Время Полицая - Айдар Павлов

И он в ответ: "Мне ведать не дано,

Как здравствует мое земное тело…" -

Таким образом, Альбертиго жив, ему светит Солнце, хотя душой находится там, в ледяном аду:

Душой в Коците погружен давно,

А телом здесь обманывает взоры,

– делает вывод Дант. Но к счастью… – профессор Аркадьев сделал неожиданную паузу, вытер платком пот с раскрасневшегося от лица, погладил большое брюхо и произнес: – К счастью, мы состоим не из одного только, отдельно взятого, грешка. У каждого из нас есть свой ад, свое чистилище и райский уголок. И парадокс в том, что, чем глубже мы низвергаемся в ад, тем выше поднимаемся в рай. Мы, в конце концов, много едим… – Он продолжал демонстративно ласкать крупный живот. – Мы скупы, расточительны, мы еретики, мы берем не всегда то, что нам принадлежит, мы причиняем боль себе, причиняем боль другим. Мы обольщаем, стараемся предсказать будущее, учиняем раздоры и, к несчастью, предаем самых близких людей. Потому что предать можно лишь того, кого любишь. Кинорежиссер Орсон Уэллс, знавший наизусть Шекспира, как-то сказал, что все настоящие трагедии – это трагедии предательства… Это очень точное определение. Но мы, вместе с тем, продолжаем любить, мы нередко проявляем мудрость, щедрость, великодушие. Иногда мы справедливы, иногда – созерцатели. И не исключено, что кого-то из нас однажды касалась самая высшая милость неба, как считает Дант, – озарение – лицезрение Божества, – несмотря на все наши грехи. А выше лицезрения Божества пока никто не поднимался. Даже Данте Алигьери, который познал все: и девятый круг ада под ногами, и девятое небо над головой.

После лекции Настя приехала домой. Возле парадных дверей топтался ее телефонный друг Миша. Настя ожидала его увидеть. Более того, она к этому готовилась с того самого ночного разговора, когда стало очевидно, что ее телефонный номер раскрыт. Бежать девушке было некуда, поэтому они быстро подружились.

Преисподняя подогревает себя двумя мощными источниками тепла. Один из них – половая любовь. Любовь царит на всех этажах духовного бытия, и ад в этом смысле не исключение, только здесь ее власть не всегда приводит к отрадным результатам. Вообще, если верить древним грекам, благочестиво подобравшим практически ко всем земным проявлениям любви порядка тридцати названий, любовь бывает разной. Это даже нам понятно. Непонятно лишь, почему так скудно с амурными словами в великом русском языке. Что мы имеем? Секс? Но это не по-русски… Жалость? ("Он ее жалеет" порой еще встречается в глубинке, однако для большого города безнадежно устарело). Любовь платоническая? Но то, что под ней понимают сегодня, не имеет ничего общего, во-первых, с любовью, во-вторых, с Платоном. Что нам остается? Просто "любовь"? Да, просто она. Или "это", как еще говорят. Мы вынуждены тискать "это" во все щели от рая до ада. Так вот, неугасимый фитилек "этого самого", что распаляет сладострастие смертных, в преисподней жаден и свиреп. Ибо в аду речь всегда идет о так называемой несчастной любви, о таком проявлении "этого", которое в принципе не предназначено для счастья и во все века использовалось промыслом в качестве гильотины и средства устрашения духа и плоти. Рай принадлежит любви божественной, светлой и безличной, а потому непохотливой, прохладной, радостной. Ад – любви плотской и горячей. "Это" в аду настолько же горячо, насколько холодно там, где нас посадили жить. Горячая любовь плавит лед, железо, кожу и кости, лишь бы тело не окоченело и не заснуло в заледеневшей речке Коцит. В противном случае, все бы передохли – кто бы тогда жил в преисподней? Меж адом и раем философствующий грек, вероятно, и поставил градусник со шкалой в тридцать делений, проименовав тот или иной вид "этого". Но к счастью, божественное иногда так приятно мешается с плотским, что "это" уже становится неделимым.

Второй источник тепла – дружба. Не в пример безнадежной любви, в дружбе многое зависит от личного волеизъявления. И еще от субординации. Если жаждать "этого", то есть чужого тела допустимо с любой ступени социального бытия и с любым процентом взаимности (вплоть до нуля), то в дружбе все обстоит куда демократичнее: как только один друг взлетает ступенькой выше своего приятеля, так сразу становится объектом лютой зависти, если не враждебности, со стороны не взлетевшего приятеля. Отношения трещат по швам и хорошо, если друзья не с превращаются во врагов, а просто расходятся с миром по своим ступеням и новым друзьям.

Без "этой" плотской любви и дружбы человек в аду не приживается. Он околевает и в один прекрасный момент засыпает вечным сном.

Также в преисподней существует замечательная возможность, позволяющая совместить оба удовольствия и погреться на двух угольках разом, – это "друг девы".

Убрав с дороги Полицая, социальная и духовная ступень развития которого явно диссонировала с его собственной, Миня, этот душевный парень с человечными глазами, обрел себе подругу. Хорошую, симпатичную девушку Настю.

Хватило нескольких дней, чтобы "это" произошло.

Природа избирает иных душевных парней на роль друга девы, – вечную роль, воспетую в "Белых ночах" и многих сентиментальных творениях.

Дева входит в жизнь друга легко и без комплексов. Без напряга, как любит говорить дева. Нет, она не хватает жертву за жабры на первом свидании. Поначалу даже дело обстоит так, что жертва искренне игнорирует деву, держит ее за дурочку, пусть соблазнительную, юную, но все же такую несмышленую, что… спереть, а потом потерять сумму в пятнадцать тысяч рублей для нее – веселое приключение. Однако совершенно неожиданно…

О, Мадонна, что ты делаешь?!!

… друг девы замечает, как его тело увивают невидимые мягкие щупальца, как лихорадит сердечко, а в животе воцаряется пьянительная, сладостная пустота. В сей предпоследний миг бытия, минут этак за десять до приговора и официального утверждения на должность друга девы, еще не подозревая, по каким скользким рельсам помчится дальнейшая судьба, еще полагая в деве дурочку, еще непохотливо и наивно, он, обреченный на дружбу с девой бедолага, вдруг забывает о сумме в пятнадцать тысяч рублей и становится нечаянным свидетелем небольшой сценки, может быть, этюда с ее участием, что переполняет кубок страстей, о котором он не ведал, и производит ошеломляющее потрясение духа и плоти.

О, Мадонна!

Потрясение производится незначительной мелочью, однако подготовленный, насквозь пропитанный сексуальным желанием организм друга, созерцая ту мелочь, переполняется языческим восторгом. Например, он видит участки тела, длинною сантиметров пять, не более, на ногах девушки, образовавшиеся между ее белыми носками и джинсами, едва она села вполоборота к своему будущему другу и закинула ногу на ногу. И пусть у нее идеальные ножки в целом, пусть даже он видел до этого миллион идеальных ножек вплоть до самых интимных мест, нечаянная прелесть обнаженных пяти сантиметров внезапно вызывает сладостный рефлекс в переполненном кубке подсознания, а прозрачные, легкие щупальца повязывают друга со всех сторон, не позволяя ни уйти, ни разорваться на месте. Таковы симптомы болезни, называющейся "дружба с девой": начало привязанности к телу, без которого ты скоро откажешься считать себя полноценным существом, но которое держит твое собственное тело за душевный кус жира, не более.

О, Мадонна…

Словно не замечая прикованного к ней безумного взгляда друга, Мадонна грациозно и воздушно приподнимается с места – за этюдом следует роковая сценка – и идет вершить очередную мелочь своей жизни, скажем, открывает окно… Нет, нет, она не идет, она творит богослужение, эта нимфа с неуловимым пухом над верхней губой, она переливается тончайшими ароматами радуги, она парит в первозданном танце юной природы, когда телодвижения были далеки от старческой бутафории балета, когда жест был плотью, плоть была духом, а дух был культом. Едва изогнув в талии тело, она вытягивает вперед руку, отрывает от земли ногу, взлетает и, стоя на цыпочках второй ноги, открывает защелку.

Все! Форточка открыта!

Блажен, кто ничего не понял.

Бедный Мишка, ему предстояло вновь вернуться к азам искусства дружбы с девой, поскольку предыдущего опыта он не помнил, как не помнил своего армейского друга Вадика Романова, на которого целый год работал закупщиком пяти торговых ларьков, и той Насти, которая была год назад перекуплена его работодателем. Он-то как никто понимал, какая мощь заколдована в пятисантиметровых отрезках тела между носками и штанами девы, нечаянно обнаженными на ее ногах, и о чем говорит Па-де-де открытой форточки.

А Мадонна делала вид, что не поняла. Да ей было и не обязательно. Тот, кто прекрасен, не должен видеть своей красоты. Для красоты необходим парень, для души – друг. Телу – телово, душе – душевного. Тело друга дева воспринимает постольку поскольку. Изысканная трапеза девы – обнаженная, страстная, любезно предоставленная душа друга. Ее тело принадлежит парню. Друга она содержит на жалкой кашке своей души, подпитывает его интеллектуальными прениями о Данте Алигьери, духовном и вечном.