Киров - Семен Синельников

Дальше:

«Смрад и густой дым висели в воздухе, и слабые лучи едва мерцающей маленькой лампы с трудом проникали до средины камер, оставляя в тени углы их… Серые стены, серые костюмы и такие же серые худые лица арестантов. Плотными рядами лежат они на полу, усиленно стараясь погрузиться в сон, его не было…

Тихо и неожиданно перед дверью «малой смертной» показалась темная большая тень, затем знакомый предательский звон отпирающегося замка, и сон, как трусливый вор, заслышавший преследователей, стремительно бросился прочь. В камерах мгновенно все ожило».

Двое смертников, Соколов и Поливанов, запели.

«Казалось, поет огромный хор. Красиво и стройно лились звуки молодых, чистых голосов. Высоко поднимался мягкий, ласкающий душу тенор, и в нем слышалось что-то тяжелое, большое, от которого хочется плакать. То в усиливающихся, то в замирающих звуках его была не песня — это была молитва глубоко несчастного, забытого, страдающего человека, давшего простор наболевшей душе…»

15 марта Сергею Мироновичу исполнилось двадцать шесть лет. Свой день рождения он в пятый раз встретил в тюрьме.

16 марта его судили.

Защиту подготавливали шесть адвокатов. Те, которые двумя годами раньше, 2 марта 1910 года, вынудили суд признать Попова, Решетова и Шпилева непричастными к типографии на Аполлинариевской.

По словам Попова, адвокаты блестяще сплели тогда воедино ряд обстоятельств.

В июле 1906 года подземная типография была готова. Ее опробовали, хотя шрифт еще не поступил. Напечатали несколько партий листовок с набора, доставляемого из другой нелегальной типографии. Использованный набор и листовки без промедлений увозили.

Поэтому в 1909 году, когда произошел обвал, вызванная полицией техническая экспертиза наткнулась на несуразность, которую не раскрыла и, возможно, не пыталась раскрыть: печатная машина неоднократно действовала в подземелье, несмотря на отсутствие шрифта. Отмеченную экспертизой несуразность адвокаты истолковали по-своему, подчеркивая, что почти бесшумные типографские машины, подобные обнаруженной на Аполлинариевской, обычно применяют фальшивомонетчики.

Получилась стройная версия защиты — поскольку типография работала без шрифта, в ней, выходит, печатались отнюдь не листовки РСДРП, а фальшивые деньги.

Отвести этот неожиданный удар по обвинительному заключению, шаткому и без того, прокурор не сумел.

Последовал еще удар. Как известно, РСДРП фальшивых денег не печатает. Известно также, что трое обвиняемых, сидящих на скамье подсудимых, уже привлекались по этому делу и были освобождены. Естественно, после обвала типографского помещения полагалось искать не их, а подлинных преступников, фальшивомонетчиков. Но фальшивомонетчики остаются на свободе. Похоже, к ним благоволят. Иначе не понять, почему они не найдены, почему не привлечены к дознанию хотя бы двое жильцов, занимающих с 1906 года квартиры над типографией.

Квартиры эти занимали стражник и полицейский писарь. Их вопреки воле официального владельца вселили в пустующий дом. И неспроста. Власти, конечно, подозревали, что дом принадлежит Томскому комитету РСДРП. Но разглагольствовать об этом прокурор, не мог и, изворачиваясь, поставил себя, а также судей в неловкое положение.

Прежняя версия защиты выручила и Сергея Мироновича. Его оправдали за отсутствием улик.

Выпущенный из тюрьмы, он гостил несколько дней в Челябинске у переселившихся туда Поповых. Провел затем недели полторы в Москве. Осматривал Кремль. Трижды побывал в Большом, смотрел и спектакли гастролировавшего в России Немецкого театра, которым руководил выдающийся режиссер и актер Макс Рейнгардт. От его постановки «Царя Эдипа» пришел в неописуемый восторг, как писал вскоре Попову. Жалел, что не мог познакомиться с Художественным театром, уехавшим на гастроли в Питер. Встречался с писателями и журналистами. Все они, за исключением весьма симпатичного Викентия Викентьевича Вересаева, неприятно удивили своей самовлюбленностью. Из-за этого литературная среда оставила скверный осадок.

В середине апреля Сергей Миронович возвратился домой.

Вспоминают: солнечным весенним днем пришел он в редакцию «Терека». Солодов и другие сотрудники шагали из угла в угол, восклицая:

— Перцов!.. Капустин!.. Ракитников!..

Сергей Миронович отрицательно покачивал головой.

Выбирали псевдоним. Миронову-Кострикову не следовало бросаться в глаза властям хотя бы с газетного листа.

Не найдя ничего стоящего, листали календарь, где перечислялись имена святых.

— Полиевкт, Евтихий, Пелагея, Агапит, Софроний…

— Нет, нет.

— Николай, Ольга, Мария, Кир…

— Кир! — подхватил Солодов. — Киров!

Видимо, Сергей Миронович с Александром Солодовым на радостях попросту разыграли редакционных новичков. Чего-чего, а псевдонимов у любого профессионального революционера и журналиста было вдосталь. Хватало их и у Сергея Мироновича.

Стоит также повторить и уже упоминавшееся утверждение земляков Кирова. В частности, московский архитектор Яков Федорович Попов, даже в пожилом возрасте, хорошо помнил, что его уржумскому однокашнику Сереже Кострикову еще в детстве нравилось звучное имя — Кир, почерпнутое из учебника истории. Далее, еще лет семнадцати Сергей Костриков однажды назвал себя Кировым, как говорил его одноклассник по Казанскому промышленному училищу, читинский инженер Александр Михайлович Мосягин. Журналист Дмитрий Захарович Коренев писал, что, когда он весной 1911 года поступил в «Терек», Сергей Миронович уже был Кировым.

Так или иначе, 26 апреля 1912 года «Терек» напечатал статью Сергея Мироновича, впервые подписанную псевдонимом: Киров.

Сергей Миронович восстанавливал прежние связи в трудовой среде, продолжая развивать их. У него, кроме Турыгина, были теперь еще верные помощники. И среди них Федор Иванович Серобабов. Молодой новороссийский рабочий-кузнец, он с группой железнодорожников перевелся во Владикавказ, где открылись вагоноремонтные мастерские. Имея определенную подготовку, Федор Иванович сразу включился в нелегальную работу. Распространял большевистские листовки, вел агитацию у себя в мастерских, а также в депо. Киров очень ценил Серобабова и, по словам Марии Львовны, жалел, что конспирация не позволяет часто встречаться, дружить с ним. Умный, волевой, начитанный, Федор Иванович вырос в опытного организатора, был впоследствии депутатом городского Совета, членом президиума горкома партии. В августе 1918 года, когда во Владикавказ нагрянули белогвардейские мятежники, они расстреляли Серобабова.