Страшные истории Сандайла - Катриона Уорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда мы заглянули в окно, нашим взорам предстала жуткая картина. В комнате рядами стояли клетки. Лина с Бертом смотрели телевизор. Фэлкон прикладом ружья вышиб дверь. Мы влетели внутрь, они вскочили на ноги. Завязалась драка! Лина закричала и бросилась душить Мию. Прогремели выстрелы. Бах-бах-бах! Когда дым рассеялся, мы увидели, что Лина с Бертом по ошибке убили друг друга.
Потом мы открыли клетки. Псы выходили из них медленно, как старики. За всю свою жизнь они ни разу не видели неба. Но потом стали ко всему принюхиваться и вдыхать воздух. У них заблестели глаза. Они стали лизать нам руки. Мы все вместе возвратились в Сандайл. Собаки прыгали впереди нас в лучах пустынной луны и лаяли, на этот раз от радости. Ав-ав-ав! Теперь мы все дружно живем здесь, и каждый из нас счастлив.
Историю о том, как Мия с Фэлконом привели с гнусной щенячьей фермы по соседству в Сандайл первых собак, я, конечно же, знала. И, разумеется, знаю, что ни в какой дом к Гренджерам Фэлкон, Мия, Павел и Лили не вламывались, не набрасывались на них и не воровали у них питомцев. Но, глядя на маленького койота, мне захотелось услышать ее в изложении Павла. В ней мы выступаем в роли хороших парней, благодаря чему я чувствую себя лучше, думая о том, как с собаками обращаются в Сандайле. У них всегда есть еда и солнце. У нас они живут лучше, чем в какой-нибудь лаборатории или питомнике наподобие щенячьей фермы.
Мы с Павлом копаем морковку. Но если я ее попросту выдергиваю, он аккуратно вытаскивает из земли, будто убеждая. Его руки действуют не лучшим образом. Пальцы еще помнят голод, мышцы и связки просят их накормить. Но наполнить морковкой корзину он все же может. Вон с веревок весело сорвалась ветка вьющейся фасоли и косо свесилась с палки, служащей ей опорой. Павел осторожно берет ее рукой и возвращает обратно, стараясь не повредить лист. Бечевку завязывает своим привычным узлом, который сам называет булинем. Мы с Джек пытались научиться его завязывать. «Надо всего лишь представить, что веревка влюблена», – говорил когда-то он нам, когда мы разочарованно кричали. Некоторые его мысли не поддаются точному переводу с родного для него польского языка. «Ей больше всего на свете хочется стать узелком».
– Все еще витаешь в облаках, Роб? – спрашивает Павел, отряхивая от земли длинный корнеплод. Обвести его вокруг пальца очень трудно. Порой кажется, что он улавливает твои чувства даже раньше тебя самого.
– Мне все не дает покоя вопрос, почему ты отличаешься от нашей семьи, – говорю я, – хотя живешь здесь, сколько я себя помню.
– Премного благодарен, – отвечает Павел, – а сама ты что по этому поводу думаешь?
– Такое ощущение, что ты благодаришь судьбу за то, что оказался у нас, – говорю я, – для меня это неожиданно.
– Мне есть за что благодарить и ее, и вас, – говорит он, – ведь вы все дали мне дом. Впервые после того, как я угодил в тюрьму.
– Это, наверное, было не так просто.
– Так и было. Сначала надо было завоевать их доверие. Но вскоре они увидели, что на меня можно положиться. И приручить. К тому же я отлично управляюсь с псами.
Когда Павел кладет в корзину очередную морковку, я мельком вижу под его рубашкой краешек выцветшей синей татуировки.
– Что это?
Павел всегда носит одежду с длинным рукавом. Раньше я никогда не задавалась вопросом почему или что под ней может оказаться.
– Прошлое, – отвечает он.
– А можно посмотреть?
Несколько мгновений он не сводит с меня глаз и говорит:
– Можно. Почему бы и нет.
Затем закатывает рукав. На предплечье выстроились в ряд девять фигурок, нарисованных голубоватыми чернилами, как мне кажется, когда-то черными. Поначалу я думаю, что это люди, но, приглядевшись внимательнее, узнаю в них шахматные пешки.
– Ты что, так любишь шахматы?
– Играть в них меня научили мать с отцом. И не только меня, но всех моих братьев и сестер. В детстве в нашей семье было сыграно великое множество партий. Именно поэтому я решил представить всех их в виде пешек.
– А где твои близкие сейчас?
– Их больше нет, – говорит Павел. – Не проходит дня, чтобы я по ним не тосковал. А когда впервые сюда приехал девятнадцать лет назад, Мия меня обняла. Тогда она, разумеется, работала ассистенткой у твоего отца, но была очень добра. В тот момент ко мне впервые за много лет прикоснулся другой человек, не считая потасовок и драк. Я был страшно одинок.
– Как жаль, – отвечаю я. – А вот мне никогда не бывает одиноко, потому что рядом со мной всегда Джек.
При этом мысленно я пытаюсь представить, как это может быть. Но обнаруживаю только дыру, пустое место. Я без сестры – такой реальности попросту не существует.
– Джек я понимаю, – говорит Павел, – ей плохо.
Хотя он произносит эти слова тихим, спокойным тоном, в моей груди почему-то образуется тоненькая ледяная трещина.
– Неправда.
– Возможно, ты просто не желаешь этого замечать.
– На всем свете никто не понимает ее лучше меня.
В душе закипает ярость. Да как Павел вообще смеет так говорить? Подняв на него глаза, я вижу, что от оросительной системы его лицо все мокрое и блестит, словно его покрыли глазурью. И вдруг понимаю, что это слезы. Вспоминая прошлое, Павел порой плачет. Когда-то он занимался очень нехорошими делами, и все, кто ему был дорог, от него отвернулись. А может, умерли. Он долго сидел в тюрьме, а по выходе из нее остался совсем один. Как заново родился. Теперь мы его семья. Но, хотя на свободе он уже двадцать лет, частичка его «я» так и осталась за решеткой.
Вечером мы с Джек лежим, взявшись за руки, каждая на своей кровати. Я с силой сжимаю ее ладонь. Как по мне, так Павел вообще ничего не понимает. Джек принадлежит мне, а я ей. Вот как обстоят дела. Никто не знает нас лучше, чем мы друг дружку. А Павел может катиться к чертовой матери. Козел.
– Джек…
Сестра отвечает не сразу, и я уже не в первый раз чувствую, что ее мысли блуждают где-то далеко. Она молчит, не столько растворившись в раздумьях, сколько на чем-то сосредоточившись. Хотя нет, скорее куда-то смотрит. Проследив за
