Карающий ангел - Елена Ярошенко

— Как? Она была убита? — в один голос закричали те, для кого этот факт был новостью.

Я кратко поведала собравшимся о результатах беседы с доктором Шёненбергом. По лицу Варвары Филипповны катились капли пота, мальчики нервно шептались. Женя продолжала синеть, а ее искусанные губы покрылись каким-то серо-лиловым налетом. Удивительно впечатлительная девушка!

— Женя, вы хорошо себя чувствуете? Может быть, желаете воды или каких-нибудь капель, в моей аптечке богатый выбор лекарств, я распоряжусь…

— Нет-нет, благодарю вас, я просто слегка разволновалась, это пройдет…

— А мне, если можно, воды и капель, — попросила мадам Здравомыслова. — Я тоже разволновалась, и раз уж вы предложили… Валерьяночки, а можно и чего-нибудь посильнее.

В качестве более сильного средства я приказала подать графинчик коньяка. Мадам Здравомыслову вполне устроила подобная замена.

— Позвольте мне вернуться к интересующим всех нас событиям. Человек, известный нам как Михаил Хорватов, на самом деле оказался Нафанаилом Десницыным, братом хорошо известного в нашем узком кругу Варсонофия Десницына, поэта-декадента, чьи стихотворные вирши только разгоряченная фантазия самого автора позволяет считать поэзией.

Здравомыслова хлопнула еще одну рюмочку, а Женя молча вцепилась дрожащими пальцами в край стола, возле которого сидела.

— Поскольку у нас веские основания предполагать, что Нафанаил имеет очень жестокого и хладнокровного сообщника, необходимо усилить слежку за ним и за его братом. Они встречаются в номерах «Дон» у Смоленского рынка, где проживает Варсонофий. Причем имеют обыкновение беседовать между собой по-английски. Господин Хорватов выразил согласие переехать в «Дон» и, поселившись рядом с Варсонофием, последить за деятельностью братцев Десницыных, а также постараться понять, о чем идет речь в их приватных беседах. Я полагаю, это послужит последним штрихом в нашем частном расследовании, данные которого подлежат передаче в полицию для возбуждения уголовного дела…

Раздался грохот падающего стула и еще каких-то предметов обстановки. Женя в глубоком обмороке очутилась на полу. Мужчины, конечно же, растерялись (я всегда была уверена, что эти слабые создания ни на что не годны в любой сложной ситуации), мы с Варварой Филипповной кинулись к распростертому на полу телу несчастной девушки, пытаясь привести ее в чувство, а Маруся побежала за слугами, что было самым разумным, ибо вместе с Шурой и кухаркой в гостиной появились холодная вода, полотенце, нашатырь, уксус и свежий ветерок из открытой форточки.

— Бедная Женечка! Она так много работала в конторе Вишнякова, днем и ночью! Ей, конечно же, было там страшно, хоть она и храбрилась, но вот нервы не выдержали. Нужно врача! — заявила Маруся, гладившая очнувшуюся Женю по голове выше холодного компресса.

— Можно позвать господина Шёненберга, теперь он нам не откажет и даже почтет за честь оказать услугу, — предложила я.

— Нет! — вдруг истерически закричала Женя. — Нет! Умоляю, умоляю вас, только не Шёненберга, ради всего святого, только не Шёненберга!

— Ты с ума сошла, Леля! — укоризненно прошептала Маруся. — Этого соучастника убийства?

— Ну он, положим, не соучастник…

— У бедной девочки плохо с нервами, а ты предлагаешь отдать ее в руки доктора, покрывавшего убийц ее бывшей хозяйки. Врачей, что ли, в Москве мало?

Я признала Марусину правоту. Заседание нашего Клуба пришлось считать закрытым в связи с неожиданной болезнью Жени. Бедняжку уложили в постель и вызвали к ней совершенно постороннего врача, прописавшего микстуру, порошки и постельный режим с хорошим питанием дня на два, а после осторожные прогулки на свежем воздухе, фрукты и полное отсутствие всяких волнений.

Члены Клуба обойденных разошлись. Михаил и Андрей отправились в мастерскую художника, планируя посвятить еще один вечер работе над образом разбойника. Мадам Здравомыслова предложила нам свои услуги по уходу за больной и, получив вежливый отказ, раскланялась. Мальчики ушли с мамой.

На следующий день, с раннего утра, Михаил должен был вселиться в «Дон». Надеюсь, его отчет о наблюдениях за братьями Десницыными будет последним документом в нашей синей папке и скоро ее сможет перелистать полицейский пристав или судебный следователь… Хотелось бы надеяться, что мы все делаем правильно.

Глава 21

«Странная она какая-то, эта Женя». — Петр Никодимович рассказывает страшные вещи. — «Как можно быть такими легкомысленными и беззаботными?» — Сейф пуст. — Внутренний голос не заткнешь! — Приходится иногда разочаровываться в людях. — Жизнь Миши в смертельной опасности.

Утром Маруся уговорила меня отправиться в Голицынскую больницу навестить бедного Петра Никодимовича. Шуру мы взяли с собой, вручив ей объемистую корзинку с гостинцами для больного.

Кухарка, собиравшаяся на рынок, упросила нас подвезти ее на извозчике до Смоленской-Сенной. Обычно, во избежание ненужного баловства, я позволяла ей только возвращаться с рынка на извозчике, чтобы не тащить самой тяжелых корзин, а с пустыми руками к рынку можно и прогуляться — движение и физические нагрузки очень важны для женского организма. Но сегодня мне хотелось быть доброй.

Петр Никодимович на этот раз чувствовал себя гораздо лучше. Он не только давно пришел в себя, но и успел окрепнуть. Дело явно шло на поправку.

Марусе он очень обрадовался, и я решила, что надо оставить их одних — мы с Шурой люди для старика посторонние, а Маруся — внучка его любимой хозяйки, девочка, выросшая у него на глазах и превратившаяся во взрослую даму. Пусть Петр Никодимович пообщается с ней без всякого смущения. Мы с Шурой вышли в больничный парк, нашли скамью в тенечке и уселись ждать Марусю.

— Шура, как Женя ночью чувствовала себя после вчерашнего? Вы ночуете в одной комнате, ты не заметила, она хорошо спала?

— Да нет, не спала она. Все что-то металась, ворочалась, то встанет, то ляжет…

— Неужели ей стало хуже? Нас так напугал вчера ее обморок. Нужно дать ей как следует отдохнуть.

— Может, и нужно, да только, по моему разумению, дело тут не в болезни.

— О чем ты, Шура?

— Сама не знаю, а только странная она какая-то, эта Женя! Что-то в ней не так.

Я не успела расспросить Шуру подробнее о ее умозаключениях, потому что нас разыскала больничная сиделка и попросила пожаловать в палату: дескать, зовут, и поскорее…

— Леля! — закричала Маруся, как только я вернулась в палату. — Петр Никодимович рассказывает страшные вещи. Ты знаешь, кто управлял экипажем? Ну тем самым экипажем, который сбил Петра Никодимовича на Арбате? Мишель!

— Невероятно! Вы не могли ошибиться?

— Почему же невероятно? Леля, ты сама понимаешь, что никакой ошибки тут нет. Это очень в стиле Мишеля, в одном ряду с другими покушениями и убийствами. Бедный мой старичок, теперь я вас не оставлю на растерзание этому монстру.

— Петр Никодимович, мы попросим вас написать обо всем случившемся на бумаге. Не возражаете? Вашу подпись удостоверит врач и еще кто-нибудь из присутствующих, и эта бумага, возможно, будет со временем передана в полицию или судебному следователю, если возбудят уголовное дело. Вы согласны? Нельзя оставлять преступления безнаказанными.

— Извольте, голубушка Елена Сергеевна, да только лежа мне писать неловко, чернила могу на себя опрокинуть, а вставать пока доктора не велят, говорят, сильное сотрясение у меня в мозгах произошло.

— Хорошо, я сама запишу ваш рассказ, а вы только поставите под ним собственноручную подпись. Сестра, принесите нам письменные принадлежности и бумагу, будьте так добры.

— Эх, никогда не думал, что придется в полицию на кого-то из хозяев доносить, — вздохнул Петр Никодимович. — Да уж не иначе судьба такая, что ж тут поделаешь…

У выхода мы неожиданно столкнулись с Адой Вишняковой. Она шла в больницу с целью пригласить на ближайшее заседание нашей Лиги женский медицинский персонал, среди которого было много сторонниц эмансипации.