Аку-Аку - Тур Хейердал
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так нам открылись тонкости работы каменотесов. Но больше всего нас занимало, сколько времени нужно, чтобы вытесать статую. По расчетам Раутледж, хватило бы и пятнадцати дней. Метро тоже считал, что камень мягкий и обрабатывать его куда легче, чем думает большинство людей; правда, пятнадцати дней ему казалось маловато. Очевидно, оба они допускали ту же ошибку, что мы и многие другие, судя о твердости породы по поверхности изваяний. Чувство благоговения не позволило нам последовать примеру первых испанцев, которые прибыли на Пасхи. Они решили, что истуканы глиняные, и ударили по одному из них киркой так, что искры посыпались. Дело в том, что под выветренной коркой камень очень твердый. То же можно сказать о породе на защищенных от дождя участках горы.
После, третьего дня работа пошла медленнее. Длинноухие показали мне свои скрюченные, в кровавых мозолях пальцы и объяснили, что, хотя они привыкли день-деньской орудовать топором и долотом, у них нет навыка, которым обладали древние ваятели, вытесывавшие моаи. Поэтому они не могут, как их предки, много недель подряд поддерживать высокий темп работы. Мы уселись поудобнее на траве и занялись расчетами. У бургомистра получилось, что две бригады, работая посменно весь день, управятся со статуей средней величины за двенадцать месяцев. Долговязый старик подсчитал, что нужно пятнадцать месяцев. Билл, проверив твердость породы, получил такой же ответ, как бургомистр. Год уйдет на то, чтобы вытесать идола, потом его еще надо перенести.
Интереса ради наши скульпторы вытесали пальцы и наметили лицо, потом отполировали барельеф стертой пемзой, оставленной древними ваятелями.
Вечером того же дня, посадив Аннет на плечо, я вместе с Ивон пошел через долину в пещеру к длинноухим. Они заметили нас издалека; когда мы подошли, они сидели, занятые каждый своим делом, и, плавно покачиваясь из стороны в сторону, напевали песню о Хоту Матуа. Эту старинную песню хорошо знали все пасхальцы, а мелодия ее была такой же захватывающей, как наши популярные песенки. Мы с удовольствием слушали, как ее пели тогда в деревне, но здесь, в пещере самого Хоту Матуа, она нам понравилась еще больше. Даже трехлетняя Аннет запомнила мелодию и полинезийские слова, и теперь она принялась подпевать, приплясывая вместе с двумя местными гномиками, которые выскочили из пещеры. Мы с Ивон пригнулись, вошли и сели на циновку рядом с потеснившимися длинноухими — они были страшно рады гостям.
Расплываясь в улыбке, бургомистр поблагодарил за хорошее угощение, которое им ежедневно посылал наш повар, а особенно за сигареты, самое дорогое для них. Он и еще двое из бригады, вооружившись топориками, напоминающими кирку, Трудились над обычными деревянными фигурками. Один из них вставлял деревянному страшилищу глаза из белых акульих позвонков и черного обсидиана. Бабка-стряпуха плела шляпу, остальные просто лежали, покусывая соломинки и глядя на вечернее небо. Над костром у входа в пещеру висел черный котел.
— Ты когда-нибудь отдыхаешь? — спросил я бургомистра.
— Мы, длинноухие, любим работать, всегда работаем. Я по ночам почти не сплю, сеньор, — ответил он.
— Добрый вечер, — произнес чей-то голос. Этого длинноухого мы и не приметили сразу, он пристроился на подстилке из папоротника в темной нише в стене. — А что, уютно у нас здесь?
Нельзя было не согласиться с этим, но я как-то не ожидал, что они сами придают этому значение. Начало темнеть, из пещеры мы увидели горизонтально парящий в небе лунный серп. Старуха поставила вверх дном старую жестяную банку. В дне была вмятина, а во вмятине плавал в бараньем жире самодельный фитиль. Это подобие старых каменных светильников давало удивительно яркий свет. Тощий старик сообщил нам, что в старину никто не зажигал огня ночью, боялись привлечь врагов.
— Зато воины приучались хорошо видеть в темноте, — добавил бургомистр. — А теперь мы так привыкли к керосиновым лампам, что в темноте почти слепые.
Одно воспоминание родило другие.
— Да, и тогда они так не спали. — Старик лег на спину, раскинул руки, открыл рот и захрапел, будто мотоцикл. — Вот как они спали. — Он перевернулся на живот и собрался в комок, упираясь грудью в колени и положив лоб на сжатые кулаки, макушкой ко мне. В одной руке он держал острый камень.
— Проснулся, вскочил и мигом убил врага, — объяснил старик и для наглядности вдруг стрелой метнулся вперед и набросился на меня с каннибальским воплем, который заставил Ивон взвизгнуть от неожиданности. Длинноухие покатились со смеху. Испуганные ребятишки прибежали посмотреть, что случилось, потом опять затеяли плясать вокруг костра, а длинноухие продолжали увлеченно вспоминать дедовские рассказы.
— Ели тогда очень мало, — говорил старик. — А горячего и вовсе в рот не брали, боялись разжиреть. В то время, мы его называем Хури-моаи, время свержения статуй, нужно было всегда быть готовым к битве.
— Это время так называли, потому что воины сбрасывали статуи, — разъяснил длинноухий в нише.
— А зачем они это делали, ведь все длинноухие сгорели? — спросил я.
— Короткоухие делали это назло друг другу, — ответил бургомистр. — Все принадлежало им, у каждого рода был свой участок. У кого на участке стояли большие статуи, те гордились, и, когда роды воевали между собой, они валили статуи друг у друга, чтобы хорошенько досадить. Мы, длинноухие, не такие воинственные. Мой девиз, сеньор Кон-Тики, — «Не горячись».
И он примирительно положил руку мне на плечо, словно показывая, как надо успокаивать буяна.
— А откуда ты знаешь, что ты длинноухий? — осторожно спросил я.
Бургомистр поднял руку и начал загибать пальцы:
— Потому что мой отец Хосе Абрахан Атан был сыном Тупутахи, а тот был длинноухий, потому что он был сыном Харе Каи Хива, сына Аонгату, сына Ухи, сына Мотуха, сына Пеа, сына Инаки, а тот был сыном Оророины, единственного длинноухого, которого оставили в живых после битвы у рва Ико.
— Ты насчитал десять поколений, — заметил я.
— Значит, кого-то пропустил, потому что я одиннадцатый, — сказал бургомистр и снова принялся считать по пальцам.
— Я тоже из одиннадцатого поколения, — объявил голос из ниши, — но я младший. Педро — старший, он знает больше всех, поэтому он глава нашего рода.
Бургомистр указал на свой лоб и, хитро улыбаясь, произнес:
— У Педро есть голова на плечах. Поэтому Педро предводитель длинноухих и бургомистр всего острова. Я не такой уж старый, но люблю думать о себе как об очень старом человеке.
— Это почему же?
— Потому что старики умные, только они что-то знают. Я попробовал выведать, что происходило до того, как короткоухие истребили длинноухих и началось «время свержения статуй», но напрасно. Они знали, что их род начинается с Оророины, а что было до него, никто не мог сказать. Известно, конечно, что длинноухие сопровождали Хоту Матуа, когда был открыт остров, но ведь то же самое говорят о себе короткоухие, и они же приписывают себе честь изготовления статуй. И никто не помнил, приплыл ли Хоту Матуа с востока или с запада. Человек в нише предположил, что Хоту Матуа приплыл из Австрии (Osterreich — «Восточная империя»), однако никто его не поддержал, и он отступил, добавив, что слышал это на каком-то судне. Пасхальцы предпочитали говорить о гораздо более реальной для них «поре свержения статуй». Вспоминая предавшую его сородичей женщину с корзиной, бургомистр до — того возмущался, что у пего выступили слезы на глазах и перехватило голос. Видно было, что, невзирая на девиз «Не горячись», это предание переживет еще одиннадцать поколений.