Полудержавный властелин - Николай Zampolit Соболев

Верные люди, Илюха Головня да Федька Хлус, пока еще не знающие о своей дальнейшей судьбе, обучались тут же, в Спас-Андронике, где с помощью греков-номикосов, сиречь законников, понемногу складывался юридический факультет, а при нем, как низшая ступень — сыскная школа. Одни ученики писали законы для Судебника, другие искали в них лазейки, все вместе ездили на практику в Устюг и другие великокняжеские города, сидели на наместнических судах, где разбирали самые разнообразные дела. Как результат, греки довольно быстро нахватались русского и легко на нем изъяснялись, плюс жизнь макнула их пару раз в такие хитросплетения, что вся византийская теория права спасовала. И хорошо, потому как написать отвлеченный закон я и сам могу, а нужно написать такие, которые будут работать. То есть чтобы люди поняли и приняли.

А еще я им подкинул идею «судебных заседаний» — одна группа придумывает дело, другая его судит, пробиваясь сквозь все хитросплетения Русской Правды, обычаев и установлений. И пофиг, что их всего человек десять, лиха беда начало.

Не могу сказать, что метод идеальный, но Устюжскую уставную грамоту они мне довели практически до совершенства — я уж и забыл думать, когда причисление города к великокняжеским вызывало трения и недовольство.

Вот об успехах законников мне и поведал новый архимандрит Спас-Андроника. Старого, Иоакима, мы полгода как схоронили и на его место я двинул знакомого мне чуть ли не с самого попадания Никулу, на что разобиделся Феофан. Пришлось и тут диархию вводить, создав для Феофана пост ректора. Самого настоящего, потому как мы все школы, что сложились вокруг монастыря, объединили в Панэпистемию (то есть свой собственный Пандидактерион, с зернью и вышивальщицами). Грамматическая школа, рындецкая школа, школа права и, самое главное, Политекнио, как величал Кассиодор наши учебные классы при каждом производстве.

Выгода налицо: начиная от общей библиотеки, ведать которой я определил того самого грека, что делал опись книг Исидора (кстати, где там митрополит, не пора ли ему вернуться?), до совмещения учебных планов. Ну и все, чему научились у мастеров, школьные отроки записывают — разумеется, за вычетом зелейных и пушечных секретов. Рано их пока на бумагу класть.

Келья свежеиспеченного архимандрита состояла из трех палат: спальной, моленной, куда не допускали мирян, и вот этой вот приемной. Здесь и лампадки у икон горели куда ярче, да и сами иконы у посолиднее и даже где-то побогаче, резной аналой с раскрытым Писанием, стол из скобленых досок, сундучок… Все примерно так же, как в жилищах других иереев, епископов и даже митрополита, пусть привыкает Никула — у меня на него большие планы. Но есть и отличие от прочих келий: книги.

Очень много книг и записей, что неудивительно, монастырь по факту центр технополиса и растущего пучка школ. Кроме молитвенного стояния, монахи тянут до фига задач, в первую голову учебных и логистических — свой конный двор, свои возчики, а как еще ругу[i] свозить, труждающихся питать? Поварня большая — готовят ныне не только для себя, но и для отроков, и учителей, и тех, кто на дворах работает.

— Не много ли учеников ныне набрали? — поделился сомнениями Никула.

— Много не мало, — взъерошенно парировал Феофан.

— Само собой, да только всех обустроить, прокормить, одеть надо…

— Ничего, отцы, недолго терпеть осталось.

Оба повернули головы ко мне, ожидая, как обычно, очередную новацию. И я не подвел.

— Мыслю всех, кто сколию закончил и при деле состоит, в особое сословие выделить.

— Так все же разные!

— То так, но дело в основе у них общее, а получается, что они и не смерды, и не дети боярские. Вот пусть и будут дьяками государевыми.

— Так те, кто только читать-писать выучился, какие из них дьяки?

— Писцы государевы. Глядишь, кто из них до дьяков дорастет, так что вместях в одном сословии будут.

— Тогда надо номикосам задание дать, чтобы вписали в уставные грамоты и Судебник про дьяков.

— А как же, — улыбнулся я такой предусмотрительности и процитировал, — аще кто государева писца али дьяка, по государеву делу посланного, без помощи оставит, с того вира.

— А если изобидит?

— Тому кара.

Выбраться из монастыря сразу не получилось — настигли меня князь Патрикеев да боярин Добрынский. Первый у меня рулил всей дипломатией, а второму я поручил особо надзирать над Казанью.

— Мустафа Казанский грамотку прислал, челом бьет, — доложил причину переполоха Патрикеев.

— Так что ж вы сами не разобрали?

— Пушек нового образца и зелейного припасу просит, — объяснил Добрынский.

Это да, пушки отпускают только с нашей с Димой визой, на всех не напасешься. А Мустафу я понимаю — он только что с опорой на русские силы подавил еще один мятеж в Казани. Причем подавил Шемякиными методами, с добавлением восточной жестокости — никого не щадил. Цели-то он, конечно, добился, в ханстве тишь да гладь, но многие сильные роды ослаблены, а при нравах в Степи это попросту опасно, и Кичи-Мухаммед, и Сеид-Ахамат могут не упустить шанса, вот и просит пушек.

Будь Мустафа православным, я бы рискнул, а так… утекут наши секреты, как пить дать утекут.

— Пушек ему, сироте казанской…

Бояре гыгыкнули.

Ну вот, опять.

Я построил уже два каменных собора, вся Москва молится в них и радуется, но никто не назвал меня «Василий Строитель». Я (ну, вместе с Димой) присоединил старинные русские земли — но никто не назвал меня «Василий Объединитель». В конце концов, я поднял доходы княжества, но никто не назвал меня, как пращура, «Василий Калита». Но стоило один раз брякнуть знакомую с детства присказку…

И привет — Василий Острослов.

Давеча когда про одну ногу здесь, другую там говорил, пушкари лыбу давили и хихикали про себя, тоже в народ уйдет. Да тут чего не ляпни — все свежак! Я вон, древние анекдоты Ремезу переиначиваю, так ему, негодяю, за них что у Козели, что у Коранды, что каком другом заведении всегда и нальют, и закуску выставят. Но толк тоже есть — поржут, напьются, языки развяжут, а Ремез на хвосте принесет. Так сказать, канал обратной связи и опрос общественного мнения в одном лице.

Ладно, с пушками думать надо. Гарнизон, что ли, в Казани поставить? Но тогда граница растянется…

В мыслях вернулся на Пушечный двор, где меня порадовали свежеотлитыми солдатиками. Я уж не стал дожидаться, пока их покрасят, схватил пяток и домой, Юрку порадовать.

Но Юрка уже спал и видел десятый сон — и то, сколько я на Яузе