Люди, горы, небо - Леонид Пасенюк

— Ну вот и гости, — удовлетворенно сказал Шумейко — Этот Ванек, он куда–то ездил, быть может даже в Белые Кусты за водкой, а тут напоролся на нас. В протоку ему нельзя — мы не пустим, да и не наводить нее на след. Вот он и заюлил там, выжидает, хариуса удит.

— Пожалуй, что и так, — ответил, запыхавшись, Потапов, однако идтить нам по дебрам–швабрам тяжеленько, а еще сколько телепаться. Комар тут, едри его в корень…

Выказав некоторое недовольство, он все же поплелся за старшим. Потом вроде полегчало: запрыгали под уклон… то все вверх, за смородиной, а теперь как раз к случаю под уклон, причем не плутая, ориентир верно засекли. Словом, Потапов потел, пыхтел, но помалкивал: служба, куда денешься?..

Вот так, молчком, они пересекли скалистые увалы, затем частую щетку ивняка и неожиданно спрыгнули с берегового, невысокого здесь откоса чуть ли не в лодку браконьеров. Те растерялись — в лодке лежало десятка два нерки, — да и сами инспектора, на что уж были готовы к встрече, несколько опешили. Браконьеров было трое ну, ни удрать им, ни в драку вступать. Только глазами помаргивали. Била хвостом, нарушая установившееся молчание, крупная рыба, взбрызгивала веером жижу.

Потапов опомнился раньше всех, вошел в роль, сводившуюся в основном к тому, что он вроде как и не ради охраны рыбы сюда явился и тем более без намерения кого–либо обидеть штрафом, нет, а просто потолковать на разные житейские темы, бывальщину рассказать, кто с кем спал, кто кому в рыло съездил, — это был его метод, уже раздражавший Шумейко: чего там, в самом деле, развлекать браконьеров побасенками!

Да и вынужденно наказывая, Потапов изо всех сил старался выглядеть этаким радетельным папашей. И сетку, бывало, отберет и за плечи обнимет, спросит (если незнакомец), кто вы, как фамилия (хотя уже записал), где работаете, сколько детей, где работает жена и работает ли она вообще.

Формалистом быть, ну, чистым сухарем ржаным тоже нельзя. Шумейко знал и ненавидел бюрократию по личному житейскому опыту, потому он и не возражал против нудной трепотни Потапова. Но и добросердечие должно иметь границы, особенно если не упускать из виду, что браконьерство на реке все границы уже перешагнуло!

Итак, в лодке сидели двое пожилых поселковых мужичков, Потапову хорошо знакомых, и один молодой, видно из приезжих.

— Придется платить, — сказал Шумейко, перебивая коллегу: побасенки грозили затянуться до бесконечности. — По червончику за каждую рыбу. Как гласит закон…

Мужички всполошились; только молодой сидел неподвижно, ни словом, ни взглядом не реагируя на разговор: молча изучал мозоли на руках, какую–то из ладони занозу выковыривал.

— Дак это что ж… — дернулся один, почище видом, похоже, выбритый еще с вечера. — Грабиловка настоящая, Прокопыч? Сейчас, значит, на реку совсем не моги?! (Упорно не могли дойти до них дух и буква строгих по реке запретов, черным по белому написанных инструкции; а ведь их же дети эти самые инструкции раз от разу срывали со всех щитов.) Кому какое дело? В речке кто хошь лови, здесь искони так заведено.

— Искони заведено, — хмыкнул Потапов. — А давно ты, Семен, на Камчатке?

— Да хоть бы и недавно. Рыбку–то все мы любим, — отмахнулся Семен. — Я так понимаю, вот рыборазводный завод — это запретная зона. — Это государство. А речка — она от бога, кто хошь лови…

Шумейко решился укоротить бойкие замашки браконьера:

— Но ведь мальков завод выпускает не куда–нибудь еще, а именно в реку. И рыба, которую вы сплошь и рядом вылавливаете, она не всегда, так сказать, от бога, а уже немного и от человека. Госрыборазводная. Государственная, проще говоря…

Это был убедительный резон, по крайней мере ровно настолько, сколько шло сейчас в реке лососей, выросших из мальков именно здешнего рыборазводного завода.

Потапов огорченно помялся, развел руками, крякнул (а что, мол; попляшешь?):

— Н‑да, мужички… Как оно промеж нас говорится, даром за амбаром, а тут денежку гони…

Не утерпел и другой из браконьеров, высказался уже в повышенном тоне (да и как тут голоса не подать, когда по червонцу за каждую рыбу? «Тьфу! Ее раньше, бывалыча, как навозу, в сапогах по икре топали!»):

— Дак что ж это на самом–то деле, вы нас за пяток рыб на брата мотузите, примером, даже штрафом угрожаете, когда тот же самый рыборазвод разрешил нашему рыбко–опу выловить у себя в нерестовом озере шестьсот штук. Это же словом только сказать — шестьсот штук — и то оглохнуть можно.

Шумейко сунул в карман пиджака блокнот.

— Откуда такие сведения?

— Было, было, — поспешил вступить в разговор Потапов. — Доносили уже мне. Ходил я туда, в рыбкооп то есть, и обнаружил на складе четыреста штук лосося, из них боле двухсот самок икряных. Шестьсот не шестьсот, а на четыреста акт я составил!

— Ну что ж, — успокоился Шумейко, вскользь посудив, что при всей своей инертности и доброте Потапов изредка здесь и делом занимался. — Ну–ка, давайте–ка, граждане, подбросьте к устью — там вас, кстати, Ванек, наверно, уже заждался.

— Не знаем мы никакого Ванька, — сердито сообщил первый браконьер. — Мы сами по себе, а об других нам и знать незачем.

— Да будет вам, старики, — засмеялся Шумейко, — не знаем, не знаем! Ну и не знайте себе на здоровье: то на четырех штраф разделили бы, а то придется втроем платить. Разница хоть маленькая, а все же есть. Отворачивая лицо от гуськом потянувшихся выхлопов, он оборотился к третьему из браконьеров, до сих пор тщательно ковырявшему не то мозоль, по то занозу. — Ну, а вы почему отмалчиваетесь? Что, сказать нечего?

Тот взглянул исподлобья, но не столько зло, сколько обескураженно:

— А чего толковать–то? В первый раз я на реке — и как вышел, так и попался.

Между прочим, все так говорят. Вот разве кто вторично попадается, тем вроде уже и стыдно дурочку валять.

— Он действительно впервой, — сказали старики.

Потапов внимательно к нему присмотрелся.

— Как, говорите, фамилия ваша?

— Гайнутдинов.

Был он рослый, крепкий и как–то неназойливо предупредительный; располагал к себе.

— Я шофером в леспромхозе работаю.

— Гм… Это о вас в леспромхозе слава идет, что вы единственный из шоферов притормаживаете с хлыстами, когда прохожие мимо?.. Чтобы, значится, пылью не обдать?..

— Не знаю. Шоферов много. Почему обязательно я?.

Показался Ванек в лодке, увлеченный клевом, а за ним и катер проступил в зеленом, на желтизне песка, накрапе листьев. Шумейко усмехнулся.

— Значит, не вы? — сказал он, похлопав Гайнутдинова по плечу.

— Может, и я, может, и не я, — сказал тот, сдаваясь. — Шоферов много. И не обязательно все плохие.

Спрыгнув в песок, Шумейко переглянулся с Потаповым.

— Что ж, разок пойдем против правил, — сказал он, смутившись. — Не будем акт составлять, старички. Пожалел я вас, но не столько из–за вас самих, вас что жалеть: седина в бороду, бес в ребро, — сколько из–за этого шофера. Надеюсь, в качестве браконьера он нам больше не попадется. А сеточки заберем. Вот так. Не обессудьте.

Гайнутдинов усмехнулся, ничего не сказал; опять увлекся мозолью.

Вскоре, оставляя за кормой две лодки (без сеток им уже не браконьерить), катер двинулся вверх по реке, забирая чем выше, все левее, к озерной протоке рыборазводного завода.

— Говорите, двести самок! — рубил воздух рукой Шумейко. — Несколько тысяч икринок в каждой. Прикиньте–ка убыток, подсчитайте сумму?

Потапов поддакивал — видно, даже доволен был, что не ему с рыборазводом теперь отношения портить, пусть уж все как есть старший инспектор берет на себя.

— Именно, именно, за так, за карие глазки директор разрешил…

— А «за так» ли?

— Шут их разберет. Может, и не за так. Но и не за деньги. На прямое преступление директор не пойдет. Не из тех ведь. Сам он, между прочим, тоже вроде фронтовик. Полагаю, тут полюбовная сделка в таком разрезе: вы моей жене цигейковую шубку без очереди либо там пару кофточек из нейлона, а я вроде и знать ничего не знаю и видеть не видел: ловите там, только не больше вот такого количества. А может, и оформил как–то, пунктик нашел — когда дело дойдет до платежа по акту, до разбирательства, тогда и станет все ясно.

Густо, жирно, валко шла от берега вода, не шла, а как будто уже затормаживала остыло, насыщенная питательной мутью, растворенной во взвеси береговой породой. Тихо разворачивались влево, подминай форштевнем нехитрые рисунки завихряющихся глубин, разные такие узорчики с усиками и вмятиной посередке. Не увидеть в этой воде рыбы, разве что всплеснет. Кричали чайки, с присвистом чертя крылами над водой, вздевая ее, пробуя то грудкой, то клювом, если взмелькнет поблизости серебристая живность. Но чем дальше забирали к протоке, тем больше светлела вода, а в нерестовом озере, вспоенная донными, из лавовых пластов родниками, она уже становилась прозрачной и на ощупь обжигающей.