Пришествие Короля - Николай Толстой

Одобрительные крики были ответом на этот незатейливый стишок, который люди стали весело повторять вслед за мной. Теперь и Эльфин вроде бы смирился со своим странным уловом и повернулся к Талиесину, чтобы окончательно успокоиться.

— Ты вправду думаешь, что этот бесенок принесет мне удачу, о бард? — серьезно спросил он. Талиесин коротко кивнул и, повернувшись, пронзительным взглядом посмотрел мне в глаза. Этот взгляд сразу мне не понравился — я понял, что имею дело с человеком, почти столь же умным, как и я сам. Поскольку мне не улыбалось полететь обратно в реку, я решил быть начеку.

Глаза Талиесина вдруг начали закатываться, пока расширившиеся зрачки не скрылись за веками. Его губы задвигались, будто бы он что-то бормотал, на них появилась пена — и вот послышались слова. Князья почтительно осадили коней — они видели, что ауэн неожиданно осенил божественного стихотворца и что к нему пришло вдохновение. Слова барда были обращены ко мне, и по истинности и проницательности их понял я, что они действительно исходят из Котла Поэзии.

Черен конь твой, черен твой плащ,Черна голова твоя, черен ты сам,Черноголовый, ты ль — Одержимый?Я буркнул в ответ:Я Одержимый, сведущий в книгах,Но не ведающий обмана.Церкви сжигал я, коров угонял,Книгу сгубил я — грех всех страшнее!Кара за это ужасной будет.Боже. Опора моя, прости мне!Преданы мы одним предателемМуки терпел я год бесконечный,Вися на столбе в плотине Гвиддно,Черви морские меня глодали.Знал бы я то, что ведаю ныне,Если бы видел это, как вижуВетер, свистящий в ветвях деревьев,Я не свершил бы греха такого!

Никто не понял нашего разговора, да я и сам не уверен, что понял его. Если ты выслушаешь мою историю, о король, то, может быть, ты со временем разгадаешь его значение. Главное, что он пошел на пользу. На принца Эльфина наша болтовня произвела большое впечатление, поскольку, как и большинство людей, он верил, что чем непонятнее речь, тем глубже смысл.

Итак, я трясся на луке седла Эльфинова коня, пока мы наконец торжественно не въехали во Врата Гвиддно. Все сбежались посмотреть, что такое привез их принц из зачарованной Корзины своего отца, и, сгорая от любопытства, пялились на меня во все глаза. Я, конечно же, вел себя примернее некуда — глупо улыбался, кивал, к вящему удовольствию всех собравшихся, особенно женщин. После того как меня показали всему двору и король Гвиддно Длинноногий покачал меня на своей длинной ноге, а принц Рин маб Мэлгон подбросил высоко в воздух, меня поднесли к епископу Сервану, чтобы я получил от него благословение.

Добрый старик сидел в своем уютном кресле с высокой спинкой. Хотели, чтобы он окрестил меня, и придворный священник все для этого приготовил. Епископ, по-моему, выглядел довольно неважно после всех треволнений прошлой ночи, что в его возрасте неудивительно. Во время приготовлений он откинулся в кресле, уставившись тусклым взглядом в потолок. Потом, когда меня представили ему лицом к лицу, он повел себя еще более странно. Он устало взял миро и готов был уже помазать им мой «лучезарный лоб»[37] (как любезно говорили дамы), как вдруг он резко выпрямился в кресле и изумленно воскликнул.

— Кто это дитя? — вскричал он. Ему повторили рассказ о том, как меня нашли в Корзине Гвиддно, но святой сердито замотал головой. — Нет, нет! — негодующе кричал он. — Этот ребенок уже прошел крещение! Законы Святой Церкви запрещают повторное крещение! Унесите его!

«Ну и прозорлив же», — думал я про себя, пока прочие болтали, разбившись человек по шесть-семь. Как ты уже слышал, меня действительно окрестил в земле Керниу вскоре после моего рождения аббат Мауган. Но ведь это было сорок лет назад. Неужели печать крещения все еще лежит на мне, после того как я столько пробыл в океане? Однако волноваться я не собирался. За эти сорок лет я столько претерпел под водой, что другим и в жизни не испытать, и в настоящий момент я был более чем доволен, что мне не придется нырять снова — пусть даже в теплую, святую или какую там еще воду.

Но когда на епископа обрушился целый град вопросов, я быстро прикинул, что старик вовсе не такой уж колдун, как я подумал, и что он просто-напросто ошибся. Он меня принял за другого! Путаный рассказ пожилого клирика о том, как он крестил того ребенка, что был со мной на одно лицо, произвел на всех огромное впечатление. Еще когда он служил в своей церкви в Пен Келин в королевстве фихти, поведал епископ, довелось ему как-то раз после службы молиться в одиночестве. И вдруг он услышал хор ангелов, певший замечательно нежно, так что он присоединился к хору (у него, боюсь, это получилось не столь мелодично) в песнопении «Тебя, Боже, хвалим».

Затем в его рассказе возникли какие-то пастухи (мне показалось, что где-то я уже слышал эту историю), которые нашли молоденькую девушку, спавшую у их костра, обнимая завернутого в лохмотья младенца. Они накормили ее и отвели к святому, чей рот был «наполнен смехом духовным» (так он сказал, заквохтав и беззубо ухмыльнувшись, чтобы показать, как это было).

— Это было прелестнейшее дитя, — продолжал святой, смущенно кивнув в мою сторону, — и я окрестил его именем Киндайрн, что означает «глава вождей», поскольку мне показалось, что однажды он им и станет для нашей Матери Церкви. У него была странная история — его мать Танеу, как она сама сказала мне, была девственницей, которую отправил в кожаном коракле в море жестокий король, поступив в этом как сущий Ирод. Но Господь, который охранил Иону во чреве кита и трижды спас апостола Павла от кораблекрушения, вел это утлое судно, доколе оно не достигло отмели под нашей церковью. Во сне у пастушьего костра несчастная девушка родила этого чудесного ребенка, которому я предсказал множество великих свершений. Монахи моей обители принесли в жертву Господу тельцов уст своих, и с тех пор Он отмечал дитя всяческими знаками. Помню, как-то раз он вылечил любимую мою малиновку. В другой раз он поднял из мертвых нашего замечательнейшего повара (который к тому же уже лежал в могиле), как раз к ужину.

Это была странная история, во многом вовсе не похожая на мою. Казалось, к епископу вернулись силы, и он продолжал рассказывать анекдоты об этом парне Киндайрне, который явно был его любимчиком. Король Гвиддно, которому все это в конце концов поднадоело, вместе со своей свитой удалился, оставив меня выслушивать нескончаемую историю об этом молодом, да раннем юноше, которого никто из нас и в глаза не видел. Я чувствовал себя прямо как в ловушке — пока не догадался блевануть на колени старику. Тогда он с удовольствием от меня отделался, хотя, удаляясь, я слышал, как он все еще разливался перед двумя молодыми монахами, пока те вытирали его.