Приют - Патрик Макграт

Стелла думала об Эдгаре, о неделях, проведенных с ним в Лондоне, и обнаружила, что ее воспоминания тускнеют, будто старые фотографии. Но у нее были свои символы – определенное расположение туч, обрывки птичьего пения, цветы; с помощью явлений, которые некогда были для них общими, она поддерживала с Эдгаром некий контакт. Отправляясь за покупками в Кледуин или в Честер, одна или с Максом и Чарли, она неизменно окидывала взглядом улицы, высматривая Эдгара. Раз десять видела его и раз десять оказывалась разочарована. Это не имело значения. Достаточно было вспышки чувства, трепета сердца, даже если их причиной была широкая спина какого-нибудь рослого фермера, входившего с женой в магазин Вулворта.

Стелла снова легла в постель, но по-прежнему не могла заснуть. Она ворочалась с боку на бок, всхлипывала. Никто не подошел к ее двери, никто не постучал, не спросил шепотом: «Что случилось? Тебе плохо?» Стелла подумала о своем отце, вспомнила, как спокойно засыпала, чувствуя его мощь и силу, когда он сидел на краю ее кровати, глади) по голове и слушал, как она делится с ним своими послед ними за день мыслями. Снова подумала об Эдгаре, представила, как они танцуют в больнице, боги среди смертных, и не почувствовала ни сожаления, ни раскаяния. У нее m разу не возникало желания изменить хоть что-то.

Стелла заснула, когда небо начинало уже светлеть. Проснувшись незадолго до полудня, приняла ванну, потом налила чашку чая, положила туда три ложечки сахара и добавила глоток джина. После этого настроение у нее поднялось. Она налила чаю в термос, поднялась на вершину холма и пробыла там до вечера.

Возвратясь из школы, Чарли отдал ей письмо от своего учителя. Стелла спросила, он ли заговорил о ней с мистером Гриффином или мистер Гриффин с ним. Мальчик покачал головой. Вид у него был испуганный, словно он больше не узнавал мать. Она спросила, означает ли это «да» юн «нет», и он ответил – «нет». Письмо было вежливым. Гриффин извинялся, что расстроил ее, повторял, что беспокоится о Чарли. Не хотят ли она и мистер Рейфиел встретиться с ним, поговорить на эту тему? Стелла решила – нет, скомкала письмо и выбросила.

Шли недели. Наступило и прошло Рождество. Стелла провела его в одиночестве, напившись допьяна. Макс и Чарли поехали в Лондон погостить три дня у Бренды. Когда они вернулись, Макс был взвинченным; Бренда определенно не теряла времени, убеждая его развестись с женой. Не он ничего не предпринимал, и жизнь шла как обычно. Хью Гриффин больше не давал о себе знать, но Стелла думала, что, возможно, он написал Максу в больницу. Это подозрение возникло у нее после разговора, который состоялся однажды вечером, когда Чарли лег спать.

– У тебя нет причин ненавидеть Чарли, – сказал Макс без всяких предисловий.

Они были на кухне. Стелла мыла посуду, Макс сидел за столом, листая газету.

– Его учитель разговаривал с тобой? – спросила она.

– Нет, с какой стати?

Стелла не поверила, но промолчала и снова принялась мыть посуду.

– А с тобой? – спросил Макс.

– В последнее время нет.

– В таком случае когда?

– О, как это все надоело! Я виделась с ним осенью, точно не помню когда, еще до Рождества. Он пытался внушить мне, что из-за меня Чарли несчастен.

– Но разве ты не видишь, какой он понурый?

Стелла пожала плечами.

– Черт! – ругнулся Макс. Стелла обернулась. Он силился сдержать раздражение. – Послушай, – начал он, – я остаюсь с тобой лишь по одной причине – считаю, что ребенку нужна мать. Но если ты не проявляешь к нему никакого участия, в этом нет смысла. Что скажешь?

Стелла молча смотрела на него.

– Что скажешь?

– Чарли твой сын, – ответила она. – Он относится ко мне так же, как ты. Ты приучил его к этому.

– Это чушь.

– Нет, правда.

– Мое терпение подходит к концу, – сказал Макс. – Ты уже много недель такая – не замечаешь ни меня, ни его.

– Мы договорились, что я буду вести дом.

– Да, дом ты ведешь, но не живешь в нем душой и телом. Не можешь смириться с тем, что произошло. Ну хорошо, не смиряйся, делай что угодно, но почему ты вымещаешь это на нем?

– Ты приучил его ненавидеть меня.

И только тут оба обнаружили, что Чарли стоит в пижаме внизу лестницы, бледный, растерянный. Макс свирепо глянул на Стеллу, потом подошел к мальчику и взял его за руку.

– Пошли наверх, – сказал он, – тебе давно пора находиться в постели, молодой человек.

Через полчаса Макс спустился на кухню.

– Чарли не понимает, почему ты такая, – сказал он. – Поговори с ним, ради Бога. Времени остается мало.

Эти слова отнюдь не убедили ее, о чем она и сообщила усталым голосом. Макс уставился в окно, по привычке сжимая и разжимая пальцы. Стелла поняла, что ему невыносима эта неудача: мысль, что Чарли страдает из-за потерпевшего крах брака родителей, мучительно его беспокоила. Не сказав ни слова, она пошла наверх. Дверь спальни сына была открыта. Стелла встала в проеме. Чарли лежал в постели на боку, спиной к ней. Она понимала, что он не спит, знает о ее присутствии, но не хочет поворачиваться. Простояв несколько секунд, Стелла пошла к себе в спальню и закрыла за собой дверь.

На другой день, когда она чистила у раковины картошку, Чарли вернулся из школы, бросил сумку с книгами на стул, сел и стал переобуваться.

– Что на ужин? – спросил он.

– Тушеная говядина.

– Мама…

– Что такое?

– Можно задать тебе вопрос?

– Если хочешь.

Стелла продолжала чистить картошку. Окно возле раковины выходило на дорогу к сараю, в котором Тревор держал трактор. Там высоко в стене было окно без стекол. На подоконник опустилась, хлопая крыльями, ворона и несколько раз клюнула доску. Потом из сарая вышел Тревор. Уже смеркалось, и Стелла была уверена, что он не разглядит ее через кухонное окно, но Тревор положил ладонь на пах, потер, и она невольно улыбнулась.

– Мама…

– Что такое?

Тревор открыл ворота, ведущие в поле за сараем, куда днем выгонял скотину. Стелла не могла понять, почему он гоняет коров с места на место, и решила, что это как-то связано с выпасом. Он запер за собой ворота и пошел к скотине, сгрудившейся в дальнем конце поля.

– Я хочу, чтобы мы были друзьями.

Стелла отвернулась от окна, очень довольная его робкой просьбой, но притворилась, что сомневается.

– Ты уверен?

– Да.

– Гм-м. Тебе папа велел сказать это?

– Нет.

– Мистер Гриффин?

– Нет.

Стелла хмыкнула, снова повернулась к раковине и принялась резать картошку на разделочной доске. Мальчик сидел с мрачным, сердитым выражением лица, в котором она узнала Максово Вновь надолго воцарилось молчание, пока она складывала картошку в кастрюлю, заливала ее водой, солила воду, каждые несколько секунд поглядывая на Чарли с насмешливой подозрительностью. Мальчик не понимал, до какой степени это игра. Стелла слышала мычание коров в сгущающихся сумерках.

– Включи свет, – попросила она, – становится темно.

И принялась крошить лук. Свет не загорался, за ее спиной не слышалось ни звука.

– Чарли, – сказала Стелла, повернувшись, и увидела, что лицо мальчика сморщилось.

– Дорогой мой, – воскликнула она, бросившись к сыну и обняв его, – конечно, я хочу, чтобы мы были друзьями! Разве мы не друзья? Я считала, что да!

На другой день Стелла стояла возле дома, глядя на долину. Дул сильный ветер, но дождя не было; армада плывущих облаков затягивала солнце, поэтому один холм был освещен бледным, водянистым светом, другой находился в тени. Небо было деятельным, неугомонным, и Стелла несколько минут с удовольствием разглядывала его. Недавно установленные высоковольтные столбы тянулись по долине и строем поднимались на дальние холмы. Проходя под ними, она слышала гудение и потрескивание. Солнце уже поднималось выше, близилась весна, из труб кирпичного завода на востоке валил белый дым. Впервые за много месяцев Стелла ощутила, что в ней шевельнулось что-то похожее на надежду.

Вечером она предложила Максу поискать работу в Лондоне. Макс с нескрываемым удовольствием ответил, что намерен провести в Кледуине еще не менее двух лет.

– Так что привыкай, – сказал он.

В ту ночь Стелла напилась. Она сказала мне, что временами ее глубоко ранила жестокость Макса. На сей раз лезвие прошло между пластинами ее брони и поразило прямо в сердце. Она почувствовала себя дурой из-за того, что забыла на миг – это жестокая борьба, не на жизнь, а на смерть. После ужина она налила себе большую порцию джина, надела пальто, вышла и, прислонясь к воротам, стала смотреть на звезды. Вскоре она замерзла, поэтому продолжила пить на кухне. Смотрела в окно, откинувшись назад вместе с деревянным креслом и положив ноги на подоконник; бутылка стояла на полу под рукой. Проблема заключалась в том, что, напившись, Стелла думала об Эдгаре, а мысли о нем делали ее плаксивой. Когда Макс спустился на кухню, она обозвала его дерьмом. Он ответил со сдержанной яростью, что его терпение уже подходит к концу. Это вызвало с ее стороны новый поток оскорблений, и Макс поспешил наверх к своим медицинским журналам. Вскоре у нее полились слезы, но, разумеется, никто не спустился узнать, что с ней, – ведь на кухне сидела просто-напросто распутница, загубившая их жизни, напивающаяся неразбавленным джином и воющая о своем утраченном душевнобольном любовнике.