Остров Русь (сборник) - Сергей Лукьяненко

— Пряники, пряники! Один за грош, два на копейку! Сладкая парочка! Игра или дело — жуй пряник смело!

Иван купил на копейку пряников и подъехал к сборщику дани, возле которого выстроилась небольшая очередь приезжих. Увидев Ивана, мужички расступились, и он гордо подошел к столу без очереди.

— Цель приезда в стольный град? — буркнул сборщик, царапая что-то палочкой на свежей бересте.

— В богатыри, — наученный неудачей у ворот, ответил Иван.

— Родственники в столице есть?

— Нет.

— Приглашение от Микулы Селяниновича?

— Тоже нет, — растерялся Иван. — Вот, грамотка к нему разве что…

— Не важно. Рупь.

Иван подавился пряником и потянулся к булаве.

— За что рупь-то?! Я на рупь корову могу купить!

— За пользование дорогами стольными, за право гостить в стольном граде и на нужды князя Владимира и его богатырей.

— А… — успокоился Иван. — Это значит, мне ж потом этот рупь и вернется.

— Ты что, дурак? — подняв глаза, спросил сборщик.

— Иван-дурак, — гордо ответил тот. — Неужто весть до вас дошла?

— Дошла, — глядя на Ивана честными глазами, ответил сборщик. — За весть — еще полтина. И не жалей, все равно, как станешь богатырем, все к тебе вернется.

Успокоенный Иван отдал рупь с полтиной, получил нацарапанное на бересте разрешение проживать в Киеве три дня и три ночи, после чего отъехал в сторонку и стал догрызать пряник, оглядывая площадь. И тут его взгляд приковала удивительная картина.

На площадь въезжала печь. Обыкновенная русская печь, из высокой трубы которой валил дым. За печью, привязанная крепкой веревкой, тащилась телега, наполовину груженная березовыми дровами. Самым удивительным было то, что никаких колес у печи не было и двигалась она непонятно как. Телега, поскрипывая, тащилась за печью, обдирая боками ворота.

Иван осенил себя крестным знамением и на всякий случай подъехал поближе. Быть может, представится случай подвиг совершить?

Печь въехала на центр площади и остановилась. С печи спрыгнул молодой парень в залатанных портках и красной рубахе и принялся торопливо набирать с подводы охапку поленьев.

Народ начал хихикать{36}. Какой-то ребятенок запустил в печь огрызком яблока. Толстощекий мужик, по виду — богатый купец, крикнул:

— Что, твоя кобыла дрова жрет?

— А на печенегов с таким конем не слабо пойти? — поддержал купца один из дежурных богатырей.

Печной наездник, не обращая внимания на насмешки, принялся разводить в печи огонь. Иван потер затылок и, уловив настроение толпы, тоже отпустил шутку:

— Масть у твоей клячи странная!

Парень в красной рубахе вновь вернулся к телеге, выбрал полено посучковатее и подошел к Ивану.

— Емеля меня зовут, — представился он. — А ты кто такой, охальник?

Иван прикинул размер полена и, усмехнувшись, ответил:

— Как зовут меня, тебе знать не велено. А коли хочешь узнать, как моя булава прозывается…

Докончить он не успел. Емеля что-то шепнул себе под нос и запустил поленом в Ивана.

С молодецким посвистом дурак выхватил булаву и огрел летящее к нему полено. То отскочило на метр, повисело в воздухе и снова бросилось к Ивану.

«Нечистое дело», — догадался Иван и принялся лупить полено что есть мочи.

Народ потихоньку разбегался. А возле печи шла жестокая сеча. От полена остались одни щепки, но Емеля ловко выхватил с телеги другое, а затем — все новые и новые порции дров, запуская ими в Ивана. Вошедший в раж дурак перехватил булаву в левую руку, а в правую взял сабельку острую. Теперь он вначале оглушал полено булавой, а потом рубил его на мелкие небоеспособные щепки. Землю устлали вяло шевелящиеся стружки.

А в это время из окна одного из домов за сражением наблюдал незнакомец в черном, чье имя пока останется для нас загадкой. Черная ряса зловеще колыхалась вокруг его тощего тела.

— Алена, — сказал незнакомец, обращаясь к кому-то в соседней комнате, — эти молодцы на площади мне кажутся подозрительными.

— Да когда ж ты от людей добрых отстанешь, Гапон! — раздался в ответ низкий и мрачный женский голос.{37}

Словно не слыша в голосе женщины раздражения, Гапон добавил:

— Тот, чернявый, сразу видно — дурак. А дураки опасны… Того ж, на печи, пожалуй, можно будет использовать…

Однако вернемся к нашему герою.

Расправившись с дровами и потирая многочисленные синяки, Иван приблизился к перепуганному Емеле.

— Познакомься-ка с моей левой рученькой! — крикнул Иван и отвесил Емеле оплеуху.

Емеля охнул.

— Познакомься-ка и с правой рученькой! — продолжил Иван.

Емеля ахнул. Потер горящие огнем щеки и удивленно констатировал:

— Левая рука у тебя покрепче будет. Левша, что ли?

— Левша, — смущенно признался Иван. — Переученный, правда…

— Так и я левша!

Недавние враги потупились.

— Ну что, разойдемся, что ли?.. — предложил Иван.

— А может, сперва поужинаем, богатырь? — предложил Емеля.

Польщенный Иван улыбнулся.

— А с поленьями ты лихо управлялся, — признал он. — Я уж думал — не сдюжу!

Емеля зарделся.

— Я трактир один знаю, — начал он. — Медовуха там знатная…

— Медовуха — это дело.

Не сговариваясь, Иван с Емелей собрали с земли щепки и запихали их в печь. Потом Емеля взобрался на лежанку, Иван — на коня, и новоиспеченные друзья неспешно двинулись к трактиру.

— Я печи-то люблю, — смущенно признался Иван. — С малых лет на загнетке валялся. Зола теплая, сажа мягкая… Мамка парным молочком поит. Лепота! Одна беда — отмыться толком не могу. Зола аж до костей въелась.

— Ничего, — махнул рукой Емеля. — Сходим как-нибудь в баньку, отскребем…

— А ты зачем в стольный град пожаловал? — поинтересовался Иван. — В богатыри?

— Не, куда мне в богатыри-то… — Емеля склонился с печи и прошептал Ивану на ухо: — Любовь у меня. Царевну полюбил.

— Какую?

— Несмеяну, дочку Владимирову. Вот рассмешу ее да и получу в жены. Еще и полцарства обещают.

— А как рассмешишь?

Емеля засмущался:

— Да… Есть у меня одна примочка… Справлюсь.

За разговором и не заметили, как до трактира добрались. Народ на улицах дивился, но охальничать не спешил. Видать, булава Иванова производила хорошее впечатление на заносчивых киевлян.

У трактира Иван слез с коня, бросил поводья подбежавшему мальчишке-половому и велел:

— Задашь меру овса да протрешь досуха. Не ленись, а то обижу.

Иван двинулся в гостеприимно приоткрытые двери трактира. За его спиной Емеля втолковывал половому:

— Нарубишь дров, только осиновые не бери, бери березовые. От них жара больше, а копоти меньше. Золу выгребешь. Приду — проверю!

Свободный стол нашелся не сразу. Пришлось выгрести из-за него четверых пьяных киевлян да отнести их к двери. После этого друзья уселись друг против друга и лукаво переглянулись.

— Медовухи! — гаркнул Иван.

— Зелена вина! — добавил Емеля.{38}

Из закуски имелись лишь медовые пряники по копейке пара и печеные каштаны. Но друзей это не смутило.

— Как будешь к Несмеяне пробиваться? — поинтересовался Иван после третьей кружки медовухи. — Простых мужиков к ней пускать не велено.

— А я простой? — плаксиво спросил Емеля, роняя голову в ладони. — Простой, да?

— Емелюшка, не обессудь… — Иван похлопал друга по плечу. — Я-то знаю, какой ты крутой, а Владимиру сие неведомо. Знаешь что, иди-ка со мной в богатыри! Тут-то тебе дорога к Несмеяне открыта будет.

— Подумаю, — наполняя очередную кружку, сказал Емеля. — Подумаю…

Медовуха с пряниками шла замечательно. Когда бражники приступили к зелену вину, на Ивана напала сентиментальность.

— Ох, отец-богатырь, как же ты без меня будешь? — причитал он. — Кого теперь сечь станешь? Ох, мамка! Ох, печка теплая… Я ее, бывало, по всей избе двигал, выбирал, где поуютнее…

— А моя печка сама ездит… — лепетал Емеля. — Это все она… Она удружила…

— Кто она? Печка?

— Какая печка?

Иван поморгал и наполнил кружки заново.

— Она… — продолжал говорить загадками Емеля. — И в Киев она меня отправила. Женись, говорит, на царевне. А я ехать не хотел, ленивый я очень. К тому же и родным помогать надо. Папка старый… ик!.. мамка старый… Как они дрова из леса возить будут?..

Емеля встал и побрел к двери. Иван продолжал пить. Когда Емеля вернулся, будущий богатырь уже заказал новую четверть вина.

— Печку я домой отправил! — падая на стул, сообщил Емеля. — Пускай она мамке дрова возит! Наливай!

От дальнейшего вечера у Ивана сохранились самые смутные воспоминания. Помнилось, что ходили они с Емелей по трактиру и спрашивали у бражников, не печенеги ли они. Но печенегов не нашлось. Потом пили медовуху. Потом опять зелено вино. Иван кричал, что Емеля ему теперь — брат родной, а Несмеяна — золовка ненаглядная. И объяснял, что Емеля непременно будет богатырем. Пили. Требовали у трактирщика закуску, но и пряники и каштаны кончились. Емеля клялся, что для Ивана ему ничего не жалко. И что закусь он враз организует…