Москва 2042 - Владимир Войнович

Дежурный, может быть, понял, что допустил какую-то ошибку, но, еще не желая в ней признаться, спросил Искрину Романовну, что я за цаца такая, что меня нельзя бить.

– Да вы знаете, кто он такой? – продолжала негодовать Искрина. – Да ведь это же…

Она наклонилась к дежурному и сказала ему что-то на ухо.

Ситуация резко переменилась. Дежурный выскочил из-за перегородки и чуть ли не валялся в ногах у меня, прося пощадить его и его детей, которых у него, может быть, и не было. Рядом с ним трясся от страха Тимчук, который сразу же стал маленьким и плюгавым.

Само собой, отрезанные штанины мне тут же были с поклоном возвращены, а появившаяся неизвестно откуда сестра милосердия оказала мне первую помощь, залепив нос и губы изоляционной лентой, которая пахла смолой.

– Пойдемте! – тянула меня за руку Искрина Романовна, а дежурный все еще вертелся перед носом и кланялся, и просил пощадить.

– Ну пойдемте же! – настаивала Искрина.

– Сейчас, – сказал я и, вырвав у нее руку, прямо локтем заехал дежурному в рыло, отчего у него из носа кровь брызнула в разные стороны.

– Вот, сказал я, – тебе по-социлисски. А тебе, сука, повернулся я к Тимчуку, – по-китайски.

Я дал ему кулаком по сопатке и сам же завыл нечеловеческим голосом – морда у Тимчука была изготовлена из кирпича.

Как ахла мама

Ну, рассказывайте, – строго сказала мне Искрина Романовна, когда мы вернулись в гостиницу. Как вы оказались во внубезе? Что вас туда занесло?

Мне было ужасно неловко. Трогая пальцем разбитый нос, я сказал, что хотел всего лишь пройтись, посмотреть своими глазами, как живут простые комуняне.

А как же вас выпустила дежурная?

Она меня никак не выпускала. Она просто спала и я тихонько прошел мимо.

Видите, она спала! возмутилась Искрина. Вот до чего доходит потеря бдительности! Нет, таким в Москорепе не место.

Но она не виновата! закричал я, испугавшись, что сильно подвел дежурную. Она, может быть, устала за ночь и задремала. А я шел очень тихо. Я даже ботинки снял, чтобы она не слышала.

Про ботинки я, конечно, наврал.

Ну хорошо, рассказывайте дальше. – Искрина уселась в кресло и взирала на меня строго, как судья.

Я рассказал все, как было. Про очередь во дворе и скандал с теткой, которая понимает по-иностранному. Про памятник Гениалиссимусу, про Прекомпит.

А что вы делали во Дворце Любви?

Я совсем смутился.

Ну вот, сказал я, – вам все нужно знать. В том-то и дело, что я там ничего не делал. Потому что не с кем было. Подобным самообслуживанием я даже в детстве не увлекался. А уж в моем возрасте мне об этом и думать противно.

– А вас никто и не заставлял, – сказала она резко. – Вы должны были бы понять хотя бы по тому, как вас встречали, что вы можете рассчитывать на большее. Эти места, которые вы посетили, предназначены для комунян общих потребностей. А для вас решением Верховного Пятиугольника установлены повышенные потребности.

– Спасибо, – сказал я довольно холодно. – Но я, если хотите знать, вообще-то против неравенства. И если уж я сюда попал, то не хочу никаких привилегий, а хочу быть как все.

– Какой же вы все-таки отсталый! – воскликнула она в сердцах. – Что значит как все? О каком неравенстве вы говорите? У нас все равны. Каждый комунянин рождается с общими потребностями. Но потом, если он развивается, совершенствуется, выполняет производственные задания, соблюдает дисциплину, повышает свой кругозор, тогда, естественно, его потребности возрастают и это учитывается. Вообще я вижу, наша жизнь вам еще совершенно непонятна и вам лучше одному пока не ходить. Тем более, что вам надо готовиться к вашему юбилею.

– Да что вы пристали ко мне с этим юбилеем! – рассердился я. – Не хочу я никаких юбилеев. Вам хорошо известно, что мне на самом деле не сто лет, а гораздо меньше.

Ну да, вы выглядите гораздо моложе, – согласилась она. – Но все-таки вам исполняется именно сто лет. Завтра указ Верховного Пятиугольника о всенародном праздновании вашего юбилея будет опубликован. Это будет событие огромного политического значения. А вы ведете себя так легкомысленно. Поэтому Творческий Пятиугольник поручил мне переселиться к вам и провести с вами курс интенсивной индивидуальной подготовки.

Я посмотрел на нее недоверчиво.

– Я не понял, – сказал я. – Что значит, вам поручили переселиться? Вы собираетесь жить со мной в одном номере?

– Ну да, – сказала она. – Во всяком случае, до тех пор, пока вы сами не станете ориентироваться. Тут места на двоих достаточно.

– Места, конечно, хватит. Но тогда скажите кому-нибудь, пусть мне поставят раскладушку.

– Зачем? – удивилась она. – Эта кровать достаточно широка. Я надеюсь, вы не очень сильно храпите?

– Не знаю, – сказал я неуверенно. Обычно не храплю, но… Слушайте, – сказал я, волнуясь. – Я все-таки чего-то не понимаю. Вы можете считать меня столетней развалиной, но я не могу спать в одной постели с женщиной, как бесчувственная колода. У меня могут возникнуть всякие такие… как бы сказать… побуждения и… в общем-то, я за себя не ручаюсь.

Тут она первый раз за все время, сколько я ее знал, засмеялась и сказала, что я человек не только отсталый, но и просто глупый. Естественно, ложась со мною в постель, она не собирается подвергать меня непосильным испытаниям. Напротив, Творческий Пятиугольник рекомендовал ей удовлетворять мои повышенные потребности по мере их возникновения.

– Кстати, сказала она делово, – вас в этом смысле тоже, вероятно, придется кое– чему поучить. Ваши представления о сексе, как я подозреваю, такие же дикие, как обо всем другом.

– Возможно, – согласился я в замешательстве. Они у меня, в общем-то, диковаты. А вы что же, так вот можете спать с кем попало и даже получать от этого удовольствие?

Мне показалось, что мой вопрос ее немного оскорбил и покоробил.

– Я сплю не с кем попало, – сказала она, а только по решению нашего руководства. А удовольствие от этого я получаю, как от всякой общественно-полезной работы.

Сказать откровенно, я очень разволновался. Я стал расхаживать по комнате и думать, как мне к этому всему относиться. Я, собственно, от общественно– полезной работы такого рода тоже никогда не уклонялся, но есть же все-таки какие-то понятия о супружеской верности. Я, может быть, был не всегда очень стоек и со Степанидой дал слабину, но все же своей жене я без крайней необходимости стараюсь не изменять. Это я и попытался сейчас объяснить.

– Дорогая Искрина Романовна… – начал я.

– Ты можешь называть меня просто Искрой, перебила она, улыбнувшись. – Или даже киской, если тебе это нравится.

Понятно, мне сразу припомнился дурацкий мой сон, в котором Смерчев называл киской мою жену.

А что, спросил я, у вас тут всех, что ли, кисками называют?

Ничего не всех. Просто меня зовут Искра. Искра – киска, это звучит похоже.

Ходя взад-вперед, я уже новыми глазами поглядывал на нее. Все ее выпуклости и впуклости были на месте, и коленки такие круглые, загорелые. Конечно, как исключительно верный супруг, я не должен был этого замечать. Но, будучи человеком законопослушным, я не мог не подчиниться такому важному органу, как Творческий Пятиугольник.

– Ну что ж, Кисуля, – сказал я, робея. – Если на вас возложены такие обязанности, давай сразу приступим к их исполнению.

Хорошо, согласилась она и, пересев из кресла на край кровати, стала расстегивать гимнастерку, обнажив жалкого вида пластмассовый медальон в виде звезды с закругленными лучами.

Тут я вдруг испугался. Я испугался, что окажусь не в состоянии оправдать надежды Пятиугольника. Потому что во мне еще глубоко сидели всякие социалистическо– капиталистические предрассудки, что перед этим делом надо как-нибудь разогреться. Чего-нибудь выпить, Пушкина-Есенина почитать, и вообще для начала нужны какие-нибудь такие вздохи, намеки, касания.

– Ладно, – сказал я. – Сейчас все сработаем. Только подожди, хотя бы побреюсь, а то я очень колючий.

Я достал из-под кровати свой дипломат, бросил на тумбочку и, отвернувшись от Искры, стал в нем ковыряться. Бритва была где-то на дне. Я торопился, нервничал и начал швырять прямо на пол трусы, майки, носки…

– А что это у тебя? спросила Искра.

– Где?

– Ну вот это, то, что ты держишь в руках.

– Это?

В руке у меня был кусок туалетного мыла Нивея.

– Это просто мыло, – сказал я. – Туалетное мыло.

– Да? мне показалось, она чем-то смущена. – А почему оно твердое? Заморожено?

– Почему заморожено? – не понял я. – Обыкновенное твердое мыло.

– Интересно, – сказала она, смущаясь все больше. – А можно понюхать?

– Пожалуйста.

Я бросил ей мыло через кровать. Она ловко поймала его, поднесла к лицу и вдруг вскрикнула:

– Ах!

– Что с тобой? – испугался я.

Словно оцепенев, она прижимала мыло к лицу, внюхивалась в него и не открывала глаз.

– Искра! встревожился я. – Искрина! Искрина Романовна, да что это с вами случилось?