Без Поводыря - Андрей Дай

— Сударыня, — негромко выговорил я.

Она резко, будто испугавшись звука голоса, отдернула ладонь, и я, к вящему своему удивлению, узнал в посетительнице Надежду Ивановну Якобсон.

— Здравствуйте, Герман, — поджав нижнюю губку, строго сказала она.

— Здравствуйте, Наденька, — поздоровался и я. — Простите, не ожидал вас здесь увидеть. Тем более, сейчас.

— Отчего же? — укоризненно дернула бровью девушка. — Мы, кажется, уже договорились отринуть те глупые обиды! Жаль, что у вас не сыскалось время еще тогда, в Петербурге, рассказать мне о ваших делах. Даже наш милый Бульдожка куда более меня осведомлен о том, что вы здесь затеяли!

— Как вам понравился Томск? — направление разговора мне не понравилось. Пришлось срочно менять тему.

— Интересный городок, — улыбнулась мадемуазель Якобсон. — Не ожидала, что здесь так много людей. И все эти толпы вдоль улиц… Ее высочество даже жаловалась, что это излишнее внимание начинает ее утомлять.

— Они искренни, — вернул я улыбку. — Они действительно рады… таким гостям.

— Да–да. Это понятно. Но… Нам говорили, вы уже больше месяца не встаете?

— Мне уже лучше. Думаю, уже через неделю доктор позволит мне…

— Вот как?! — мне показалось, или она действительно оказалась слегка разочарованной? — Выходит, я могла зайти к вам завтра?

— Как вам будет угодно, сударыня. Двери моего дома всегда для вас открыты!

— Спасибо. Кстати, симпатичный у вас, Герман, дом. В Петербурге болтают всякое. Я опасалась увидеть здесь что‑нибудь… этакое… Его высочество намедни даже изволил остановить санки, дабы получше рассмотреть ваше обиталище.

— Передайте Их высочествам мое приглашение осмотреть мой дом изнутри. Я, к сожалению, пока не в силах их сопроводить… Но секретарь, Михаил Михайлович Карбышев, я уверен, с большим удовольствием, сделает это за меня.

— Я передам. Боюсь, сегодня уже не выйдет. После бала у Их высочеств вряд ли найдется время…

— Ах, да. Сегодня же бал, — с деланным энтузиазмом воскликнул я. — Что же вы, Надежда Ивановна? Неужто, ради меня решили отказаться от этакого‑то развлечения?

— Да что бал, — с видом матерой светской львицы, отмахнулась девушка. — Что такого в том балу? Мне право неловко, что я только теперь, на третий день после приезда, выбрала время вас навестить. Вам должно быть скучно и грустно здесь… одному.

— Последние несколько дней — да, — отчего‑то вдруг решился признаться я, прекрасно осознавая, что наверняка сюда, вместо бала в бывшем доме Горохова, Наденьку отправила принцесса. И что теперь эта девушка ждет от меня оценки своей жертвы. — Прежде у меня было довольно гостей. Они не давали мне заскучать.

— Видно, снова какие‑то заговоры?! — блеснула глазами фрейлина датской принцессы.

— Да. Сговаривались, как все устроить к вашему приезду…

— Фи. Это тоже скучно…

Если мог бы, я бы пожал плечами. Понятно, что она изо всех сил подводила меня к тому, чтоб я рассказал о творящихся здесь делах. Этакая разведка боем, едрешкин корень. Только я вовсе не намерен был доверять такую информацию этой девушке. Опасался, что после ее пересказа, в этой саге останется мало правды…

Тем не менее, нельзя сказать, будто бы ее присутствие было мне неприятно. Честно говоря — рад был, что нашелся хоть кто‑то, еще о моем существовании помнящий. Ну и кроме того — прекрасно понимал, что рано или поздно, но нам с этой чудной девушкой придется обвенчаться. И жить вместе. Как‑то терпеть друг друга. Быть может, даже родить и воспитывать детей.

В прошлой жизни, я был, прямо скажем, никудышным супругом. У меня была своя жизнь, у жены — своя. Я всегда был занят, всегда находились дела поважнее, чем пустые, как мне казалось, разговоры с человеком, воспринимающим меня этаким ожившим кошельком. Одушевленным носителем средств для осуществления доступных желаний. Меня это устраивало. В той среде, где я вращался, нельзя было оставаться холостым. Супруги, что первая, что вторая, блистали бриллиантами на приемах и фуршетах, а я делал свои дела.

Здесь, во второй, новой жизни, ни о каких серьезных отношениях с туземными женщинами я и не задумывался. Конечно, молодое Герочкино тело жаждало любовных утех, и мне пришлось пойти у покойного на поводу. Итогом стала связь со ссыльной полячкой, Кариной Бутковской, но даже мысль о возможности создать с кем‑то семью, приводила меня в ужас. Мне казалось, что серьезные отношения станут занимать существенную долю моего времени. Что, отвлекшись на устройство своей личной жизни, я не успею сделать что‑то важное. Необходимое для того, чтоб чаша весов при определении места пребывания души в посмертии, качнулась в ту или иную сторону. Одна из этих сторон вызывала у меня столь яркие чувства, что я готов был пожертвовать всем чем угодно, только бы никогда — никогда — никогда больше туда не попасть.

Потому столь спокойно, внешне — послушно, отреагировал на принятое за меня решение Густава Васильевича женить меня на дочери старинного его друга — Ивана Давидовича Якобсона, Наденьке. Это был, по моему мнению — лучший выход. Навязанная чужой волей жена оставляла мне моральное право не задумываться о необходимости уделять ей чрезмерно большое внимание, и в то же время — удовлетворять сексуальные потребности ныне покойного Герасика.

А потом, точно не скажу — когда. Скорее всего — во время долгого, скучного пути из Санкт–Петербурга в Сибирь. О чем только не передумаешь на протяжении четырех тысячеверстного тракта… Потом, однажды — так будет верно — пришло в голову, что раз Ему было для чего‑то нужно, чтоб именно так все произошло, чтоб Герман Густавович Лерхе женился на девице Якобсон, значит — так тому и быть. И кто я такой, чтоб спорить с Проведением?! Но, с другой стороны, что мешает мне получить от этой обузы, если и не любовь, то хотя бы — взаимопонимание?! Супруга — друг. Что может быть лучше?

И вот суженная сидела у постели, трогала мой лоб ладонью, говорила какие‑то бессмыслицы, а я смотрел на нее, и решительно не находил ни единой точки соприкосновения. Ничего, что могло бы стать основой нашей будущей симпатии. И когда она, наконец‑таки ушла, я продолжил размышлять об этом.

Наденька не была красавицей, ни по каким канонам. По представлениям двадцать первого века — ее фигура отличалась излишней пышностью, кожа — болезненной белизной, а форма лица — простотой. В теперешнем же времени — ее посчитали бы чрезмерно худой, что давало повод подозревать девушку в предрасположенности к чахотке. А высокие скулы и по–скандинавски глубоко посаженные глаза, и вовсе не считались привлекательными. В моде были кукольные, с пухлыми розовыми щечками личики, с рыбьими, навыкате, глазками. Поэты воспевали красоту отягощенных изрядной прослойкой подкожного жира пышечек, с полными, в ямочках, руками.

Слишком умной она тоже не была. Образованной — да. Начитанной — спорно, но прочла она, особенно всякой мыльно–любовной ахинеи, явно куда больше чем среднестатистическая жительница столицы. Совсем недавно, около года назад, Надежда Ивановна стала фрейлиной датской принцессы Дагмар, что автоматически вовлекло ее в сферу придворных интриг. На счастье, Наденька однажды приняла верное решение, и выбрала себе покровительницу в лице супруги наследника Императорского престола. Минни, пока не слишком хорошо разбирающаяся в хитросплетениях столичной политики, еще не успела показать характер. Еще не затеяла свою игру. Мария Федоровна еще только прицеливалась и приценивалась к многочисленным вельможам. Я знал, видел в ее прекрасных карих глазах, что это время обязательно настанет. Как верил и в то, что даже не будь я ее верным поклонником, остерегся бы заводить себе такого врага, как эта женщина со стальным стержнем внутри.

Пока же Минни явно использовала Наденьку в качестве шпиона. Не удивлюсь, если выяснится, что и в Зимнем и в Аничковом дворцах, и в Царском Селе и в Ораниенбауме, мадемуазель Якобсон принимают за романтичную, пустоголовую простушку, и не боятся высказывать при ней то, что остереглись бы говорить в компании с другими придворными дамами. А та, тотчас же несет эти оговорки своей госпоже, которой наверняка не хуже меня известно, что отношения у двери Самого Главного и складываются из таких вот нюансов…

Появись у меня желание обзавестись чинами и придворными званиями, захотел бы я принять участие в тихой грызне у трона, лучшей партии, чем с профессиональной простушкой и неисчерпаемым источником информации, нечего было бы и мечтать. Однако у меня другие цели и устремления. Я занят реальными делами, приносящими осязаемый результат. И где тут применить ее таланты — совершенно себе не представлял. Должно же что‑то быть в ее устремлениях такого, что как‑либо перекликалось с моими интересами! Только, как, спрашивается, это что‑то обнаружить?!

Фердинанд Юлианович, мой добрый доктор, пришел рано утром. Так рано, что наверное солнце еще и из‑за горизонта выглянуть не успело, а он уже своими чуткими пальцами искал пульс у меня на запястье.