Полудержавный властелин - Николай Zampolit Соболев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чуркина взяли в колодки и отправили за приставами в Москву, а мы понемногу расшевелили местных мужиков. Боятся стало некого и языки понемногу развязались.
Да, заключали порядье. Да, никто выход в Юрьев день не запрещал. Но долгами Чуркин опутывал так, что никто выйти не мог. А кто артачился, тех могли и в холопы по вине определить, а потом и запродать. Или просто увозили и больше никто их не видел, а на их место из Шуи привозили кабальных холопов, причем шептались, что часть из них — бывшие полонянники, отбитые у татар. Так что сильно тут нечисто и допрашивать Чуркина надо с пристрастием.
Чем мы и занялись на пару с Димой, когда я вернулся в Москву через Суздаль, мимо Покрова на Нерли, со стоянкой и обязательным богомольем во Владимире, через Рогож и Щелкову. Все-таки хорошо, что государство пока не такое большое, как Российская империя, страшно представить, что могло творится на Урале и в Сибири без государева догляда.
— Ну что, братец, надо на Шуйских войско собирать, — Шемяка плюхнул на стол пачку допросных листов.
— С хрена ли? — обалдел я.
— Очень все плохо.
— Так, пошли в крестовую и давай-ка поподробнее.
Мы заперлись ото всех и Дима принялся излагать.
— Целая система, по факту — работорговцы. Внешне все пристойно, холопство и так далее.
— Откуда людей берут?
— Два источника, — вынул нужный лист Дима. — Либо отбивают полон, но не возвращают по домам, а сажают на землю у себя, люди и такому поначалу рады, а потом уже деваться некуда.
— Так, а второй?
— Не поверишь, примучивали черемису, суваров и мокшу, доводили дело до восстания и давили. А что с бою взято…
Ах ты ж сучьи потроха… Я бьюсь над мирным присоединением, а эти паршивцы за своей выгодой все пакостят…
— Дима, точно Шуйские, ошибки нет?
— У Вяземского зацепки были еще когда мятеж в Казани давили, да там двух человечков очень уж своевременно прирезали. Я уже тогда Шуйских подозревал, а теперь точно знаю.
— И что, только себе на землю сажали?
— Хрена там, еще и вниз по Волге продавали.
Вот же суки… Я представил себе, как налетевшие татары угнали мужиков, как Шуйские полон отбили, но вместо свободы продали в рабство… Своих, православных!
Все лето шли оперативно-розыскные мероприятия и следствие. Потихоньку имали людей Шуйских, тайно свозили в Александровскую слободу и допрашивали. Потом дело дошло и до князей — Федора Юрьевича Шуйского прихватили в Ярославле, брата его, Василия — аж в Дорогобуже, где он наместничал.
Когда все собранное вывалили на Думу и я потребовал смертной казни, бояре-княжата встали на дыбы, в первую очередь из корпоративной солидарности. Все понимали тяжесть содеянного, но как отдать палачу братьев по классу?
— Не мочно князей казнить, — прогудел князь Патрикеев.
— Не по старине, — выступил и шурин, князь Серпуховской.
— Никак нельзя, князья ведь, Рюрикова кровь, — согласно шумели остальные.
Я потихоньку наливался кровью и сатанел, но ситуацию разрулил главный пострадавший, Добрынский.
— Недобро ты похотел, княже, — сурово выговорил боярин, — русских князей только в Орде казнили. И кого там казнили, те в ореоле святости просияли.
Ф-ф-фух. А ведь правильно повернул, Москву и так недолюбливают, а казнь Шуйских сравняет московскую власть с ордынской, а жертв — со святыми.
Дума приговорила князей Шуйских постричь в монахи и сослать в дальние монастыри, в Чердынь и Еренский городок, дюжину уличенных в работорговле подельников казнить, еще десятка три сослать и выписать из воинского сословия в крестьяне. Шестеро счастливчиков отделались только конфискацией имущества.
На Кучковом поле выстроили высокий помост, водрузили плаху. Вокруг собрались, почитай, все горожане и пригородные, глашатай еще раз громко зачитал вины казнимых, но все и так знали, что «продавали православных в рабы басурманам», и непривычно молчаливая толпа пугала даже больше, чем палач в красной рубахе.
Скромный попик из ближайшей Сретенской церкви прочитал молитву, дал поцеловать крест Чуркину, вытащенному из телеги первым. Подручные уложили его на плаху, откинули волосы с шеи, сверкнула здоровенная секира и голова упала в корзину, оставив позади брыжущее кровью тело.
— Мне хватит, — я развернул Скалу и двинулся в Кремль.
Следом развернулся и Шемяка, за ним свита, а вскоре, все так же молча, разошелся народ.
[i] Николо-Угрешский
[ii] женский платок
[iii] с рисунками
[iv] Баллада о Робин Гуде и трех стрелках, перевод Марины Цветаевой
[v] брюкву
Глава 11. Политэкономия по Адаму Смиту
Юрка заболел, два дня метался в жару. Метались и мамки-няньки, угроза-то нешуточная — дети мерли тут постоянно, без разницы княжеские они или крестьянские, только если крестьянского «Бог дал, Бог взял», то за наследника великого стола спросят, и хорошо если не кнутом в пыточной.
И уж точно спросит Маша.
— Я тебе сколько раз говорила, смотреть!
Сенная девка молча таращила испуганные глаза, пока жена таскала ее за косы. Пришлось придержать Машину руку, развести стороны и потом, за закрытыми дверями, втолковать:
— Ты точно знаешь, что она виновата?
— Больше некому!
— Сам Юрка не мог молока холодного напиться? Или вспотеть и на ветерке потом постоять?
— Она должна смотреть!
— Даже если так, этим ты Юрке не поможешь. Иди к нему, пои травами, следи сама. И бабку Ненилу слушай, она понимает.
Погладил Машу по спине, поцеловал в лоб и принялся за дела — помочь в лечении я не могу, потому не буду мешать. Тем более, что начиная еще с писанного Никулой наставления по микропедиатрии, методы, так скажем, непроверенного свойства систематически из обихода изживались. И если за малиновое питье, не давшее результата, Маша и я могли пожурить, то вот за всякую дичь прилетало по-полной.
Так что обошлись травяными взварами, медом и прочими не слишком радикальными средствами, на третий день жар спал. Но Юрка все равно капризничал, да
