Египетские сны - Вячеслав Морочко

Мы обошли небольшой мол, в виде аппендикса, и оказались в бухте. Западный берег ее был хорошо защищен от волн. Странно было сознавать, что под нами крыши затонувшей части Александрии. К берегу шли десантные шлюпки. Подходили, высаживали солдат и уходили обратно за подкреплениями. По берегу бухты шла пыльная дорога, ведущая в город. По ней, ощутив, наконец, под ногами твердую землю, уже бодро маршировала пехота экспедиционного корпуса. Команду врачей возглавлял армейский капитан, встретивший нас на берегу. Он был в форме но в очках и с усами. Из торговых суденышек, с которых наскребли группу медиков, я один по специальности был военным хирургом. Моя армейская форма лежала в саквояже. Переодеться, не было времени.

Скоро мы вошли в город, внешне напоминавший Валетту, но гораздо больше ее – никак не меньше Неаполя. Александрия на много километров тянулась вдоль пляжа, и ее невозможно было охватить взглядом. Вероятно, потому, что здесь не было гор, а невысокие холмы, застроенные домами и храмами, почти не выделялись. В группе медиков я чувствовал себя неуютно – ни военный, ни гражданский а, главное, слишком молодой. Сейчас мне очень не хватало Александра. Уж с ним бы не было так одиноко. Он был свой в этом мире.

Глядя по сторонам, я чувствовал себя, как будто в прострации, почти забыв, почему я – здесь.

Действительность напомнила о себе грохотом разрывов. Артиллерия отброшенных за город войск Ораби время от времени обстреливала береговую полосу, где происходила высадка. Засвистели осколки, и нам приказали залечь и переждать «бомбардировку». Стреляли не прицельно, а наобум. Мы лежали и сидели под тянувшимися вдоль улиц высокими белыми стенами. Одежды и лица покрылись грязью. Наша штатская группа производила здесь странное, я бы сказал, неуместное впечатление, притом, что горожан почти не было видно. То ли они попрятались, то ли ушли из города вместе с Ораби. Кругом мелькали военные чины, которые, казалось, не замечали обстрела.

Скоро подняли и нас. Приказали шагать дальше. Двигались перебежками от стены к стене от укрытия к укрытию. И скоро создалось впечатление, что кружимся на одном месте, а наш капитан заблудился, утратив путеводную нить. Мы уже готовы были начать ропот, когда неожиданно наткнулись на рельсы. Оказывается в Египте уже существовала железная дорога, связывающая Александрию с Каиром. Мы двинулись по шпалам на запад, догадавшись, что как раз линия железной дороги и служила для нашего проводника нитью Ариадны.

Чем дальше от берега, тем реже и глуше доносились разрывы египетских ядер. Но тем больше было воронок и разрушений от снарядов корабельной артиллерии, которая наносила удары по городу до отхода войск Ораби. На улицах валялось много неубранных тел, хотя раненых среди них не было. Я спросил капитана:

– Неужели всех раненых они забрали с собой?

– Не успели.

– Так где же они?

– Скоро увидите, лейтенант.

В это время группа как раз проходила мимо «колонны Помпея», и я вспомнил слова Александра: «Чуть правее этого „пальца“ находится вход в катакомбы».

«Я понял! Они спрятали раненых в катакомбах!» – предположил я вслух.

«Верно! Как вы узнали!?» – удивился капитан.

– Мне говорили, что здесь – катакомбы. Вот я и подумал…

– Правильно подумали, лейтенант! – похвалил очкастый. – Вы уже бывали в Искандарии?

– Где, где?!

– «Искандария» – по-арабски Александрия.

– Нет, не бывал. Просто подумал, катакомбы могли бы служить убежищем.

Перед нами стояло несколько пальм с пожелтевшими листьями. Только отойдя от моря, мы почувствовали настоящую Африканскую жару. Было одиннадцатое июля – почти средина лета. Потом какой-то навес закрыл от нас солнце. Стало терпимее.

Неожиданно мы оказались перед лестницей, спиралью уходящей вниз.

– Спускаемся, господа!

Спуск освещали редкие керосиновые фонари.

«Странно, – морщась, сказал кто-то из нашей команды, – похоже, здесь проходит канализация».

– Не проходит, а проходила, – поправил другой. – Похоже, ее прорвало.

– Все, все, господа! Отставить разговоры! Мы пришли.

Лестница продолжала спускаться ниже, но мы свернули в невысокий грот, миновали его и очутились в зале, казавшемся в замкнутом пространстве довольно обширным. Зал был едва освещен такими же фонарями, что – на лестнице. От смрада здесь трудно было дышать. Куда ни бросишь взгляд, повсюду на тощих подстилках, прикрывавших каменный пол, перемежая стоны с молитвами, истекали кровью, молодые люди, которые еще утром могли улыбаться, были здоровы и полны надежд.

Невыносимый запах, зловещий полумрак, стоны и крики умирающих, скользкий от крови, слизи и экскрементов каменный пол, полуобморочная суета каких-то людей – все это создавало картину ада.

– Вы бледны, лейтенант, – съехидничал капитан. – Вам помочь?

– Да.

– Я к вашим услугам.

– Ради всех святых! Скорее дайте мне дело!

14.

Операционная находилась в соседнем маленьком зале, почти гроте. В нем стояли четыре стола и распакованные коробки (с медикаментами и инструментом), доставленные с кораблей. Света здесь было больше, хотя и не вполне достаточно для операций. Мне помогал низенький (по английским меркам) смуглый человечек, слегка понимавший английский.

Шел поток ампутаций. Раненых подбирал и направлял на столы очкарик-капитан. Хлороформ берегли для английских раненых, которых, впрочем, выхаживали, главным образом, в корабельных лазаретах. Здесь же обезболивали в основном по старинке – методом Амбруаза Паре. Перетягивали конечность выше места распила до остановки крови и онемения тканей, давали несчастному выпить порцию разбавленного спирта и приступали: рассекали мягкие ткани, пилили кости, поливая для охлаждения водой, вчерне заделывали культю лоскутами надкостных и кожных тканей. «Вчерне», потому что за первой ампутацией чаще всего следовали вторая и третья: с хирургом, как правило, соперничало ползущее по конечности заражение. Зная это, уже в древности культю, после операции, обжигали открытым огнем или погружали в кипящее масло; теперь обрабатывали спиртом. Но все равно здесь многое зависело от случая и состояния организма. Страшные муки причинялись во имя спасения жизни. Но в этих условиях гарантий никто дать не мог.

Когда мы с Якобом (так звали моего помощника) завершили очередную ампутацию, нашего капитана на месте не оказалось. Кажется, он ушел наверх: прибыла новая партия раненых, теперь со стороны войск Хедива – надо было принять и разместить. Мы с помощником, не сговариваясь, решили разнообразить работу. Не знаю, как для него, для меня это была сумасшедшая, неожиданно подвернувшаяся практика. Мы с ним направились в угол большого зала, где капитан организовал коллектор отобранных для операций раненых. У всех были ранения конечностей и, в случае удачной операции, имелись шансы выжить. Раненые смотрели на нас с чувством ужаса, ожидая, новых страданий и с надеждой выжить, которую они чем больше дышали воздухом преисподнии, тем больше утрачивали. Якоб сказал им на местном наречии несколько «божеских» слов, от которых глаза раненых посветлели, хотя веры они были разной – он копт, они мусульмане.

Остальные несчастные, тела которых почти полностью покрывали каменный пол, были обречены на мучительную агонию. Я подошел к ним и пристально стал разглядывать. В отличии от тех, что ожидали в коллекторе, эти – даже не глядели на нас. Мы для них, будто не существовали. Якоб внимательно смотрел на меня: он ждал, какой выбор я сделаю. Как на помощника у стола я мог на него положиться, но в остальном, мы пока относились друг к другу с настороженностью.

В первую очередь, меня интересовали полостные ранения (ранения внутренних органов). Но набухшие от крови повязки, которые я не собирался сдирать, не позволяли составить полного представления о характере и локализации ран. Я мог рассчитывать, только на Якоба и не догадывался, что выбор, который я сейчас сделаю, окажет в дальнейшем, влияние не только на мою собственную судьбу, но и на судьбу высушенной солнцем древней страны, присосавшейся к полноводному Нилу.

Я медленно переводил взгляд с одного раненого на другого. Мои руки были в крови. Нижняя часть лица – прикрыта марлей. Я был слишком молод и немного позировал, воображая себя этаким корифеем, вершителем судеб. Хотя сердце мое еще продолжало сжиматься от зрелищ страданий, я считал, что не следует показывать вида, а, как настоящему профессионалу, нужно держаться солидно. Теперь, представляя себя тогдашнего глазами Якоба, думаю, что, скорее всего – выглядел смешным.

Первые минуты ужаса, растерянности и тошноты миновали. Я вошел в ритм, притерпелся к запаху, к звериным воплям несчастных, терявших конечности, и как будто обрел уверенность. Теперь хотелось этот ритм изменить. Полагал, что имею на это право.

Голова раненого лежала на ранце, тогда как у большинства были вещевые мешки. Заросшее щетиной лицо было искажено давно затянувшимся шрамом. Кожа имела желтоватый оттенок. Я отодвинул веко – склера глаза тоже была желтоватой. Возможно, имело место разлитие желчи. Подняв запачканную кровью тряпку, накрывавшую тело, я увидел повязку, набухшую от крови с правой стороны живота, и посмотрел на Якоба. Мне показалось, он чуть заметно кивнул. Ваткой, смоченной в спирте, обтер кисти рук, потом, как мне представлялось, величественно сложил их на груди, дал санитарам команду: «Берем!», повернулся и зашагал в операционную. Сзади послышались крики. Я, как можно спокойнее, повернулся к Якобу: «Ну, что там еще?!»