Ветер с океана - Сергей Снегов

Никишина на промысловых советах часто поругивали за «непоседливость»: он был способен удаляться за сотню миль от «своего квадрата», если сообщали, что где-то появился верный косячок. Насмешка штурмана вконец рассердила вспыльчивого капитана. Он отвернулся от «Бирюзы».

На мостик плавбазы вышли Березов и капитан-директор «Тунца» Трофимовский.

Мстительный Мартынов, показав рукой на «Бирюзу», не удержался от язвительного замечания:

— Картина, Андрей Христофорович: явление хлюста народу! Абсолютно уверен, что в трюмах «Бирюзы» нет и половины того, что обещано. Придумали необыкновенный улов специально, чтобы прорваться вне очереди, а потом будут оправдываться: ах, извините, ошиблись, прикидывали на глазок! А ведь многие чуть не молятся на Карновича!

Мартынов явно намекал на благоволившего к Карновичу главного флагмана промысла. Трофимовский, чтобы не ввязываться в рискованный разговор, неопределенно пожал плечами. Березов хмуро распорядился:

— Карновича — ко мне!

Штурман повторил его приказание в мегафон. Карнович, стоявший на мостике со старпомом и Шарутиным, весело сказал:

— Итак, старик вызывает меня на ковер. Я буду вертеться ужом, он будет укоризненно качать головой. Кончится тем, что он прослезится, когда разглядит, что у нас в трюмах, и выставит рюмочку в смысле стаканчика.

— Ты же не пьешь, — завистливо сказал Шарутин. — Вылил бы незаметно в карман, у тебя все карманы водонепроницаемые.

— Спирт они впитывают, маркиз. И непьющий я только у себя на судне, а в кабинете начальства пью с охотой. Ты видел, как Мартынов что-то нашептывал Андрею Христофоровичу? Уж, наверно, доказывал, что если и полны наши трюмы, так все равно прославлять нечего, успех — рядовое дело на промысле.

— Как нечего прославлять! А наши рекорды в Северном море? Кто еще такими похвастается? — Шарутин вдруг заревел зычно, как в мегафон: — О, славный король наш, Карнович-Хлодвиг! Пою твой блистательный, уникальный подвиг! Кто тонет в воде, кто в бутылочке спиртовой, а ты в селедочке потонул с головой!

С плавбазы спустили на палубу «Бирюзы» металлическую сетку.

Карнович вцепился в ее ячеи, штурман базы подал сигнал поднимать ее. Карнович не сомневался, что Мартынову хочется так резко дернуть сетку вверх, чтоб у капитана «Бирюзы» кости затрещали. Но Мартынов органически не умел что-либо делать рывками. Он перенес Карновича на базу с почти оскорбительной плавностью.

Березов, по морскому обычаю, раньше поздравил Карновича с приходом на промысел, потом стал распекать. Ну, что за самоволка в Северном море? Научники из промысловой разведки установили, что сельди большой там в этом году не будет, серьезного промысла не развернуть. А он задержался — и хоть бы по-хорошему радиограмму отбил — на столько-то задерживаюсь, такой-то взял улов. Только на прямой запрос изволил ответить: промышляю-де, не гуляю — и всего сводок от тебя!

— Сатанеешь ты в море, Леонтий Леонидович! Впервые в полной самостоятельности — и задурил! А как швартуешься? Посмотри, как подходят другие суда. Не подплывают, подкрадываются!

— А Бродис?

— Что Бродис? Этот в бурю швартовался в порту, когда надо было срочно вывозить людей. Попробуй из вас кто! У него хоть бы раз авария за всю морскую жизнь! Корсар Карнович — наш штурман Мартынов иначе тебя и не зовет!

— Будьте справедливы, Николай Николаевич, у меня ведь тоже ни одной аварии.

— Будут, предсказываю. Просто рискованные штучки не успели обернуться серьезными неприятностями.

— Николай Николаевич, у вас четырнадцать орденов и медалей! Четырнадцать, а у меня — ни одного! — воскликнул Карнович. — Неужели вы зарабатывали свои награды смирением, вечной боязнью риска?

— Тебя не переговоришь, на слово — два! — с досадой сказал Березов. — Ладно, поглядим, так ли тяжелы твои тонны, как похвастался.

Они пошли на мостик. Разгрузка трюмов «Бирюзы» шла в таком темпе, что Карнович злорадно покосился на вахтенного штурмана: команда траулера понимала, что их капитану идет «втык» и старалась вовсю. Палуба была заставлена бочками, один строп за другим передавался на базу. Мартынов, подобрев, доложил, что перегружено пока десять тонн, но судя по тому, что выстроено на палубе и виднеется в трюмах, тонн семьдесят намечается. Березов рассмеялся и развел руками.

К свободному левому борту плавбазы на большой скорости подходил «Резвый».

Березов и Карнович перешли на левое крыло мостика, отсюда было лучше видно, с какой стремительностью и изяществом приближается спасатель. «Резвый» несся, как вписанный в четкую математическую линию, с той же плавностью, с какой выворачивал к борту плавбазы, сбросил ход, легко коснулся плавучих кранцев, с шипением прошелся вдоль них и замер на середине борта.

— Пришвартовался, как прилепился! — сказал Березов. — Вот у кого учись разумной, а не озорной лихости.

Карнович не отрывал восхищенного взгляда от спасателя.

— Василий же Васильевич! До него, как до звезды!

На спасатель опустили металлическую сетку. На мостике плавбазы показался улыбающийся Луконин. Он тоже поздравил Карловича с приходом на промысел и сказал Березову:

— Повреждение винта на СРТ-312 выправили без отбуксировки в порт.

— Капитан триста двенадцатого уже докладывал, что возобновил промысел, — ответил Березов и, взяв Луконина под руку, увел к себе.

Карнович еще полюбовался с мостика, как лихо разгружается «Бирюза». Технологи базы вскрыли несколько бочек, сельдь везде была крупная, немятая, с хорошим содержанием жира — Мартынов даже заулыбался. Воспользовавшись его хорошим настроением, Карнович заказал на базе сметаны, свежих овощей и фруктов, которые обычно приобретаются для тех, кто давно на промысле, не забыл выпросить и бочек побольше, и технических запасов и залил танки водой и горючим.

— Часто тревожить вас не буду, — объявил он Мартынову, — но каждый раз работы со мной будет много.

— Давайте, давайте, Карнович! — почти миролюбиво проворчал штурман. — Работы на базе не боятся.

5

Погода в районе промысла стояла обычная для этих мест в начале осени: ветер умеренный сменялся ветром сильным, сильный падал до умеренного или свежего, море непрестанно бурлило, плотные тучи, казалось, навсегда упрятали солнце — темный день сменялся черной ночью, черная ночь светлела до темного дня. Рыбаки такую погоду обозначают выразительным словом «промысловая». Траулеры бросало с борта на борт и на ходу и в дрейфе, но рыба шла хорошая: день за днем каждый промысловик к ночи вытравливал порядок сетей на сто, а на другой день выбирал улов тонн на десять.

Капитаны траулеров, переговаривающиеся по радио, радовались удачному промыслу: давно уже не валило такой стабильной рыбы. Если бы «обстановочка продержалась еще с месяц», выражали надежды на советах своих флотилий флагманы, то годовые планы вылова были бы перекрыты досрочно. Один Карнович высказывал недовольство. Он все вспоминал удачу в Северном море — за какую-то неделю взяли почти десять процентов годового плана. Шарутин посмеивался над увлекающимся другом и в прозе и в стихах. Шарутин говорил, что одна удача — удача, две удачи — подозрительно, а систематические удачи — опасно: природа не терпит несимметричности, большой успех влечет еще больший провал. Карловичу не терпелось почаще швартоваться к «Тунцу» — Шарутин и об этом «срубил экспромтик» и с торжеством прочитал его капитану.

Прошло две недели, пока трюмы «Бирюзы» наполнились настолько, чтобы проситься на сдачу. Очередь была судов шесть, но все с полными трюмами. Карнович прикинул, что придется потерять не меньше суток. Погода была балла на три и, вместо того, чтобы занять место в хвосте, «Бирюза» моталась между судами, приваливаясь бортом то к одному, то к другому.

— Махнемся кинофильмами? — предлагал Карнович в мегафон.

Картины на «Бирюзе» были из тех, что будто нарочно выпускают для рыбных промыслов и геологических экспедиций — товар, «большим экраном» не употребляемый. Но и на других судах боевиками не хвастались. «Бирюза» за день полностью обновила свои кинозапасы, а фильмы, ценные настолько, что с ними не хотели расставаться, Карнович выпрашивал на часок и, не отваливая от борта давателя, прокручивал в салоне, отменяя для срочного киносеанса даже обед.

Миша не пошел в душный салон. На лебедке, прикрытой парусиной, Колун навалил горку сетей, Миша растянулся на них. Отсюда было хорошо видно и слышно море.

Море, как живое, набрасывалось на траулер, толкало его в борта. Тучи шли так низко, что клочковатые их языки лизали мачты плавбазы. День переходил в вечер, и небо было темнее океана.

А в океане суетился и перемещался город огней и шумов. У высоких бортов «Тунца» разгружались траулеры, оттуда доносились звонки лебедчиков, визг цепей, грохот моторов, окрики сигнальщиков, переговоры по мегафону, глухой стук катящихся по палубе бочек. Едкий дым подходящих и отходящих траулеров прибивало к воде. Милях в пяти от «Тунца» возвышалась стройная белоснежная «Печора». И там повторялась та же картина — сгрудившиеся у плавбазы траулеры, низко стелющийся дым…