и ночь «защищенное от побега помещение».

Уведомленный о подобном намерении Носенко, конечно, встревожился. Позднее он объяснил, что боялся как бы ЦРУ, с максимальной скоростью вытянув из него всю нужную им информацию, не выставило бы его на улицу без всякой защиты и средств к существованию. В таком случае Носенко оказывался не только предоставленным самому себе в незнакомой стране, но без поддержки ЦРУ подвергался, по его мнению, опасности быть ликвидированным или похищенным КГБ. Однако Юрий даже не подозревал, что его опасения просто меркнут по сравнению с истинными намерениями управления.

План, рожденный совместными усилиями сотрудников контрразведки и советской секции ЦРУ, явно строился на принципе «нос увяз — всей птичке пропасть». Предполагалось, что со временем Носенко непременно сознается в существовании разветвленного шпионского плана против Соединенных Штатов, в котором сам он, разумеется, играет главную роль. После получения полного признания Носенко собирались передать в руки КГБ. С другой стороны, на случай, если он все-таки не «расколется», планирующие уготовили ему печальную судьбу. В любом случае все Должно было окончиться неизбежной смертью Носенко. Черный юмор этой ситуации заключался в том, что следователи ЦРУ могли бы поверить в правдивость показаний Носенко при том условии, если бы он им солгал, подтвердив, что по-прежнему продолжает работать на КГБ. Но даже и в этом случае Носенко скорее всего был бы «ликвидирован» (если воспользоваться любимым выражением его тюремщиков). Итак, что бы он им ни сказал, последствия должны были оказаться трагическими. Он просто не мог выиграть!

Несмотря на испытываемые тревогу и неуверенность, Носенко некоторое время охотно сотрудничал со следствием. К сожалению, по мере того как его страхи усиливались, он начал пить почти беспробудно.

Заговор должен существовать

Теперь следует затронуть один из тех внешне неприметных исторических инцидентов, обычно игнорируемых, который, однако, оказался в конце концов ключевым в общем потоке событий.

Некий давно живущий на Западе перебежчик, долгое время использовавшийся ЦРУ в качестве переводчика, взял на себя нелегкий труд сравнить два варианта записей бесед Бэгли и Кисевалтера с Носенко, состоявшихся в 1962 году, — оригинальных магнитных лент с одной стороны и сделанных с них «переводов» — с другой. При самом беглом взгляде на эти так называемые переводы им было обнаружено около 150 несоответствий, причем он предположил, что их должно быть еще больше. (Как уже было указано, эти переводы представляли собой не дословную передачу того, что обсуждалось, а вольные англоязычные варианты воспоминаний Кисевалтера о пьяных разговорах с Носенко на конспиративной квартире.)

К сожалению, хотя к 12 марта 1964 года в распоряжении следовательской группы уже находились исправленные версии этих бесед, лишенные вышеупомянутых многочисленных ошибок, нет никаких сведений о том, что кто-либо из ответственных лиц воспользовался ими для выявления истинного положения вещей. В данном случае правда никому не была нужна. Основной целью команды Бэгли было доказать существование того, что они называли «дезинформационным заговором» КГБ. Если бы их спросили, в чем же заключается заговор, то ответа бы не последовало, поскольку его просто не существовало. Все эти ошибочные теории, выдвигаемые Энглтоном, Бэгли и иже с ними, являлись продуктом недисциплинированных умов, пытавшихся хоть как-то осмыслить реальность, выходящую за пределы их понимания. Единственным даром вовлеченных в это дело людей оказалось умение заполнять концептуальную пустоту заумно звучащими словами, искусно скомпонованными в ничего не означающие фразы. К несчастью, в то время рядом с ними не оказалось мальчика, способного заметить, что эти современные короли являются на самом деле голыми.

Несмотря на оказываемое следствием давление, Носенко проявил удивительную твердость и отрицал обвинения в действиях, которые не совершал. Подобная стойкость, однако, не соответствовала положению дел, которое представлялось следователям, поэтому очевидным для них решением явилась необходимость еще более усилить давление. Последовал запрет любого рода отдыха и развлечений, при этом возможность того, что Носенко говорит правду, даже не рассматривалась. Следователи полагали, что этот человек их просто дурачил, поэтому первой реакцией было создание для него условий содержания, называемых «спартанскими». За этим последовали так называемые «недружелюбные допросы».

Случилось так, что СССР сам предоставил пример подобного обращения. В конце 1963 года профессор Йельского университета Фредерик Багурн, проводивший свои исследования в Советском Союзе, был обвинен в шпионаже и арестован КГБ. Условия, в которых он содержался вплоть до его освобождения, проведенного по личной просьбе президента Кеннеди, были аналогичными в случае с Носенко. По первоначальному плану в предназначенной для него камере, как и у Багурна, даже отсутствовало отопление, но отдел безопасности ЦРУ, хотя и играл в этом деле второстепенную роль, настоял на соблюдении определенных этических и гуманитарных норм и отказался поддержать идею неотапливаемой камеры. Условиями тюремного содержания Багурна было также лишение его свежего воздуха и естественного освещения, поэтому было предложено таким же образом затемнить окно камеры Носенко. Единственным источником освещения должна была стать 60-ваттная лампочка под потолком, непрерывно горящая день и ночь.

Когда настало время отправки Носенко в тюрьму, ему сказали, что он не прошел только что проведенной проверки на детекторе лжи. Утверждение было явно ложным, поскольку условия, в которых проводился тест, не способствовали получению надежного результата. (Проверка на детекторе лжи теряет смысл, если испытуемый намеренно подвергается угрозам или другим эмоциональным воздействиям.) Тем не менее после прохождения теста Носенко поставили перед фактом, что он арестован по причине лживости его показаний. В условиях нового спартанского содержания, его заставили снять свою одежду и переодеться в тюремную. С этого момента, как это было в случае с профессором Багурном, он вынужден был вставать в шесть часов утра и ложиться в десять вечера, при этом лампочка в его камере не выключалась ни на минуту. Ему не позволяли лежать на кровати в дневное время, хотя и было дано милостивое разрешение сидеть на ней или на единственном имеющемся в камере стуле.