Страшные истории Сандайла - Катриона Уорд

В гулкое гудение машины врывается оглушительный треск. Потом это повторяется снова и снова, и вот я уже слышу, как она кричит. Фэлкон уводит Джек как можно быстрее, но все равно не успевает. Ее лоб залит кровью в том месте, где она им билась. Темноты она боялась всегда, но я в жизни не видела ее такой бледной и со взглядом, за которым будто проглядывает смерть.

– Мы обещаем – никаких томографий больше не будет, – говорит Мия.

На кухонном столе перед нами стоят дымящиеся чашки с какао. Джек по-прежнему дрожит.

Фэлкон стоит немного в сторонке, прислонившись к стойке, и, склонив набок голову, смотрит на нее.

– Но анализы крови будут проводиться и дальше, – говорит он.

Потом мягко берет ее под руку и добавляет:

– Слушай, Джекфрут, а давай-ка прогуляемся под звездами. Ты, Роб, на этот раз с нами не пойдешь, – обращается он ко мне.

* * *

Наконец, Фэлкон с Мией выключают в комнате свет и уходят. Она хотела было с нами немного посидеть, но Джек хватило одного взгляда, дабы положить этой затее конец.

– Тоже мне придумала, нам уже по семнадцать лет.

Внизу заводится проигрыватель, за звуками которого пробивается тихий шелест голосов. Павел, Мия, Фэлкон.

Джек включает небольшую лампу. В ее розовом свете я вижу, как она с силой прижимает к груди куклу Роб. Когда мы были маленькие, Фэлкон делал нам кукол из соломы. Они похожи на тех, которых мастерят к празднику урожая. Маленькие страшилки с выжженными кочергой глазами и торчащими во все стороны волосами, будто у ведьм. Но мы их любим – или не можем без них обойтись. Одно с другим может переплетаться очень тесно. Теперь куклы совершенно обтрепались, их черты растворились, с лиц исчезло всякое выражение, они превратились в две грязные бесформенные фигурки. Джек называет свою Роб, я мою Джек. Во время ссор мы наказываем не друг дружку, а их. Когда я не хочу делиться с сестрой клубникой, у куклы Роб случается вывих руки или выбитый глаз. А когда Джек отрезает у меня во сне прядку волос, я изображаю на безжизненном лице куклы Джек огромный шрам. При этом мы ничего друг дружке не говорим. Эти куклы дают нам возможность без потасовок выразить чувства. Потому что драться мы бы просто не смогли. Ведь, кроме меня, у нее никого нет. Как и у меня кроме нее.

– Ты в норме? – спрашиваю я. – Что произошло?

У нее на плече скотчем приклеена вата.

– Фэлкон опять повел тебя в лабораторию томографии?

Джек поглаживает меня по руке.

– Нет, лишь взял на анализ немного крови. Он очень тревожится. Прости, что напугала тебя.

– По крайней мере, нам больше никогда не надо будет проходить эту томографию.

Я стараюсь вложить в голос побольше смелости, но она права – я и правда напугана. Джек теребит ручку своей куклы.

– Во время пребывания там ты когда-нибудь что-то видела?

– Что ты имеешь в виду?

В мои жилы запускает свои холодные пальцы страх.

– Ничего! Просто в темноте мне видится черт знает что, только и всего.

Джек сует куклу Роб под подушку.

– Не бойся, Роб, – шепчет она ей, – все хорошо.

То же делаю и я. Кладу куклу Джек к себе под одеяло, окутываю теплом своего тела и шепчу:

– Здесь тебе ничего не грозит, Джек.

До боли знакомые прикосновения щек к потрепанным лицам кукол приносят нам утешение.

– Как думаешь, мама на нас сейчас смотрит?

– Она всегда на нас смотрит, – безапелляционно отвечает Джек, – и очень любит тебя, Роб.

Когда Джек произносит эти слова, я знаю, что это чистой воды обман, но мамино присутствие ощущается на удивление реально. По ночам я иногда чувствую, как она едва заметно гладит меня по голове.

Ночью происходит землетрясение, от которого комната дрожит мелкой дрожью. На комоде грохочут щетки для волос и лосьон, будто их потряхивает изящный полтергейст. Вдали воют собаки. Джек радостно вскакивает и кричит:

– Ну ничего себе!

– Дом вот-вот рухнет! – испуганно ахаю я, когда под ногами опять дрожит земля.

Увидев, до какой степени меня обуял страх, Джек меняется в лице и забирается ко мне в постель. У нее теплые руки. Я закрываю глаза и представляю вместо нее маму. Меня никак не отпускает прошлая ночь – вид окровавленного лица Джек, разговоры о привидениях. Мир в этот момент кажется совсем уж ненадежным. Даже земля и та не желает стоять на месте.

– Все хорошо, Санденс, – говорит Джек, – все хорошо.

– Да, Кэссиди, все хорошо.

На деле со мной все совсем плохо.

– Ненавижу землетрясения.

– Я от них тоже вся дрожу, но по-хорошему, – отвечает Джек. – Земля будто пускается в пляс. Так или иначе, на этот раз, думаю, все уже кончено. Может, попробуем еще немного поспать?

Она снимает с волос опавший листик. Потому что никогда не причесывается как следует, прежде чем лечь спать.

Я качаю головой. Сердце никак не может перейти обратно на спокойный ритм и бьется в груди неровными, рваными толчками. Джек гладит меня по голове.

– Тихо, тихо, – приговаривает она, – а то придет Мия и сделает тебе своей дадашкой бо-бо.

Эту фразу она произносит на южный манер, переливисто растягивая слова, копируя говор Мии. Не знаю почему, но я после этого всегда чуть не умираю от хохота.

«Дадашкой» Джек всегда называла принадлежащий Мии карабин 22 калибра. В детстве ей долго не удавалось научиться правильно выговаривать букву «в». Дверь в ее исполнении превращалась в «дерь», а хворь в «хорь». Она не понимала, что оружие такого типа называют просто «двадцать два». И сколько ее ни поправляй, произносила «да-да», имея в виду «два-два». Это было давным-давно, теперь она выговаривает все правильно, но каждый раз, когда при мне называют карабин «двадцать-два», в голове все равно эхом отзывается пресловутое «да-да».

У щенка койота правильный набор генов, точнее, даже два. Фэлкон провел анализ крови, которую взяла Мия. Поэтому для своры он подойдет вполне. Меня охватывает подлинное облегчение, не лишенное толики гордости. Я ведь ей говорила! Вместе с тем в душе шевелится беспокойство. Дальше у нас идет проверка. Вставка.

– А мне можно пойти? – спрашиваю я Мию.

Мне кажется, что, если я буду рядом, у меня будет возможность его защитить, хотя в этом, понятное дело, нет никакого смысла.

Собачья лаборатория располагается рядом с томографической и представляет собой неоштукатуренное здание из шлакоблоков, прячущееся в зарослях гигантских кактусов цереус. Совершенно безобразное, напоминающее то ли тюрьму, то ли производственный цех. Именно там