Равновесие страха - Чингиз Абдуллаев

– Что случилось? – спросил он, отвечая на звонок. – Почему ты мне звонишь по этому телефону?

– Я сейчас один, – сообщил Бицуев, – моя хозяйка вышла в магазин. Меня перевезли на какую-то квартиру.

– Адрес знаешь?

– Пока нет. Но я звоню не поэтому. Когда меня сюда привезли, позвонил наш дядя, – так они называли Ваганова, – и сказал, что меня должны арестовать.

– Да, правильно. Завтра. Мы так и думали...

– Нет, не завтра. Он назвал другой день, – возразил Таир.

– Какой? – упавшим голосом спросил Головко.

Таир назвал день.

– Когда узнаю точный адрес, позвоню, – пообещал он, отключая связь.

Головко с ужасом посмотрел на часы. Пять минут девятого. Он лихорадочно начал набирать номер мобильного телефона Белобородова. «Только бы он не успел отключить свой телефон», – шептал подполковник. Было понятно, что входивший к министру генерал должен отключить свой мобильный. Но до приема оставалось еще двадцать пять минут. Телефон был отключен. Головко поднял трубку служебного и попросил соединить его с приемной, где должен был находиться генерал Белобородов. Наконец его соединили с дежурным офицером, а тот уже передал трубку генералу.

– Что случилось? – спросил Белобородов.

– Юра, мы все перепутали, – упавшим голосом произнес Головко, – это не Егикян.

– Откуда ты знаешь? Что произошло?

– Сейчас позвонил Таир. В разговоре с ним Ваганов назвал дату, когда Таира должны были арестовать.

Он сообщил о разговоре и услышал тяжелое дыхание Белобородова.

– Что будешь делать? – спросил Головко.

– Все равно зайду к министру. Нужно докладывать, другого выхода нет. Но он потребует доказательств.

– Завтра, – сказал Головко не очень уверенным голосом, – завтра мы дадим ему доказательства.

Он положил трубку и закрыл глаза. Хорошо, что они успели. Но если завтра они опять промахнутся, то... об этом лучше не думать. Завтра утром они все узнают.

Глава девятнадцатая

Нужно было видеть лицо Ильи Глебовича, когда он сообщил мне о смерти Ирины. У меня внутри как будто все оборвалось.

– Кто мог это сделать? – спросил я.

Губы у меня были такие, словно их заморозили. И боль, такая боль. Неужели я больше никогда ее не увижу?

– Пока ничего не известно, – сообщил Маляров, – следователи проверяют отпечатки пальцев.

– Вы же сказали, что там дежурит охранник Хаусмана, – вспомнил я.

– Так нам и передали, – ответил Маляров, – но пока я больше ничего не знаю. Давайте договоримся так, Ринат. Вы сейчас поедете домой и будете там спокойно ждать, пока мы не разберемся.

Впервые за много лет он назвал меня настоящим именем. Наверно, потрясен не меньше моего и понимает, как на меня может подействовать смерть Ирины. Я благодарен ему за такое понимание. Он продолжает говорить, и я слышу его слова будто сквозь вату.

– Только очень вас прошу – никакой самодеятельности. Договорились? Поезжайте домой и успокойтесь. Вам ни в коем случае нельзя появляться в больнице или еще где-нибудь. Не забывайте о том, что вас пытались убить. Ваганов не простит вам Бицуева. Поэтому я вас очень прошу: никаких импровизаций. Только домой, иначе мы просто не сможем вас защитить.

Он еще что-то говорил, пытался меня успокоить. Какие-то общие слова. Дальше я его почти не слышал. И не слушал. Я понимал только одно – я больше никогда не увижу Ирины. На негнущихся тяжелых ногах я прошел в коридор, покинул квартиру и спустился вниз. Прямо у дверей подъезда меня ждала машина с двумя новыми охранниками. Я сел в автомобиль и машинально приказал ехать домой.

Если меня спросят, что именно я чувствовал, то после первых приступов боли я чувствовал пустоту. Такую гулкую и непонятную пустоту. Потом я приехал к себе домой, поднялся в квартиру, закрыл дверь. В нашем доме есть консьерж, но мои охранники остались дежурить во дворе на всю ночь. Я прошел в комнату, сел на диван. Ирины больше не было. Она погибла из-за меня, сначала попытавшись увести свою знакомую в другой магазин, чтобы та меня не увидела. А потом, услышав выстрелы, она бросилась спасать любимого человека и погибла. Все было кончено.

«Почему у меня так неправильно сложилась жизнь, – неожиданно подумал я. – Другие, окончив эту Школу разведчиков, уезжали работать в зарубежные страны, получали интересную работу, общались с политиками и бизнесменами, конструкторами и военными, аристократами и учеными. А я был обречен всю свою жизнь копаться в этом дерьме и работать только с уголовной шпаной, всеми этими Бразильцами, Корейцами, Санитарами и прочей дрянью. И еще потерял женщину, которая мне по-настоящему нравилась. Хорошо еще, что она никогда так и не узнала, что я знакомился с ней по заданию Малярова, который хотел выйти на международные связи ее мужа, подозревая, что он может финансировать некоторые преступные группировки внутри страны».

Но она мне по-настоящему нравилась. Или сейчас наконец я могу сказать, что просто влюбился. Наверно, это более правильное слово. Ирина ведь так хотела развестись со своим мужем, остаться со мной, уехать куда-нибудь и жить вдвоем. Ей так хотелось спокойного счастья. К этому времени я уже примерно знал о ее предыдущей жизни. Эта красивая девочка прошла через такие испытания, которые могли сломать и взрослого человека. Она приехала в Москву в девяносто пятом году в возрасте семнадцати лет. Это было не обычное покорение столицы. Если вы смотрите фильмы о провинциалах, приезжающих в Москву, то, наверно, вспоминаете прежде всего фильм «Москва слезам не верит». Хороший фильм, и действительно тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч людей приезжали в столицу, осваивались и оставались здесь навсегда. Многие устраивались сначала в общежитиях, затем получали комнаты в коммуналках, потом маленькие квартиры, потом обзаводились большими и даже строили дачи за городом. Я, конечно, говорю о нормальных людях, а не о бандитах и не о тех, кто сделал невероятные деньги в этом хаосе девяностых.

Но провинциалы, попадающие в Москву в девяностых... Когда-нибудь об этих трагедиях напишут саги и романы. Девушки в большинстве своем становились проститутками или платили за каждый свой шаг в служебной карьере исключительно своим телом. Мужчины выживали каким-то чудом, если могли выстоять в той мясорубке девяностых, когда люди считались лишь расходным материалам и неугодных убивали прямо на улицах.

Это вам не работа на заводе и жилье в женском общежитии, где можно было даже справлять свадьбы и где дежурили строгие комендантши. Тот страшный урон, который был нанесен народам, населявшим многонациональную Россию, в девяностых, невозможно сравнить ни с одним десятилетием в тысячелетней истории России. Уже потом отметят, что экономические разрушения страны оказались сильнее, чем разрушения во время Великой Отечественной войны. Даже фашисты не смогли нанести такой экономический урон. В этом, наверно, был некий парадокс истории. Но урон нравственный был куда страшнее. Огромную страну развратили, обесчестили, обескровили, унизили, опустили, с ней перестали считаться, сделав посмешищем во всем мире. И девочка, приехавшая в семнадцать лет в Москву девяностых, была просто обречена оказаться на панели или на содержании у богатого «папика». Ирина не избежала подобной участи. В институт не попала, начала мыть полы в каком-то клубе, потом работа в разных злачных местах. Она рассказывала мне, с каким трудом выживала, как не хватало денег даже на хлеб, не говоря уже об одежде, как каждый богатый мужчина считал ее вещью, за которую можно заплатить и забрать с собой. Ей отчасти повезло. Она смогла выстоять и выжить, найдя относительно молодого друга, который стал отцом ее ребенка. Конечно, друг был связан с криминальным миром, других тогда просто не было. И его довольно скоро убили. Потом был первый муж, развод и второй муж – Роман Хаусман, которого она никогда не любила, но которому позволяла любить себя. Он купил красивую игрушку и требовал, чтобы его ублажали, несмотря на очевидную разницу в возрасте.

Интересно, где был его телохранитель, когда кто-то пришел отключать аппаратуру Ирины? Или это сделали с согласия самого Романа Эдуардовича? А если действительно так? Нет, он бы побоялся. А если не побоялся? Если он отдал этот приказ, решив избавиться от своей жены? Бывшей жены. Уходя, она дала мне слово, что больше не пустит его в свою спальню. Конечно, Хаусман узнал, что во время перестрелки мы были рядом, и конечно, понял, что мы продолжали встречаться. Я вспомнил, что Маляров говорил мне о гостинице, которая была под «крышей» самого Ваганова. Если там были камеры, то нас могли сфотографировать или заснять на пленку. А потом показать эти снимки ее мужу. Как он должен был реагировать? Наверняка пришел бы в ярость. И конечно, тогда он, не колеблясь, мог попросить отключить Ирину от системы, ведь за эти препараты платил сам Роман Эдуардович. Господи, какой я был дурак! Нужно было не слушать Малярова, а ехать в больницу, навестить Ирину. Как глупо с моей стороны – верить в благородство ее мужа, когда тот получил точные подтверждения о наших встречах!