Том 5. Ранний восход. Маяковский – сам - Лев Кассиль

Вынув из кармана резинку, Коля стер на портрете пятнышко, изображавшее родинку.

– Ты что там сделал? – спросила Надя с опаской.

– Ничего… Тут грязь была, я стер. На! Это твой портрет. Возвращаю по принадлежности…

Кира вдруг резко отвернулась, плечики ее дернулись. Она схватилась обеими руками за лицо и побежала к дому.

– Не надо мне такого портрета! – закричала внезапно Надя, тоже готовая разреветься. – Он и не мой вовсе и не похож нисколько! Нисколько, ни капельки!

– Не похоже? Ну, значит, не удался, и нечего было и показывать тогда, – сказал Коля, выхватил портрет из рук Нади, с ожесточением разорвал его на мелкие клочки и, швырнув их на землю, пошел прочь с пустыря.

«…И за борт ее бросает в набежавшую волну…»

– Ох, силен ты вчера был! – сказал на другой день с некоторым смущением Женьча Коле. – Я даже и не ожидал от тебя…

Коля только головой мотнул – знай, мол, наших. Но хорохорился он напрасно: на душе у него было тоскливо и муторно.

«Ну что ж, – говорил он Кате, – тебе этого еще не понять. А я, помню, читал в какой-то книжке, что только тот становится настоящим мужчиной, кто пережил войну, голод и любовь…»

А на самом деле ему казалось, будто он из себя выдрал что-то, как страницу выдирают из книжки. И вот оборвалась очень важная строка на полуслове, и следующая страница начинается бессмысленно – не разберешь, что к чему.

Однако на этой странице крупными буквами, все время стоявшими перед глазами Коли, значилось: экзамены. Что бы там ни было, а их надо выдержать с честью.

За день до экзамена, как всегда перед всяким серьезным делом, Коля отправился к профессору Гайбурову, только что вернувшемуся из очередной экспедиции. Загорелый, с совершенно бурыми, обветренными скулами, бодрый и мажорно настроенный, профессор встретил его очень радушно, пробасив:

– Добро пожаловать, Николай-свет, самоцвет! Сколько зим, сколько лет! Вот, глядишь, и я поэт. Смотри, как вытянулся-то! И, говорят, в хорошую сторону потянулся. Сдавать послезавтра будешь? Что, дрейфишь? Ничего, дерзай. Где наша ни пропадала, а свое добывала!.. Ну, рассказывай, что и как. Будем размышлять с тобой.

Коле время от времени очень были нужны эти разговоры с профессором. Конечно, можно было поговорить обо всем и с папой, но тогда все получалось как-то по-домашнему, понятия только с места на место передвигались в пределах того же, давно уже обжитого удела. С профессором всегда получалось так, что разговор заходил сам в области, всех касающиеся и к тому же полные разных неожиданностей. Разговоры с папой, которые так любил Коля, были привычной семейной прогулкой, а с Гайбуровым они превращались в некий поход за неведомой правдой.

Профессор подробно расспросил обо всем Колю. Узнав, что Коля отказался передать в школу рекомендательное письмо дяди Володи, он бурно возликовал:

– Ах, молодец, Орлец-Николец! Вот это правильно, это по-пионерски. Верно решил! Никогда не ищи пути наименьшего сопротивления. Знаешь, как Маяковский говорил? «Где, когда, какой великий выбирал путь, чтобы протоптанней и легше?» И рифму-то какую этому противопоставил – «калекши». А что касается каши, которой будто бы маслом не испортишь, то я лично такой каши есть не буду да и тебе не советую. Да и вообще не всем пословицам, милый друг-человек, доверяйся. Народ-то их иной раз придумывал больше для утешения своего и от обиды, а не ради настоящей правды. Мало ли какие пословицы есть! Вот, например: «Стыд не дым – глаза не выест». Срамотища это, а не пословица. Дескать, плюнь на совесть, ловчись. Вот и выйдет тогда по другой худой пословице: «Правда хорошо, а счастье лучше». А разве это нам сейчас годится? У нас счастье может быть только правдивым. Правда и счастье у нас по одному адресу прописаны, вместе живут. Быть хорошим у нас и значит быть счастливым. Не в царстве небесном, а здесь, на земле, в нашей жизни, за все хорошее по заслугам воздается.

– А жулики? – решил вдруг спросить Коля.

– Гм… жулики! – хмыкнул Гайбуров. – Мало ли погани еще на свете! Только у нас им не жизнь. До поры до времени побалуются – и крышка… Рот только не разевать надо… Погоди, ты меня вот сбил. О чем это, бишь, я? Да, о пословицах. Вот, например, говорят: «Много будешь знать – скоро состаришься». Это просто подлая поговорка, чтобы людей запугать и оставить неучами. А ты запомни наоборот: много будешь знать – никогда не состаришься! Все тебе будет хотеться еще и еще вникать глубже в знания. Значит, сохранишь ты молодость ума, именуемую любознательностью. Или вот еще вбивали нам в голову робкие: «Лучшее – враг хорошего». Тоже чепуха. Лучшее – не враг, а друг хорошему, потому что зовет его стать прекрасным. Понятно? И добивайся всегда лучшего, не довольствуйся более или менее хорошим. Вот почему и одобряю тебя, что отказался от дядюшкиной поддержки. Правильно делаешь. Талант – это радость, это сила. А сила не нуждается в справках с подписью и печатью. Вот слабость, нехватка, беда всегда шуршат бумажками, униженно роются в них, суют под нос, трепыхаются, машут документами, будто смятыми крылышками. А ты иди и попробуй свою силу. Она у тебя есть.

Гордый своей правотой, уверившийся в своих силах, вернулся домой Коля после этого разговора. Где же было Викторину понять все это, когда, встретив Колю во дворе, он сказал:

– Завтра нарезаешься? Ну, как я полагаю, дяденьки да тетеньки уж похлопотали. Ведь ты со всех сторон художниками обсижен. Как-нибудь уж посодействуют.

Что ж ему было объяснять, доказывать, уверять, что никто не хлопотал… Все равно бы не понял да и не поверил. Странно: живет здесь же, на одном дворе со всеми, а послушать – так будто на другом конце земной оси существует. Вот если б можно было поделиться всем с Кирой, она бы… Но об этом сейчас и думать не следовало. Надо было собраться с мыслями и готовиться к завтрашнему дню.

…Прозрачным и звучным августовским утром отправился Коля на экзамен. Надел свою любимую курточку, выпустил белоснежный отложной воротничок, пригладил под краном вихор на затылке и пошел вместе с Федором Николаевичем и мамой, розовый, ясноглазый и свежий сам, как предосеннее утро, встретившее его во дворе ласковой прохладой. Его нагнала Катюшка, сунула, не глядя, в руку маленький шоколадный батончик с пестрым перышком, привязанным к нему ленточкой:

– Бери, бери! Фантик на счастье.

Он хотел усмехнуться, но это как-то не получилось. Посмотрел, тронутый, на сестренку, кивнул ей – ничего, мол, не дрожи – и пошел, весь собранный и внешне как будто даже более спокойный, чем всегда.

У дверей школы поздоровался с Гуссейном, который был сегодня во всех галунах по случаю столь важного дня и кивнул ободрительно.

А потом всех развели по классам.

Начался экзамен по специальности.

Долго, медленно текли часы в коридоре, где маялись папы и мамы, дожидаючись с волнением, что принесет экзамен. Уже несколько раз, не выдержав, Федор Николаевич подходил к дверям, давно поглотившим Колю.

Заходил на минуту туда, в класс, по какому-то делу Гуссейн, швейцар. Его разом обступили, затормошили вопросами: «Как там?» Гуссейн отвечал туманно и витиевато, напускал учености и страху. Все, мол, происходит дисциплинарно и по своей программе, так что все зависит, какая у кого имеется способность персонально… Узнав, должно быть, Федора Николаевича, он немножко подобрел и заметил ему на ходу:

– Дмитриев – это ваш будет? Белесенький?.. Шанс имеет.

Потом стали выходить один за другим уже сдавшие свои работы. С каждой минутой их становилось все больше и больше. Всякого мигом окружали, расспрашивали. Но Коля все не выходил. Уже встала, подошла к дверям и Наталья Николаевна. Уже почти все ребята, сдававшие в одном классе с Колей, были теперь снова в коридоре. А Коля все не показывался. Но Наталья Николаевна услышала, как одна девочка, делясь своими волнениями с ожидавшей ее матерью, громко говорила: «Мамочка, если б ты знала, как один там мальчик рисует, – это просто чудо какое-то! Такой светленький…»

А вот наконец вышел и он сам, с влажным лбом, с усталыми глазами, в которых разом зажегся голубой веселый свет, как только он увидел бросившихся навстречу ему родителей.

– Ну как? – спросили они тихо, но в один голос.

– Резинку потерял, – сказал Коля. – А передо мной сидит кто-то, рисует. Затылок такой куцый. Я за плечо потрогал, говорю: «Парень, дай резинку». А оказалось, это стриженая девчонка. Вот попал!..

– Да погоди, – остановила его мама, – как рисунок?

– Рисунок? – повторил растерянно Коля. – Ах, рисунок! Нам поставили вот что…

И, вытащив из кармана блокнотик, он выдрал страничку и в несколько секунд на подоконнике уверенно и точно нарисовал чучело вороны, яблоко, тарелку, поставленную на ребро, – во всех деталях изобразил модель, которая была дана для экзаменационной работы.