Город - Уильям Фолкнер

- Я думаю о Джефферсоне, - сказал мистер Сноупс.

- И я тоже, - сказал дядя Гэвин. - Об этом проклятом Гровере Уинбуше и всех других глупых юнцах от четырнадцати до пятидесяти восьми лет чуть не по всему Северному Миссисипи, которые платили двадцать пять центов, чтоб только заглянуть в этот альбом.

- А я и позабыл о Гровере Уинбуше, - сказал мистер Сноупс. - Его выгонят с работы, и тогда все захотят знать, за что, и дело выплывет наружу. - Это была беда мистера Сноупса. Я хочу сказать, это была наша беда, когда мы имели дело с мистером Сноупсом: ничего нельзя было понять, даже когда казалось, что он смотрит на тебя. - Не знаю, знаете вы или нет. Его мать живет в Уайтлифе. Каждую субботу утром он посылал ей с почтовой пролеткой на доллар еды.

- Итак, спасти одного - значит спасти их обоих, - сказал дядя Гэвин. Если мы хотим, чтобы мать Гровера Уинбуша и дальше получала каждую субботу утром на доллар свиной грудинки и патоки, кто-то должен спасти вашего двоюродного брата, племянника, - кем он вам там доводится?

Как сказал Рэтлиф, мистер Сноупс, может, и пропускал мимо ушей то, что говорили у него за спиной, но никогда не пропускал мимо ушей никаких намеков. Во всяком случае, не уколы и насмешки. Или, во всяком случае, не на этот раз. - Я так об этом понимаю, - сказал он. - Но вы юрист. Ваше дело знать, как можно понимать иначе.

Дядя Гэвин тоже не пропускал мимо ушей намеков. - Вы не к тому юристу пришли, - сказал он. - Это дело относится к компетенции федерального суда. И, кроме того, я все равно не могу его взять; я получаю деньги за то, чтобы отстаивать интересы другой стороны. И, кроме того, - сказал он (покуда он был просто прокурором города, он говорил, как говорят в Гарварде и Гейдельберге. Но после того, как мы с ним целое лето разъезжали по округу, когда он выставил свою кандидатуру на пост прокурора округа, он стал говорить, как те люди, с которыми он останавливался поговорить у заборов или присаживался на корточки у стены деревенской лавки, и часто говорил, как они: "кажись" вместо "кажется" и "ихний" вместо "их", и даже "понимать об этом", как только что сказал мистер Сноупс), - давайте-ка разберемся. Ведь я-то хочу отправить его в тюрьму.

И тут дядя Гэвин понял, что они с мистером Сноупсом смотрят на одно и то же, только они стоят в разных местах, и поэтому мистер Сноупс сказал быстро и спокойно, как сам дядя Гэвин: - И я тоже. - Потому что Монтгомери Уорд был его конкурент, точно так же, как Уоллстрит, - они были похожи друг на друга в том отношении, что им вместе было тесно в Джефферсоне. А дядя Гэвин, по мнению Рэтлифа, этого не понимал. - И я тоже, - сказал мистер Сноупс. - Только по другой причине. Я думаю о Джефферсоне.

- Что ж, тем хуже для Джефферсона, - сказал дядя Гэвин. - Монтгомери Уорда будет судить Лонг, а когда судья Лонг увидит хоть одну такую картинку, не говоря уж о целом чемодане, мне даже Монтгомери Уорда жалко станет. Вы не забыли, что было в прошлом году с Уилбером Провайном?

Уилбер Провайн тоже жил на Французовой Балке. Рэтлиф сказал, что на самом деле он был Сноупс; и когда провидению стало ясно, что Эк Сноупс не оправдает свою родословную и семейные традиции, оно выудило откуда-то Уилбера Провайна, дабы заполнить пустоту. У Провайна был самогонный аппарат в овраге, около родника, в полутора милях от дома, и от задней двери его дома до родника была протоптана тропа глубиной в добрых шесть дюймов, по которой он целых два года дважды в день ходил туда, покуда его не накрыли и не привели в федеральный суд, и когда адвокат задавал ему вопросы, у него был такой удивленный и невинный вид, словно он никогда в жизни не слыхал слова "самогон", и он сказал: нет, он никогда и не слыхивал, чтоб на десять миль в округе был самогонный аппарат, не говоря уж о тропинке, которая вела от задней двери его дома, и сам он десять лет не ходил к этому ручью даже на охоту или на рыбалку, потому что он христианин и считает, что ни один христианин не должен губить божьих тварей, а рыбой он объелся, еще когда ему было восемь лет, и с тех пор в рот ее не берет.

А потом судья Лонг спросил его, как он объяснит, откуда взялась эта тропинка, и Уилбер поглядел на судью Лонга, моргнул раз или два и сказал, что не имеет никакого понятия, разве только, может, жена ее протоптала, таская воду из родника; а судья Лонг (у него хоть и была такая короткая фамилия, а сам он был шести с половиной футов росту и нос, казалось, составлял одну шестую этой длины), перегнувшись через стол, с очками на кончике носа, некоторое время смотрел на Уилбера, а потом сказал: - Я вас упеку на каторгу, но не за то, что вы делали виски, а за то, что позволяли своей жене таскать воду за полторы мили. - Вот с кем Монтгомери Уорду предстояло иметь дело в суде, и, казалось бы, всякий в округе Йокнапатофа, не говоря уж о городе Джефферсоне, слышал эту историю. Но мистер Сноупс, казалось, ее не слышал. Потому что у него даже челюсти перестали работать.

- Говорят, судья Лонг дал ему пять лет, - сказал он. - Может, лишние четыре года как раз и были за тропинку.

- Возможно, - сказал дядя Гэвин.

- Пять лет, верно? - сказал мистер Сноупс.

- Верно, - сказал дядя Гэвин.

- Пусть мальчик выйдет, - сказал мистер Сноупс.

- Нет, - сказал дядя Гэвин.

Теперь челюсти мистера Сноупса снова заработали. - Пусть выйдет, сказал он.

- Я тоже думаю о Джефферсоне, - сказал дядя Гэвин. - Вы вице-президент банка полковника Сарториса. Я ведь даже и о вас думаю.

- Премного благодарен, - сказал мистер Сноупс. Теперь он ни на что не глядел. Времени он зря не терял, но и не торопился; он просто встал, взял со стола свою новую черную шляпу, надел, пошел к двери, открыл ее и даже тогда не остановился, а только словно бы переступил с ноги на ногу и сказал, так же ни к кому не обращаясь, как ни на кого не смотрел: - До свиданья. - А потом вышел и закрыл за собой дверь.

Тогда я сказал: - Что... - И запнулся, и мы с дядей Гэвином оба поглядели на дверь, а она снова открылась, или, вернее, начала открываться, растворилась примерно на фут, а оттуда ни звука, а потом мы увидели щеку и глаз Рэтлифа, а потом и сам Рэтлиф вошел, вступил в кабинет, подошел бочком к столу, все так же бесшумно.

- Я опоздал или, наоборот, пришел слишком рано? - спросил он.

- Ни то, ни другое, - сказал дядя Гэвин. - Он, видно, спохватился, передумал. Что-то случилось. Все пошло вкривь и вкось. А сначала как будто все шло правильно. Вы же знаете: тут, мол, дело не во мне и, уж во всяком случае, не в моем родиче. Знаете, что он сказал?

- Откуда же мне знать? - сказал Рэтлиф. - Вот сейчас и узнаю.

- Я сказал: "Давайте-ка разберемся. Я хочу отправить его в тюрьму". А он: "И я тоже"...

- Так, - сказал Рэтлиф. - Дальше.

- ..."не во мне дело, не в моем родиче", - сказал дядя Гэвин. - "Дело в Джефферсоне" - так что после этого он должен был начать грозить. Но только он не грозил...

- Почему грозить? - сказал Рэтлиф.

- Порядок такой, - сказал дядя Гэвин. - Сперва лесть, потом угроза, потом взятка. И Монтгомери Уорд так же пробовал.

- Это вам не Монтгомери Уорд, - сказал Рэтлиф. - Будь Монтгомери Уорд Флемом, эти картинки никогда бы не увидели Джефферсона, а уж Джефферсон и подавно их не увидел бы. Но нам нечего беспокоиться, что Флем умнее Монтгомери Уорда; почти всякий в городе его умнее. А беспокоиться надо о том, кто еще может оказаться глупее его. Ну, а потом что?

- Он ушел, - сказал дядя Гэвин. - А ведь совсем уж было собрался начать. Просил даже, чтобы Чик вышел. А когда я сказал "нет", он взял шляпу, сказал "Премного благодарен" и вышел, словно заглянул сюда, только чтобы попросить прикурить.

Рэтлиф моргал, глядя на дядю Гэвина. - Значит, он хочет, чтоб Монтгомери Уорд попал в тюрьму. Только не хочет, чтоб при таких обстоятельствах, как сейчас. А потом передумал.

- Из-за Чика, - сказал дядя Гэвин.

- Потом он передумал, - сказал Рэтлиф.

- Вы правы, - сказал дядя Гэвин. - Это потому, что он знал - раз я отказался выслать Чика, значит, отказался от взятки.

- Нет, - сказал Рэтлиф. - Для Флема Сноупса нет на свете человека, которого нельзя так или иначе купить; нужно лишь одно - найти, чем его купить. Только отчего же он передумал?

- Вот именно, - сказал дядя Гэвин. - Отчего?

- О чем вы говорили, когда он попросил, чтобы Чик вышел?

- О тюрьме, - сказал дядя Гэвин. - Я же вам только что сказал.

- Об Уилбере Провайне, - сказал я.

Рэтлиф поглядел на меня. - Об Уилбере Провайне?

- Об его самогонном аппарате, - сказал я. - Об этой тропинке и о судье Лонге.

- Ах так, - сказал Рэтлиф. - Ну а потом что?

- Ничего, - сказал дядя Гэвин. - Он только сказал: "Пусть мальчик выйдет", - а я сказал...

- Нет, это потом, - сказал я. - А сначала мистер Сноупс сказал насчет срока в пять лет, что, может, лишние четыре года были за тропинку, а ты сказал: "Возможно", а мистер Сноупс снова сказал: "Ведь он ему пять лет дал, верно?" - а ты сказал "да", а потом он сказал, чтоб я вышел.

- Ладно, ладно, - сказал дядя Гэвин. Но глядел он на Рэтлифа. - Ну? сказал он.